Разобщённые
Шрифт:
За всеми этими мыслями она промахивается по клавишам — проклятие, это тот же аккорд, который она смазала и на решившем её судьбу концерте, после которого угодила в автобус, на полной скорости несущий её к расплетению. Риса досадливо стонет, убирает пальцы с клавиш и глубоко вздыхает. Её игра всегда в точности передаёт её душевный настрой, а это значит, что злость и недовольство Рисы разнесутся по всему Кладбищу, как если бы их транслировало радио «Свободный Хэйден».
Но больше всего беспокоит её то, что ей это небезразлично. Риса всегда умела позаботиться о себе, как в физическом, так и
Риса заканчивает сонату — как бы паршиво она себя ни чувствовала, бросать пьесу на середине не годится — потом закрывает крышку рояля и, упрямо преодолевая трещины и ямы на иссушенной почве пустыни, катит к некоему бизнес-джету.
9 • Коннор
Коннор дремлет в кресле, достаточно уютном, чтобы тебя начало клонить в сон, однако всё же не настолько удобном, чтобы заснуть по-настоящему. Он просыпается, как от толчка, услышав, как что-то глухо стукнуло о борт самолёта. Когда раздаётся второй стук, выясняется, что звук доносится слева. А когда что-то бьётся о борт в третий раз, Коннор наконец соображает, что кто-то швыряет в его самолёт камешки.
Он выглядывает в окно, но там темень, и он видит лишь своё отражение. Ещё один глухой стук. Коннор складывает ладони вокруг глаз чашечкой и прижимает лицо к стеклу. Луна выходит из-за облаков и в её серебристом свете он различает изогнутые голубые ободья. Инвалидное кресло-каталка. Затем он видит Рису — та швыряет ещё один камешек, который ударяется о фюзеляж прямо над окном.
— Что за чёрт?
Он распахивает дверь — может, теперь она прекратит швыряться камнями?
— Что такое? Что случилось?
— Ничего, — отвечает Риса. — Просто пытаюсь привлечь к себе твоё внимание.
Он усмехается, не различая в её словах горького подтекста.
— Для этого есть способы и получше.
— В последнее время — нет.
Она катает своё кресло вперёд-назад, стараясь раскрошить комок земли, от которого её кресло слегка накреняется.
— Не хочешь пригласить меня внутрь?
— Тебе не требуется особое приглашение. Ты желанный гость в любое время.
— В таком случае, установи пандус!
И хотя он знает, что пожалеет о своих следующих словах, он всё равно произносит:
— Может, ты бы разрешила кое-кому внести тебя на руках?
Она подруливает немного ближе — совсем чуть-чуть, так, чтобы между ними осталась полоса отчуждения, отчего положение становится мучительно неловким.
— Я не дура. Очень хорошо понимаю, что происходит.
Риса хочет выяснить все наболевшие вопросы прямо сейчас, но Коннор не в том настроении. После увольнения Бэм и Джона ему хочется лишь, чтобы этот день поскорее окончился. Завалиться и спать беспробудным сном до утра, когда на него навалится очередной адский день.
— Происходит то, что я пытаюсь сохранить нам всем жизнь, — говорит он, и в голосе его прорывается раздражение — немного слишком много раздражения. — По-моему, тут не о чём разговаривать.
— Да, ты так занят! Даже когда ты не занят, ты всё равно занят, а если, случается, уделишь мне пару минут — то говоришь только про ДПР, да про то, как тебетрудно, как тебетяжко и что на твоих плечах лежат все заботы мира.
— О господи, Риса! Ты же не из тех кисейных барышень, которым позарез нужно мужское внимание, иначе они зачахнут!
Но тут луна опять показывается из-за облаков, и Коннор видит, что лицо подруги блестит от слёз.
— Одно дело — требовать к себе внимания, и совсем другое — когда тебя намеренно игнорируют.
Он открывает рот, чтобы возразить, но на ум не приходит ничего толкового. Коннор мог бы напомнить об их ежедневных сеансах массажа, но ведь Риса уже подчеркнула, что даже в эти минуты мыслями он где-то очень далеко от неё.
— Это всё из-за коляски, да?
— Нет! — заверяет он. — Коляска тут совершенно ни при чём.
— Ага, значит, ты признаёшь, что причина всё же есть.
— Я этого не говорил.
— А что же тогда?
Он спускается с самолёта. Три ступени отделяют его мир от мира Рисы. Коннор присаживается перед девушкой, пытается заглянуть ей в глаза, но они скрыты в тени.
— Риса, ты мне небезразлична. Так было, так есть и так будет. Ничего не изменилось. Ты же знаешь!
— Небезразлична?!
— Ну, ладно, я люблю тебя! Люблю.
Коннору нелегко произнести эти слова. Он вообще не смог бы их вымолвить, если бы они были неправдой, так что это правда — его любовь к Рисе действительно глубока и неизменна. Проблема не в этом. И не в инвалидном кресле. И не в его работе в качестве начальника Кладбища.
— Ты совсем не похож на влюблённого мальчика.
— Наверно, потому, что я не мальчик. Уже очень давно не мальчик.
Она раздумывает над его словами, а потом тихо говорит:
— Тогда докажи мне свою любовь как мужчина. Убеди меня.
Вызов тяжело повисает в воздухе. На один краткий миг Коннор воображает, как берёт Рису на руки, вносит в самолёт, проходит в свою комнату, бережно укладывает любимую на постель и становится её мужчиной — тем мужчиной, которым, по его утверждению, он является.
Но Риса не хочет, чтобы её носили. Ни при каких обстоятельствах. Никогда. Коннор задаётся вопросом: может быть, происходящее — только отчасти его вина? Может, Риса тоже несёт долю ответственности за пролегшую между ними трещину?
Поскольку никакого иного доказательства своим чувствам он предоставить не может, Коннор поднимает своюруку и отводит волосы с лица Рисы, затем наклоняется и крепко целует её. В этом сверхчеловеческом поцелуе — вся сила их любви, вся их неуклонно нарастающая неудовлетворённость. Поцелуй говорит за него всё то, чего он не может выразить словами. Должно же этого быть достаточно! Но когда Коннор отстраняется, он чувствует её слёзы на своей щеке и слышит, как она говорит: