Разочарованный странник
Шрифт:
Там же когда-то я приглядел огромную книгу с деревянными крышками в кожаном переплёте и с застёжками «Богомудрые труды отца нашего Ефрема Сирина и поучения святого аввы Дорофея» отпечатанную в 1785 году. Полистав эту книгу, я стал просто бредить ей. Когда же я рассказал об этой книге Сергею Васильевичу, посетовав на то, что возможно кто-то купит эту книгу и она меня не дождётся, то он сказал мне:
– Это ведь монашеская книга. И простой человек, а уж тем более семейный, не купит её, потому что ничего из этой книги применить к себе он не сможет.
И
Теперь же, выйдя из Столешникова переулка на Пушкинскую улицу (Дмитровка), я направился к "Пушкинской лавке", одному из самых знаменитых букинистических магазинов Москвы. Вдруг ноги мои обмякли и в висках застучало пульсом: «Чайник!!!…» На полу, на паркете, я оставил включённым электрический чайник, который наверняка к этому времени уже выкипел и… Дальше мне даже страшно было представить, что могло быть дальше. Я опрометью бросился бежать.
Пробежав мимо Малого театра и нырнув в подземный переход, я мчался с одной только мыслью: «Только бы успеть, только бы успеть…» Подбегая к Старопанскому переулку я уже издали смотрел на окна – нет ли дыма. Пожарных машин рядом с домом тоже не было.
Однако поднявшись на свой этаж, я с ужасом увидел, что весь коридор заполнен дымом. Опять этот дым, как тогда в метро, мелькнуло в голове. Коллеги по работе встречали меня испуганным взглядом. Кто-то с укоризной сказал, проходя мимо: – Что же ты, Слава…
Дверь открыли запасным ключом. Вода в чайнике выкипела, оплётка на проводе сгорела, дно алюминиевого чайника расплавилось и под ним был чёрный круг обугленного паркета. Как так получилось, что я поставил чайник на паркет, а не на специально приготовленный для этого кусок мраморной плиты? Всё это было очень странно.
Отделался я легко: мне влепили выговор. Хотя могло быть всё гораздо печальнее, так как инцидент произошёл в канун празднования 70-летия Октябрьской Революции, в центре Москвы у самого Кремля. В этом некоторые искали преднамеренность.
С тех пор я стал молиться и на работе в своей мастерской, окропив её Крещенской водой. Там был этакий чуланчик, где хранились краски, кисти и на стеллажах лежали листы ватмана с прочим материалом для художества. Это был очень интересный чуланчик, загадочный, со своей неведомой историей.
Когда-то, ещё в довоенное время, этот дом был жилым, как и вся советская Москва. В квартирах этого дома в основном жили люди, находящиеся на работе в Кремле, который был тут же рядом, в нескольких шагах. В одной из комнат жила уборщица кабинета Сталина. В этом доме жил и работал главный художник Военно-морского флота СССР скульптор А.М.Измалков. А в комнате, где располагалась моя мастерская видимо жил какой-то военный корреспондент. По оставшимся старым предметам можно было предположить, что в чулане у него размещалась фотолаборатория. Разбирая всякие бумаги в стоявшем там шкафу, я нашёл пакет с фотографиями и фотоплёнками военных лет снятые на полях сражений Великой Отечественной войны. Причём такие фотографии, которые я уже где-то видел, очень известные, опубликованные в журналах. Вот в этом самом чулане на полке стеллажа у меня стояла небольшая иконка Божией Матери, я зажигал перед ней свечу и молился. Из льняной верёвки я связал себе чётки как мог, навязав обычные узелки, и перебирал их, идя на работу и с работы, в институт и обратно. Ходил я в черной шинели и яловых сапогах, оставшихся после службы в Армии.
Мне легко давалось чтение псалтири на славянском, я на одном дыхании выстаивал длинные всенощные службы в храме, взахлёб читал жития святых и ездил в Троице-Сергиеву Лавру к старцам. Родные и близкие решили, что у меня что-то с головой от переутомления работой и учёбой. Но ведь это было не так. А говорить о призыве Божием, о горении духа, о смене мировоззрения и переоценке ценностей здесь было совершенно бесполезно – никто этого не понимал. Во мне происходил мощный отрыв от мiра и всего яже в мiре, не подконтрольный мне и мною неуправляемый. И сопротивляться этой всемогущей божественной силе совершенно невозможно.
Таково было действие призывающей благодати…
Служили два товарища.
Осенью 1978 года я был призван на службу в ряды Советской Армии. На призывном пункте в г. Железнодорожном нашу группу погрузили в небольшой автобус и повезли в неизвестном направлении. Вначале ехали в сторону Москвы. Когда наш «пазик» свернул с МКАДа на Ленинградское шоссе, кто-то из призывников спросил сопровождающего нас сержанта:
– А мы куда едем, товарищ сержант?
– На север…, – ответил он. Мы притихли. Перед глазами у нас сразу поплыли грустные заснеженные пейзажи с белыми медведями. Но через некоторую паузу сержант добавил с ухмылкой:
–…Московской области. Все сделали облегчённый выдох. Пунктом нашего назначения был город Солнечногорск, 1-е Высшие офицерские курсы «Выстрел».
Приехали вечером. Войдя в казарму, первое непривычное впечатление – жуткий грохот сапог по деревянному полу. Такие же, как и мы новобранцы, но уже переодетые в военную форму, были на одно лысое лицо и ходили по расположению туда-сюда, как будто что-то искали. Со временем я с этим свыкся, потому что стук сапог, запах ваксы, солдатский мат, команда «рота подъём», папиросы и батон с маслом стали моей повседневной жизнью на долгие два года.
Первый месяц карантина на плацу и спортплощадке из нас вытряхивали «мамины пирожки», которые улетучились из памяти в первую же неделю. Ежедневно мы как одержимые шагали по полковому плацу, впечатывая что есть мочи каждый шаг в асфальт, сбивая каблуки. На весь плац раздавалась только одна команда сержанта: – «Выше ножку!» И мы отчаянно шагали, поднимая ногу как гимнасты, подражая солдатам кремлёвского караула у мавзолея Ленина.
В карантине у новобранцев основным занятием было изучение Устава. Мы рассаживались каждый на своей прикроватной табуретке посередине казармы, зубрили устав и отвечали на вопросы сержанта, который проводил занятия. Потом было бесконечное подшивание белых подворотничков к гимнастёрке, чистка сапог до зеркального блеска, натирание полов и отбой-подъём по секундомеру.