Разочарованный странник
Шрифт:
Среди однокурсников Димки по ОПМ были и верующие ребята, его друзья. Один из них, Сергей, резчик по дереву, даже поступил в Московскую духовную семинарию, а через некоторое время принял монашеский постриг и стал насельником Троице-Сергиевой Лавры. Другие были прихожанами церкви святителя Николая в Кузнецах, куда они потом привели и нас. Так мы тоже стали прихожанами этого знаменитого московского храма, настоятелем которого в то время был протоиерей Владимир Рожков.
И мне кажется, что это тоже было золотое время Николо-Кузнецкого храма. Служил там тогда протоиерей Алексей Зотов, которого мы называли московским старцем; искусствовед и большой знаток иконописи иерей Александр Салтыков; дьякон Валентин Асмус с его незабываемой благоговейной поступью. Даже сейчас,
На исповедь мы приходили к отцу Алексею Зотову, почтенному старцу, который всегда очень внимательно проводил общую исповедь. Если кто-то приходил позже, то он просил подождать.
– Подождите, вы не слышали общей исповеди. Сейчас ещё подойдут несколько человек, и я ещё раз прочитаю общую исповедь, – говорил он вошедшим.
Проводя общую исповедь, отец Алексей становился лицом к народу и просил всех внимательно слушать перечисляемые им грехи и каяться.
– Сейчас я буду назвать грехи и если кто-то из вас согрешал каким-либо из них, то кайтесь в этом грехе. И, подходя уже ко мне на частную исповедь, эти грехи больше называть не надо, – объяснял нам отец Алексей.
Перечисление грехов батюшка прерывал восклицанием: «Прости нас, милосердный Господи!» И мы все крестились и кланялись.
В пределе преподобного Сергия Радонежского, где чаще всего совершалась исповедь, находилась замечательная икона святителя Николая. И я всегда, прикладываясь к образу Чудотворца, отмечал для себя, что отец Алексей очень похож на изображение святителя Николая на этой иконе. Да и просто мне нравилась эта икона и я всегда стоял возле неё. Позже, когда начались мои поездки в Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, я выбирал место в средней части храма, как бы в проходе к центральному пределу, возле большой иконы Успения Божией Матери.
Конечно же главная храмовая святыня – это чудотворная икона Божией Матери «Утоли моя печали». Входя в церковь, я первым делом направлялся к этому чудотворному образу, чтобы поклониться ему и приложиться к чудотворной иконе.
Там же рядом, в северном пределе, находится удивительная икона святой мученицы Параскевы Пятницы. Рассказывали, что она была храмовой иконой церкви Параскевы Пятницы на Пятницкой улице, получившей своё название благодаря этому храму. Церковь Параскевы Пятницы стояла то том месте, где сейчас находится круглое здание входного вестибюля станции метро Новокузнецкая. При сносе церкви некоторые иконы, хоругви и облачение перенесли в церковь святителя Николая в Кузнецах. Таким образом была сохранена и эта удивительная икона святой Параскевы. Собственно, все иконы Николо-Кузнецкого храма замечательные, но одна из них занимает в моей памяти особое место. Это огромная икона Божией Матери «Взыскание погибших», находящаяся на левой стороне главного придела. Именно возле этой иконы настоятель храма, протоиерей Владимир Рожков, благословлял меня и Дмитрия на монашеский путь. Но об этом я расскажу подробнее в своё время.
Мои сокурсники в группе знали о том, что я верующий, да я и не скрывал этого, конечно, в разумных пределах. Ведь не нужно было забывать о том, что на дворе середина 80-х годов и мы живём в атеистическом государстве развитого социализма. Были у меня, конечно, и знакомые «ортодоксы», которые не замечали рамок дозволенного и могли запросто оконфузить в общественном месте, окажись с ними рядом.
Как-то раз зашёл ко мне на работу такой знакомый из тех, которых сейчас называют, «православнутыми». Был обеденный перерыв, и мы отправились перекусить в столовую Комитета по труду и зарплате, который находился в соседнем здании. Только мы сели за стол, как этот товарищ неожиданно вскочил и начал читать «Отче наш», неистово крестясь на картину с изображением тружеников полей, висящую на противоположной стене. Все посетители замерли с застывшими у открытых ртов ложками и вытаращили на нас глаза. Я тут же резко посадил его обратно на стул, процедив сквозь зубы: «Ты что рехнулся?!» За подобные неосторожные, а порой и просто вызывающе-провокационные выходки, можно было нарваться на серьёзные проблемы как на работе, так и по месту учёбы.
Рассказав этот случай отцу Алексею на исповеди, он улыбнулся, а потом дал совет никогда так не поступать не то, что в общественных местах, но и в гостях у родственников и друзей, которые далеки от церкви. Например, если открыто вот так перекрестить свою тарелку с пюре и котлетой, предложенной в гостях доброжелательной хозяйкой, то она может обидеться, подумав не весть что, мол, перекрестил, чтобы не отравиться.
Или как однажды я сам попал в неловкую, хотя и смешную, ситуацию в гостях у своих близких друзей. Мы очень долго не виделись и вот снова встретились. Друзья основательно подготовились к этому событию. После обниманий в прихожей квартиры мы радостно уселись за обильно накрытый стол, налили в фужеры вина и тут я говорю: «Давайте помолимся». Всех, конечно, удивило моё необычное для них предложение. Они поставили фужеры обратно и я, прочитав «Отче наш» перекрестил стол. В воздухе повисла пауза. Тишину нарушил глубокий вздох, и кто-то с сожалением произнёс: «Ну вот, теперь не опьянеем».
Поэтому в подобных ситуациях батюшки нам рекомендовали как-то незаметно, а ещё лучше просто в уме помолиться и взглядом перекрестить свою тарелку, чтобы никого не смущать.
Однокурсники совершенно спокойно воспринимали меня как верующего человека и даже иногда что-то спрашивали на эту тему. Мы жили очень дружно и принимали каждого с его увлечениями и интересами, нисколько не встревая в какие-то споры и переубеждения. Потому что мы были просто вдохновенными молодыми художниками, и никакие личные «тараканы» никому не мешали в общении.
Изучая предмет истории искусства, я увлёкся древнерусской культурой. Мне было очень любопытно узнать, каково было мировоззрение древнерусского человека. И я погрузился в изучение архитектуры, быта, словесности и иконописи Древней Руси. Конечно же, моя вера и принадлежность к Церкви накладывали свой отпечаток на мои работы по истории искусства, так как у меня никак не получалось говорить о храмовой архитектуре и об иконописи как о предметах культа.
Работая над одним из рефератов, я проводил аналогию очертания однокупольного храма с абрисом контуров Божией Матери на Владимирской и Смоленской иконах, совпадение которых меня заинтересовало. Проводя исследование в этой области, я немного увлёкся. Через пару дней меня вызвали на кафедру Истории искусства и попеняли на то, что мой реферат "нужно читать на паперти в качестве проповеди".
В другой раз преподаватель по марксистско-ленинской философии уличил меня в идеализме и не хотел принимать зачёт. Он сказал, что в своей практике уже встречался с подобным случаем:
– Был один такой. Предмет он знал хорошо, но потом мы узнали, что он верующий. И на экзамене влепили ему тройку! – вспоминал он с нескрываемым удовольствием.
В институтской библиотеке я часто рылся в картотеке в надежде найти что-нибудь интересующее меня. Но всё, что я находил, хранилось в редком фонде библиотеки. Что-то давали почитать в читальном зале, но с собой эти книги нельзя было взять. А там было что и почитать, и посмотреть.
Мой друг, Сергей Васильевич, как-то принёс мне небольшую книжицу, издательства «Наука», приобретённую им в Академкниге на улице Горького (Тверская). В ней был перевод древнего текста XV века "Житие и подвиги иже во святых отца нашего Константина (Кирилла) Философа, первого наставника и учителя Славянского народа" и перевод текста XII века "Житие отца нашего и учителя Мефодия, архиепископа Моравского". Меня же интересовало всё, что было связано с житиями святых и всё то, что хотя мало-мальски имело отношение к церкви. Мне сделали ксерокопию этой книжки, я переплёл её и это было моё первое знакомство с жизнью и трудами святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Да и вообще – первое знакомство с житиями святых.