Разночинец
Шрифт:
— Стали бы, — заверил Ахвердов. — Там не только интриги и приключения, но еще магия и невероятная техника. Представь себе крохотное устройство, которое могло бы передавать из твоего кабинета все сказанное в здание напротив?
Граф в очередной раз ухмыльнулся, но бумаги отложил в сторону:
— Если это и возможно, то не в ближайшем будущем.
— Я высказался точно так, но когда Георгиев стал горячо доказывать свою правоту, я навел справки и с удивлением узнал, что за границей давно уже ведутся опыты по передаче звука по проводам. А термин «радио», который он использовал для описания передачи сигналов по воздуху, лет пять назад ввел в обиход
— Любопытно. Теперь понятен твой интерес к этому человеку. Ну, а Вельбицкого зачем послал к полковнику Гусеву за делом этого Георгиева?
— О том, что где-то у нас угнездился предатель, передающий секреты террористам, известно даже за границей. Оттуда даже царю уже на этот счет прислали анонимное письмо.
— И причем тут Георгиев?
— Ловля на живца. Георгиев появился ниоткуда. Сам по себе очень странный человек. Плюс у него исключительные условия содержания в Трубецком бастионе, который славится своим строгим режимом. Это должно вызвать интерес.
— Да откуда революционерам узнать об условиях содержания Георгиева?
— Зато у некоторых сотрудников Третьего отделения такие возможности есть. Вот и посмотрим, кто заинтересуется.
— Как-то все сложно.
— Сперва и я думал все проделать просто.
— А затем заинтересовался этим Георгиевым, — утверждающе произнес граф.
— Не буду отрицать.
— По мне, так ты слишком затянул свои беседы с Георгиевым.
— Могу же я немного отдохнуть от постоянного поиска врагов? Тем более это не во вред делу. Одно дело, когда все дело Георгиева заняло пару недель, и совсем другое — когда его содержание в Трубецком бастионе затягивается на долгий срок, да еще при столь вопиющем нарушении Положений.
— Ладно, развлекайся.
— Да уже, собственно, и все, скоро Георгиева освободят.
— Хорошо, но кого ты подозреваешь в предательстве?
— Сотрудников секретного делопроизводства Клеточникова и Ефимова. Скорей всего, кто-то из этих двоих.
— Я помню Клеточникова. У него безукоризненный послужной список. Только недавно я подписывал на него представление к Станиславу в петлицу.
Ахвердов вздохнул:
— Как я прочитал у Георгиева: «Люди с безупречной репутацией — подозрительней всего». Надеюсь, он допишет свой роман.
Поднятое сегодня в крепости обсуждение убийства генеральши Скобелевой, Левон решил не озвучивать. Хотя беседа и зародила некоторые сомнения у Ахвердова в отношении произошедшего в далекой Румелии. Но незачем загружать голову Микаэла еще и этим, у того и так полон рот забот, куда более важных, и первейшая из них — безопасность государя-императора.
Глава 16
Николай Васильевич Клеточников, помощник делопроизводителя третьего отделения Его Императорского Величества канцелярии, кашлял долго, мучительно, до рвоты. Он спешно покинул присутствие и побежал в уборную, когда приступ скрутил его прямо на рабочем месте. Молодой еще мужчина, которому едва минуло тридцать пять, страдал от чахотки, которая здесь, в гнилом климате Петербурга, лишь усиливалась, подтачивая его и без того не слишком крепкое здоровье. Он любил мягкие зимы Крыма, где жил когда-то, но неумолимый рок снова и снова забрасывал его в столицу, чтобы он исполнил свое великое предназначение.
Что за предназначение может быть у ничтожного чиновника, скажете
Но, как это иногда и бывает, Николай Васильевич был идеалистом. Хоть и дожил он до годов изрядных, но все еще по-юношески делил всё вокруг на белое и черное, на доброе и злое. И, как свойственно российскому интеллигенту, он легко оправдывал зло, ежели оно служило добру. Точнее, той версии добра, которую он мнил единственно верной. Классическое образование, полученное в гимназии, весьма способствует развитию логики, даже такой извращенной. Главным злом в России Николай Васильевич почитал самодержавие, а потому давно и успешно сотрудничал с «Народной волей», лишь притворяясь смиренным чиновником императорской канцелярии.
О! Он только на вид был невзрачной посредственностью. В душе его горело жаркое пламя и невероятное, почти фанатичное желание славы. Пусть славы посмертной. Конец его пути был уже виден. Так, пусть этот конец станет ярким и, словно факел, озарит дорогу новым борцам за светлое будущее. Как ему удавалось прятать в себе этот огонь, он не мог понять и сам. Он приходил в присутствие раньше всех, а уходил позже всех, выслужив себе за заслуги Станислава в петлицу. Ему непросто было изобразить восторг, когда главный держиморда страны одобрительно похлопал его по плечу в момент награждения. Но он справился с этим испытанием, еще больше погрузившись в опостылевшую работу. Теперь, когда положение его в охранке стало незыблемым, он получил доступ к делам и бумагам совершенно секретным. Он запоминал имена, фамилии и факты, благо память имел необыкновенную, а потом диктовал их товарищам на квартире Натальи Николаевны Оловенниковой, дамы, беззаветно преданной общему делу.
Немало агентов третьего отделения сгинуло трудами Николая Васильевича. И как водится у прогрессивных русских интеллигентов, его это совсем не трогало. Цепных псов режима он однозначно относил к черной половине жизни и не удостаивал их смерть своим сожалением. Ему было плевать и на них, и на их заплаканных жен, которые приходили потом в надежде получить пенсион, месяцами обивая пороги канцелярии. Их слезы — небольшая цена, когда великая цель так близка.
Николай Васильевич выплюнул в рукомойник последний сгусток крови и тщательно убрал за собой. Никто не должен знать о его болезни, так и от службы могли отставить. Он снова стал деловит и собран. Он снова стал человеком, который приводит начальство в восторг своим прилежанием и каллиграфическим почерком. Он вернулся на рабочее место и вновь погрузился в бумаги с головой.
— Николай Васильевич, голубчик, — делопроизводитель Цветков, его начальник, посмотрел на него жалобно. — Я отпросился сегодня у его превосходительства, так вы перепишите вот эту папочку, сделайте милость! Я знаю, что у вас допуска к документам особой секретности нет пока, ну так я уже прошение подал. Это всего лишь вопрос времени! Выручите, голубчик! У меня супруга расхворалась, к доктору отвезти хочу. А мне эту папку завтра готовой отдать нужно. Там дело наиважнейшее. У самого! — Цветков благоговейно ткнул пальцем в потолок. — У самого на контроле! Секретнейшее дело!