Разлуки и радости Роуз
Шрифт:
По правде говоря — хоть это и жестокая правда, — мне кажется, что мои родители вообще не любили детей. Я даже иногда задумывалась, зачем они меня взяли. С какой стати сорокатрехлетняя пара, бездетная в течение пятнадцати лет, ни с того ни с сего захотела усыновить ребенка? Лишь после их смерти, разбирая вещи, я нашла ответ на свой вопрос. Короче говоря, с Рождеством в Эшфорде у меня связано немного счастливых воспоминаний, поэтому я и предпочитаю праздновать его в Лондоне.
Прошлое Рождество, не в пример этому, было волшебным. Мы с Эдом даже называли его Рождеством
Однажды в городе царя Давида, — протянул хор мальчиков королевского колледжа в Кембридже, — в простом загоне для скота мать уложила младенца в ясли… — Повезло же этому младенцу, подумалось мне. — В ясли вместо колыбели… — Рождественские песни всегда берут меня за живое. В горле застыл знакомый комок. — Нежную мать звали Марией… — Жаль, что моя мать не была нежной. — Иисус Христос, младенец Иисус. — Глаза намокли от жалости к самой себе, и я выключила радио. Чтобы боль утихла, нужно отвлечься, подумала я, пошла в кабинет и занялась работой.
Погрузившись в проблемы других людей, легко забываешь о своих.
Он порвал со мной, и я этого не переживу, — читала я. — Моя жена познакомилась по интернету с мужчиной… Мы с сыном не виделись двенадцать лет… Соседи так ругаются, что я всю ночь не могу уснуть…
Когда я ответила примерно на двадцать писем, до меня дошло, что за окном стемнело. Я спустилась в гостиную и задернула шторы и тут отчетливо услышала скрип калитки. Посмотрела в глазок, и сердце мое упало. Нет, только не это. Свидетели Иеговы.
— Добрый вечер, мадам! — вежливо произнес один из них, приподняв шляпу.
— Я же просила больше не приходить.
— Но мы бы хотели поделиться с вами любовью Божьей. Уделите нам пять минут своего драгоценного времени.
— Нет.
— Но Иегова ждет, чтобы поприветствовать вас в своем царстве.
— И ему еще долго придется ждать.
— Но Иисус любит вас, мисс Костелло!
— Все вы так говорите… — Что? — Откуда вы знаете мое имя? — выпалила я.
— Оно есть в списках избирателей.
О. Ну конечно.
— Послушайте, — измученно проговорила я, — вы зря тратите время. Я не в восторге от сект и не верю в Иисуса. Счастливого Рождества. Прощайте.
Я закрыла дверь на два замка, снова повесила цепочку и уселась перед телевизором. На экране Джимми Стюарт в эйфории бежал через водопад Бедфорд.
— Всем веселого Рождества! — кричал он. — Веселого Рождества! — Шел фильм «Эта прекрасная жизнь». Да уж…
На следующий день, когда большинство жителей страны набивали живот до отупения, пялились в телевизор и ругались, я работала. В семь тридцать я положила в сумку тридцать ответов, готовых к публикации, и достала бутылку вина. Я знаю, знаю, что
В овечьих яслях… — зазвенели детские голосочки. Я с облегчением взяла сумку. — Ни колыбельки, ни кроватки. — И где же мелочь? О. Вот, нашла. — Младенец Иисус… — Посмотрев в глазок, я сняла цепочку. — Опусти свою маленькую головку… — На пороге стояли пять ребятишек лет от семи до двенадцати. Скорее всего, это местные детки хотят подзаработать немного карманных денег, но голоса у них были чистые и милые. — Звездочки на ясном небе… — Я открыла кошелек. — Смотрят вниз на спящего Младенца… — Сколько им дать? Пятерки вполне хватит, но у меня нет. Есть только двадцать фунтов. — Младенец Иисус… — А, какого черта. — Он спит, укрытый сеном.
— Разделите на всех, — сказала я, протягивая двадцатку самому старшему мальчику, — и не вздумайте покупать сигареты.
— Как можно, миссис. Спасибо, миссис, — ответил он.
— Да. Спасибо, — сказал мальчик помладше. — Хотите, мы споем еще одну рождественскую песенку?
— Мы вам две споем, — щедро пообещала маленькая девочка.
— Ничего, ничего, — сказала я. — Вы уже спели.
— Счастливого Рождества! — хором пожелали они. — Благослови вас Господь!
— И вас благослови, — ответила я. — Пошла-ка я спать, Руди, — сказала я. От спиртного все поплыло у меня перед глазами. Я накрыла его клетку.
— Спокойной ночки! — прокричал он.
Часы показывали всего без десяти девять, но меня ужасно разморило. Работа, вино и зимняя депрессия в придачу меня доконали. Голова камнем рухнула на подушку. Но мне снились странные сны. Мне все время снится один и тот же сон о матери — я имею в виду свою настоящую мать. Наконец-то мы встретились, но это произошло в зале суда, и она сидела на скамье подсудимых. Я была прокурором-обвинителем в белом парике и проводила перекрестный допрос. Сначала я говорила тихим голосом, но он становился все громче и громче, пока наконец я не начала на нее кричать. Я кричала, что она меня бросила и ни разу, ни разу не вспомнила обо мне.
«Как ты могла? — вопрошала я. — Как ты могла? Как ты могла?»
У нее был пристыженный и расстроенный вид. Время от времени этот сон повторяется, и, как ни странно, после него мне всегда легко и весело. Потом мне приснился эротический сон с участием Эда. Это меня расстроило. А потом — кошмар про Ситронеллу Прэтт. Она с жалостью смотрела на меня и говорила: «Ох, бедняжка Роуз. У тебя так много проблем, правда? О, я так тебе сочувствую». И только я хотела ее спросить, с какой это стати она так довольна собой, когда ее муж сбежал с другим мужчиной, не говоря уж о том, что ее уволили из «Воскресного семафора» и теперь ей приходится влачить ничтожное существование штатного психолога в дешевенькой газетенке «Вот!», когда что-то или кто-то меня разбудил.