Разночинец
Шрифт:
Куда меня ведет судьбинушка? В яхт-клуб? Да пусть будет яхт-клуб. Не все ли мне сейчас равно? Я, вновь наплевав на скрепы и корни, выдул чай в три глотка, куснул баранку, а остальное рассовал по карманам. Я бросил на стол горсть мелочи и покинул местный общепит.
Мне снова пришлось идти в центр. Улица Большая Морская, Золотая миля столицы, где такие, как я, только сторожами и могут служить. Или извозчиками. Как вот этот, который с задумчивым видом смотрит на заднее колесо своей колымаги.
— Помоги, земеля, — кучер повернулся ко мне, вытирая вспотевший лоб. — Подсобить надо! Я сам никак!
—
— Садись! — процедил кто-то сзади, ткнув в почку стволом пистолета.
Как я понял, что это пистолет? Да никак. Просто решил не проверять и покорно полез в экипаж, который увез меня прочь от заветного дома, где ждал кров и стол. Прямо в живот мне смотрел ствол револьвера, который держал мужчина лет тридцати с небольшим, широкоплечий, с усами и короткой бородкой. Взгляд его был до того недобрый, что меня до костей продрало. Ему же убить, что высморкаться.
— Руки держи на виду, Георгиев, — заявил он, криво усмехнувшись. — А теперь рассказывай. С самого начала. Иначе в этом яхт-клубе станет на одного сторожа меньше.
Вот ведь сука ты, Лев Сергеевич, — тоскливо подумал я. — Во что же ты меня втравил?
Глава 17
Пролетка тронулась, мы сидели, скрытые от всех глаз, поднятым кожухом. Тип пристально смотрел на меня не сводя глаз.
— Рассказывай, — повторил он.
— Что я должен рассказать? — растерянно спросил я.
Пролетку тряхнуло, и я качнулся. Тип, наверное, истолковал мое движение как попытку бежать. Он поднял наган и аккуратно ткнул им мне в лоб.
— Еще раз дернешься и через дырку в твоем черепе можно будет можно будет любоваться блеском куполов Исакия.
— Я не понимаю, чем мог вас заинтересовать? Кто вы?
— Кто ты? Откуда ты? Это сейчас самый важный вопрос.
Я искренне не понимал, что от меня хотят.
— Я бывший студент Семен Семенович Георгиев. Недавно вернулся из Сибири из экспедиции. По недоразумению попал в тюрьму. Сейчас меня отпустили из-за отсутствия улик.
— Каких улик?
Тип продолжал держать меня на мушке.
— Я не так выразился… Меня отправили в кутузку по недоразумению. И после, как только выяснилось, что я не при делах, просто выпустили.
— Почему тобой так, ни с того ни с сего, заинтересовалось третье охранное отделение?
Так-так, подумал я, вот и объявилась конкурирующая фирма. Наверное, народовольцы, какое-нибудь радикальное крыло. Но откуда они могут знать о моем существовании?
— Мне это не ведомо! Наверное, приняли меня за революционера, коим я совершенно не являюсь!
Он молча смотрел на меня, только глаза поблескивали в полумраке, созданным кожухом нашей коляски. Я не выдержал:
— Да иди ты!! Мне что побожиться и поклясться надо?
— Другими словами — вы, Семен Семенович, не имеете дел с третьим охранным отделением?
— Не имею и не имел!
— Тогда, может быть, входите в какую-то революционную группу?
Вот так дела, подумал я. Разговор шел по кругу. Наверное, он таким образом пытается выявить мелкие нестыковки в моем повествовании и потом «развить тему». На дворе время апогея «народовольства», если так можно сказать. И всяких революционных групп, начиная от радикальных бомбистов-террористов до мягкотелых либералов
— Нет, к ним, я тоже не имею отношения.
— Странный вы человек, Георгиев, — сказал тип, — я бы сказал, загадочный…
Я обратил внимание, что говорил он это без определенной и необходимой в таких случаях вербальной задумчивости, словно констатировал факт. Он, продолжая держать наган, выглянул за кожух и крикнул ямщику.
— Стой, братец!
И обращаясь ко мне сказал:
— Мы приехали. И продолжим наш разговор в более располагающей обстановке, где нам никто не сможет помешать. Только мой настоятельный совет, мой друг, никаких лишних движений, иначе я вас пристрелю без всякого сожаления, и ваш труп поплывет по Неве, пока его не выловит какой-нибудь рыбак.
Я понимал всю серьезность ситуации, в которую попал и верил, что у этого «товарища» слова с делом не расходятся. На память сразу пришла трагическая гибель двадцатитрехлетнего студента Ивана Иванова. В 1869 году последователи Сергея Геннадьевича Нечаева, как его еще потом прозвали «демон революции», решили из солидарности поддержать выступления студентов Московского университета и расклеить в Петровской академии антиправительственные листовки. Но против выступил студент этой академии Иван Иванов, по несчастью примкнувший к нечаевскому движению «Народная расправа». Нечаев пришел в ярость. И заявил товарищам, что Иванов сотрудничает с властями, хотя это было откровенной ложью, и предложил его устранить. Несчастного Иванова заманили в парк академии, где в каменном гроте оглушили и застрелили. Из-за такой пустяковой причины.
Я внимательно посмотрел на моего сопровождающего. Он конечно внешне очень похож на Нечаева, но если мне не изменяет память, тот сейчас должен сидеть бессрочно в Петропавловской крепости и охмурять революционными идеями не менее несчастных, как студент Иванов, шестьдесят восемь жандармов Алексеевского равелина, которые впоследствии и попали под его влияние. Нет, это не Нечаев.
— Я вас понял, — сказал я и по его сигналу вылез из пролетки.
Но не успела моя нога еще ступить на землю, как я получил удар по затылку, и мое сознание провалилось в темноту.
Я пришел в себя каком-то темном помещении. Судя по холоду и затхлой сырости это, наверное, был подвал или погреб. Сколько времени находился в беспамятстве — трудно сказать, но голова отзывалась ноющей болью после того, как я попытался перевернуться на спину. Я непроизвольно застонал. И самое пугающее было то, что руки мои были связаны и ноги перевязаны на щиколотках. Надо попробовать развязать узел зубами. Но я не успел…
В ответ на мои стенания кто-то в углу прибавил фитиль на керосиновой лампе, и помещение осветилось так, что смог его хорошенько рассмотреть. Это был подвал какого-то дома. И скорее всего использовался как помещение для пекарни. Потому что с одной стороны стоял наклонный желоб, по которому спускали мешки с мукой, а по краям еще были столы и большие чаны для вымешивания теста. В одном углу свалены в кучу железные, уже начавшие ржаветь на углах, противни и прочие хлебопекарские приспособления. Ну а на другом конце помещения находилась сама огромная печь для выпекания хлеба. Судя по запущенную царившему вокруг, пекарня либо бездействовала очень давно, либо была заброшенной.