Разлуки и радости Роуз
Шрифт:
— Я хотела спросить, что ты делаешь на Рождество? — добавила Беа. — Хочешь съездить с нами домой? Мы завтра уезжаем.
Рождество в Эшфорде? Ну уж нет.
— Это очень мило, Беа, — осторожно проговорила я. — Но я не уверена, что хочу возвращаться. Сама понимаешь, все эти воспоминания… — Мой голос поник.
— Ммм… я так и думала, что ты это скажешь. Какие у тебя планы?
— Буду дома одна.
— Звучит отвратительно.
— Но я не против.
— А Бев и Трев?
— Завтра уезжают к ее родителям в Стивенэйдж, а на Новый год в Шотландию.
— А где будет Тео?
— В Лидсе, со своими родителями. Но у меня есть мой неумолкающий Руди и целая гора писем. Правда, Беа, со мной все будет в порядке…
— Я мечтаю о снежном
Послышался стук почтового ящичка, и я во второй раз за день вышла в прихожую за почтой. Мне пришло приглашение на очередной ланч ведущих колонок экстренной помощи и куча рождественских открыток. Была одна из редакции, подписанная — точнее, проштампованная — Рики и его помощником Питом. Одна из бухгалтерии с подписями пятнадцати человек, которых я в глаза не видела. Открытка от нашего астролога Синтии с гороскопом на следующий год. Благодаря «щедрости Юпитера» меня ожидали «поразительные перемены». Но мне не нужны больше поразительные перемены, подумала я, в этом году их было более чем достаточно. Я дважды переезжала, мой брак развалился. Осталось только умереть, чтобы довершить этот драматический список. Еще пять открыток прислали рекламные отделы разных издательств. Остальные были от друзей. «Надеюсь, ты держишься молодцом» — эта фраза встречалась особенно часто — деликатный намек на предстоящий развод. Еще одна популярная фраза: «Держи нас в курсе». Читай: «Не терпится узнать последние сплетни». Взяв открытки из набора, который у меня всегда под рукой, я нацарапала пару-тройку ответов — они придут после Рождества, но какая мне разница. В этом году ни к чему делать вид, будто у меня праздник. На это Рождество я не особенно старалась, и единственным праздничным украшением была полоска мишуры, которую я повесила на поникшее фиговое деревце. Если бы у меня были деньги, поехала бы на какой-нибудь далекий остров в Тихом океане — одна. И вот я распечатала последнюю открытку — ее переслали с радио «Лондон FМ». На ней была изображена новогодняя елочка, усеянная красными сердечками. Подпись гласила: «Дорогой Роуз, моей самой любимой ведущей во всем мире и неотразимой красавице. Море любви и поцелуев. Колин Твиск». В левом нижнем углу был постскриптум: «Ваш чудесный совет сработал!» Я вытаращилась на крестики рядом с подписью, обозначающие поцелуи, со смутным зловещим предчувствием, и тут зазвонил телефон. Я сняла трубку.
— Алло? — произнесла я.
Тишина и затем тяжелое дыхание, более хриплое, чем до этого. Я набрала воздуха в легкие, опустила трубку и только потом прокричала: «Козел!» И вдруг услышала шаги Тео по лестнице.
— Ты это мне? — с улыбкой произнес он.
— Нет. Опять звонили и дышали в трубку. Этот маньяк никак не угомонится. Тео. Это так…
— Раздражает?
— Да. — Я нажала 1471. — Защита от определителя.
— Позвони на телефонную станцию или в полицию.
— Мне кажется, нельзя — мне же никто не угрожал.
— Если так будет продолжаться, я сам позвоню. Ну ладно, я поехал, воссоединение семейки, — проговорил он, закатив глаза. — Вернусь двадцать восьмого. Ничего, что ты остаешься одна, Роуз?
— У меня все о'кей, — промямлила я. — Спасибо.
— Не забудь закрыть дверь на цепочку.
— Не забуду.
— И поосторожней с телефонными звонками. — Я кивнула, тронутая его откровенной заботой. — Что ж, тогда прощай, любовь моя, — беззаботно произнес он и надел пальто.
Меня словно ножом в живот ударили.
— Что такое, Роуз? Ты в лице переменилась. Что случилось? — повторил он. — Я что-то не то сказал?
— Вообще-то, да.
— Что?
— Просто я… терпеть не могу это выражение.
— Какое?
— Прощай, любовь моя.
— О. — Он был в замешательстве. — Почему?
— Потому что Эд всегда так говорил — прощай, любовь моя. Так и произошло.
Тео взглянул на меня:
— Что ж, тогда просто пожелаю тебе счастливого Рождества, — сказал он и открыл дверь.
— Так уже лучше. Спасибо. И тебе тоже.
После ухода Тео мне почему-то стало не по себе, но к людям же привыкаешь, не так ли? Поэтому я решила немножко прибраться,
Шелковая ночная рубашка все еще выглядывала из-под подушки — бедный парень. Я посмотрела на фотографию в серебряной рамке — наверное, это его жена, догадалась я. Блондинка, очень красивая, безупречный овал лица и потрясающая улыбка. Меня вновь поразило, как же она похожа на Тео, но, в конце концов, нас всех притягивают люди одного и того же физического склада. К моему удивлению, взгляд у нее был не жесткий, а смешливый, будто ее легко рассмешить или обрадовать. Бедняга Тео. Он явно был без ума от нее. Наверное, развод для него стал настоящим адом. Закрыв дверь в его комнату, я спустилась вниз. На автоответчике мигала лампочка — должно быть, шум пылесоса заглушил звонок.
— Роуз, это Генри! — к своему облегчению, услышала я. — Уезжаю в Уилтшир повидаться с родителями. Спасибо, что пригласила меня на бал. Это был… — он замялся, — … особенный вечер. Ты, наверное, знаешь, что Беа звонила, — добавил он с застенчивой усмешкой. — Она супер — такая хохотушка, — и мы договорились вскоре опять увидеться. В общем, желаю тебе счастливого Рождества, несмотря ни на что, и хорошего Нового года. — И он пропел бархатным баритоном: — Веселого, веселого Рождества… — Громко чмокнул воздух — звук был такой, будто в ванной вытащили затычку, — и был таков.
Хочешь не хочешь, а это Рождество будет невеселым, но что я могла изменить? Я правильно сделала, что не поехала в Кент. Дело в том, что — не знаю, зачем я вам это рассказываю, — мне никогда не нравилось проводить там Рождество. Полдня мы торчали в церкви и даже телевизор не смотрели, потому что мои предки не одобряли это занятие. Слушали по радио обращение королевы, потом играл государственный гимн, и всем приходилось вставать! Затем в гости приходили две незамужние тетки моей мамы, но, честно говоря, они были до смерти скучные. Через стену я слышала звенящий смех близняшек и звук их телевизора. Поэтому я просила у родителей разрешения пойти к соседям, и в конце концов они соглашались. «Но только если ты не будешь безобразничать», — говорила мама. Она всегда так говорила: «Только не безобразничай», — каждый раз, когда я отпрашивалась гулять. «Она не безобразничала?» — спрашивала она, забирая меня из гостей. И чужие мамы очень вежливо отвечали: «Нет, что вы. Роуз — золотая девочка».
Вспоминая детство, я понимаю, что они были правы. Я росла тихоней и никогда не хулиганила. Жутко стеснялась высокого роста. Сейчас-то меня это не тревожит, наоборот, даже нравится, но когда я была ребенком, я ненавидела свой рост. И моим родителям будто все время приходилось за меня извиняться, словно они стыдились своей дочери-дылды, которая, как сразу же становилось понятно, вовсе и не была их дочкой. Но когда они брали меня из приюта, они же не догадывались, что я вымахаю под шесть футов к двенадцати годам. Но в любом случае меня не особенно часто приглашали в гости, потому что родители не позволяли мне приводить друзей. Как я уже говорила, мама очень гордилась порядком в доме и не хотела, чтобы мы шумели и «разводили грязь».