Разгневанная река
Шрифт:
Ка весь день теперь проводил в хижине у Ты Гатя, а как только наступал вечер, спешил к мосту с ватагой таких же, как он, оборванцев. Всю ночь они таскали чемоданы и корзины пассажиров и зарабатывали за ночь по нескольку хао. Проводив очередной поезд, Ка коротал время, греясь у костра рядом с лодочниками, а иногда спал тут же, прямо на песке. Дождавшись рассвета, он брел к старику Ты Гатю, валился на кучу соломы и засыпал мертвым сном.
С каждым днем заметно холодало. Дожди лили не переставая. В это утро старик Ты Гать сидел у очага, варил рис, а рядом на соломе лежал Ка. С того дня, как мальчишка перешел жить к Ты Гатю, старику стало казаться, что его хижина преобразилась. Он, конечно, ничего
Рис сварился. Старик снял его с тагана и поставил рядом с очагом, а на огонь поставил разогреть креветки.
— Вставай, Ка!..
Мальчик вскочил, протер сонные глаза и потянулся.
— Иди умойся, чтобы сон скорей прошел, и садись есть.
— Ой, дедушка, сейчас я во сне видел, что меня японский самолет догонял! Такой страшный сон!
Они сели за стол. Старик ел мало, все больше слушал, что ему рассказывает Ка. Вдруг Ка сунул руку за спину, достал кошелку и вынул оттуда что-то продолговатое, круглое и блестящее.
— Смотри-ка, дедушка!
— Что это? Гильза?
— У меня есть и целый патрон!
— У японцев стащил? Смотри, Ка, поймают — голову оторвут!
— Пусть сначала поймают!
Мальчик довольно рассмеялся, лукаво блестя глазами. После завтрака Ка собрал посуду, сходил на речку, вымыл ее и принес два ведра воды.
Посреди поселка, посигналив, остановился автобус из Хайфона. Из него с трудом выбрались женщина с ребенком на руках, а за нею парнишка в синих городских брюках и брезентовых туфлях, судя по всему, ее брат. В руках у него была плетеная кошелка. Автобус затарахтел и укатил.
— Зайдем, напоим Чунга и спросим дорогу, — сказала женщина, увидев чайную Ты Гатя. Они вошли. Старик, едва завидев их, разлил чай по чашкам и пригласил к столу. Женщина и паренек, как показалось Ты Гатю, были нездешние, во всяком случае, он никогда прежде их здесь не видел.
Паренек, чтобы быстрее остудить чай, начал переливать его из одной чашки в другую, а потом стал поить ребенка.
— Съешь банан, или ты пряник хочешь?
Малыш выпил чай, взобрался на скамейку и повис на шее у матери.
— Опять ты пристаешь к маме, — ласково выговаривал ему парнишка. — Иди-ка лучше сюда, съешь банан. Сейчас мы пойдем дальше, и тебе нужно идти своими ножками, ты уже большой, стыдно сидеть на руках у мамы!
— М-м-м! — Малыш покачал головой. — У мамы вон какие большие ноги, они ходят быстро. А лучше ты посади меня к себе на спину.
Женщина рассмеялась:
— Ну и хитрый же ты, Чунг! Не давай ему за это, Сон, больше пряников.
— Сколько ему? — спросил улыбаясь Ты Гать.
— Скоро четыре, дедушка, — ответила женщина. — Не скажете ли вы нам, как пройти в село Тям?
— Идите прямо по дамбе, а как кончатся сады, тут и будет село Тям. А вы к кому?
— К тетушке Май.
— К тетушке Май? Кем же вы им приходитесь?
Женщина замялась:
— Родственница…
— Разве вы не знаете, что тетушка Май умерла.
— Умерла? Когда?
— Еще в позапрошлом году. Теперь у них почти никого не осталось!
Женщина стояла в растерянности. Ты Гать пришел ей на помощь:
— А вы спросите тетушку Бэй, это сестра Май, они теперь живут вдвоем с внучкой. Вам любой покажет их дом.
Малыш уже взобрался на спину к парнишке и торопил:
— Ну, вези меня скорей, Сон! Пошли, мама!
— Пошли, пошли!
Парень первым поднялся со скамейки и вышел из чайной. Ты Гать долго, прищурясь, смотрел им вслед. Странно, кто же все-таки эта женщина? Говорит, родственница, а ни дороги толком не знает, ни того, что делается у родных…
19
На дамбе ветер валил с ног. Придерживая рукою нон на голове, а другой прижимая к себе плетеную кошелку, Ан торопливо шагала за братом, который тащил на спине маленького Чунга. Малыш без умолку лепетал о чем-то, а если Сон пускался вприпрыжку, Чунг заливался громким смехом.
В небе собирались тучи, река торопливо катила мутные белесые воды, мелкие неспокойные волны ходили по ней. Тревожно шумели и раскачивались деревья под порывами северного ветра.
Итак, Ан увидела наконец те края, где родился ее Кхак! Видишь, родной, сегодня мы с сыном приехали навестить твой дом. Ан с волнением смотрела на незнакомую реку, с этого момента она станет родной и близкой не только для нее, но и для сына.
Ан вспомнила тот предновогодний день в Ханое, когда ей так и не удалось добиться свидания с любимым в тюрьме, она вспомнила, как возвращалась в Хайфон, как проезжала через мост, как вдруг поняла в тот момент, что станет матерью. Поезд долго стоял на этом полустанке, и она смотрела, как рыбаки на озере по другую сторону от железной дороги вытаскивали из воды сеть… Она и не подозревала, что именно в тот день не стало ее любимого!
Неужели и вправду его нет? Все эти годы она была уверена, что Кхака куда-то сослали, что наступит день, и он вернется. Так она думала до самого последнего времени. Потом приехала Лен и сказала, что Кхака нет в живых. Что с ней тогда было! Но еще хуже стало Ан, когда Лен уехала и она осталась одна. Ей казалось, что вся жизнь ее распалась на куски, которые теперь уже ничто не в силах склеить. Не будь тогда с ней Чунга, она бы не выжила… И все-таки Ан продолжала цепляться за какую-то нелепую надежду. Она не хотела верить тому, что рассказала ей Лен, хотя та утверждала, что ее муж был в тюрьме вместе с Кхаком. Кто знает, думала она, может быть, он все-таки жив, может быть, решили нарочно распустить слух о его смерти, чтобы ему легче было скрываться и работать? Чего только не придумывала она тогда! Но часто, лежа ночью рядом с сыном, она вдруг отчетливо понимала, что Кхака действительно нет в живых, и тогда в голове у нее мутилось, все вокруг покрывалось черной пеленой. Сколько месяцев прожила она в таком состоянии, когда казалось, что из нее вынули душу, когда она переставала понимать, для чего она живет, для чего ест, ходит на работу… И только когда она обнимала сына, кормила его, купала, лечила, учила говорить, она ощущала в себе желание и потребность жить… И вот однажды, взглянув на Сона и Чунга, которые играли подле нее, а она сидела и шила, Ан вдруг подумала: нужно во что бы то ни стало разыскать семью Кхака, свозить туда сына…
Сейчас у нее уже не оставалось никаких сомнений в том, что Кхак погиб. Однажды ночью она услышала осторожный стук в дверь. Так обычно стучалась ее сестра Гай. Ан вздрогнула: ведь сестра была арестована четыре года назад! Но стук повторился — три осторожных удара. Гай! Ан вскочила с кровати, подбежала к двери и действительно услыхала голос сестры. Трясущимися руками она открыла засов и впустила Гай. Когда Ан зажгла лампу и взглянула на сестру, она подумала, что видит кошмарный сон: такая Гай была худая и страшная! А когда она сняла платок, оказалось, что ее еще и обрили наголо.