Разочарованный странник
Шрифт:
Ознакомившись с трудами Ф.И. Буслаева, И.Е. Забелина и Н.П. Кондакова я стал частым посетителем Исторического музея. Посмотрев древние рукописи мне очень захотелось попробовать что-нибудь написать славянским шрифтом и именно такими же чернилами. Перо я изготовил быстро, а вот с чернилами оказалось не просто. Для их изготовления нужны были чернильные орешки или как их ещё называют дубовые галлы, от чего получили своё название и чернила – галлы. Это такие наросты на подсыхающих в конце лета листьях дуба, образуемые маленькими личинками. И однажды в парке я увидел на траве опавшие дубовые листья с этими орешками. Собрав дубовые орешки,
Но вот чернила были готовы, и я приступил к изучению каллиграфии славянского шрифта. Потом, несколько лет спустя, уже в монастыре мною будут переписаны чинопоследования, акафисты, служебник, требник. Была мысль переписать Евангелие и проиллюстрировать его миниатюрами в стиле лицевого летописного свода. Но…
Однако, текст жития словенских равноапостольных братьев глубоко запал в мою душу и это вдохновило меня на работу над их портретом. Портрет был поясной и почти в натуральную величину. Вчитываясь в их житие, я настолько проник в повествование, что казалось я хорошо знаю Кирилла и Мефодия и давно с ними знаком. Мне оставалось только спроецировать на холст их образы. Картина писалась легко и вдохновенно, поэтому и сами персонажи получились вдохновенными и целеустремлёнными. Они держали в руках большую книгу, псалтирь. Мефодий был не молодых лет и стоял справа, с худым волевым лицом, покрытым короткой седой щетиной. У него был высокий лоб с небольшой пролысиной и левой жилистой рукой он сжимал книгу сверху. Кирилл гораздо моложе, с бородкой и длинными волосами, с кожаным обручем на голове, под который было засунуто тростниковое перо. Он поддерживал книгу правой рукой снизу и смотрел вдаль. Взгляд же Мефодия был направлен на зрителя. Это была очень динамичная картина, которую я написал буквально на одном дыхании и которая мне самому очень нравилась. Но, к сожалению, однажды отдав её на какую-то выставку, картина так и не вернулась обратно, исчезнув навсегда. След её потерялся и больше я её не видел.
Своему воцерковлению я очень много обязан Сергею Васильевичу Пенькову, глядя на которого можно было подумать, что И.Н. Крамской писал портрет Ф.М. Достоевского именно с него. Мы встречались и гуляли по Тверскому бульвару, проходили по Никитскому на Гоголевский бульвар и шли по Остоженке к станции метро "Парк культуры". Он рассказывал мне о встречах с интересными людьми, о жизни в Церкви, о старцах и прочитанных книгах. Очень хорошо зная творчество Л.Н. Толстого, своими рассказами Сергей Васильевич увлёк меня так, что, прочитав сборник «Круг чтения», который он дал мне почитать, я вскоре перечитал все его художественные произведения и публицистику. Но ещё больше Сергей Васильевич был знаком с творчеством Ф.М. Достоевского. И однажды в процессе наших обсуждений он мне и говорит:
– Вот сейчас, когда ты становишься воцерковлённым христианином, возьми и перечитай в «Братьях Карамазовых» главу «Великий Инквизитор", и ты многое поймёшь в отношениях внутрицерковной жизни.
Из-за учёбы времени на чтение было очень мало, и я брал книги с собой и читал их в метро по дороге на работу, в Строгановку и обратно домой. Так я перечитал в метро всего Достоевского, Чехова, Толстого, Мельникова-Печерского, Загоскина и массу литературы по Русским древностям. Перечитав главу "Великий инквизитор", я действительно что-то для себя переосмыслил.
Сергей Васильевич был прихожанином церкви святителя Николая в Хамовниках, так как жил рядом, и поначалу я тоже ходил молиться в эту церковь. Мне нравился благодатный дух этой церкви. Конечно же в первую очередь это от того, что в храме находится чудотворный образ Божией Матери «Споручница грешных». Возле этой иконы можно стоять часами, не отрываясь глядя на него, беседовать с Ней и каяться. Но и сами прихожане были какими-то особенными, не такими, как в остальных храмах. Они излучали какую-то молчаливую молитвенную тишину. И весь храм наполнялся внутренним благоговением. Глядя на них, можно было учиться правильно вести себя и жить в церкви. И когда я спросил у Сергея Васильевича о том, как и где можно научиться понимать богослужение, правильно вести себя в храме, подходить под благословение к священнику, делать поклоны, идти ко причастию, писать поминальные записки, – где обо всём этом можно прочитать? На что Сергей Васильевич сказал:
– Просто чаще ходи в церковь, внимательно слушай, присматривайся к окружающим и церковь тебя всему научит.
И я учился…
Комнатная келья.
Дмитрий жил в Химках на первом этаже типовой «хрущевки» красного кирпича, торец которой выходил на московскую кольцевую дорогу возле Ленинградского шоссе. Сестра его только что вышла замуж и переехала жить к мужу, а в небольшой двушке с проходной комнатой Дима остался жить с больной мамой.
Клавдия Ивановна, мама Дмитрия, была доброй и простой женщиной с перекошенным лицом после инсульта. Она всё время болела, и Дима суетился вокруг неё, покупая лекарства и всякие приспособления для облегчения болезни. У Клавдии Ивановны диагностировали цирроз печени, и он ящиками покупал ей минеральную воду. А как-то раз притащил домой какой-то непонятный агрегат с проводами, засунул его под кровать, на которой лежала больная мама, и включил в розетку. Агрегат слегка загудел, как холодильник и начал «вытягивать» болезнь. Конечно же это была какая-то ерундовина, которую втюрили Димке за весьма приличную сумму. Но он верил, что эта штуковина, несомненно, должна была помочь. И однажды ночью Дмитрий позвонил мне и сообщил о том, что его мама умерла. Недолго думая, я тут же собрался, взял такси и поехал к нему.
Не помню по какой причине, но почему-то тело Клавдии Ивановны не забрали на «скорой» в морг, и оно лежало тут же, оставленное на кровати до утра. Утром должна была приехать сестра, а пока мы постелили себе на полу в этой же комнате и стали читать Евангелие. Нам не было страшно.
Две недели назад в храме святителя Николая в Кузнецах я купил Евангелие, изданное в прошлом 1984 году Московской Патриархией по благословению Патриарха Пимена. Это замечательное Евангелие, отпечатанное в два цвета, с цветными иконами евангелистов, с зачалами, с золотым обрезом. Оно вполне могло быть напрестольным. Подобные книги в церковных лавках в то время стоили огромных денег, да ещё и очень редко появлялись в продаже – почти никогда. Цена этого Евангелия была сорок пять рублей – пол зарплаты! Таких денег у меня конечно же не было, и я решил отнести в букинистический магазин что-нибудь из своих книг. Перебрав всё, мой выбор остановился на трёхтомнике посмертных произведений Л.Н. Толстого, изданный его дочерью А.Л. Толстой в 1911 году. Мне до слёз было жалко расставаться с этим уникальным изданием в кожаном переплёте, которое как будто только вчера вышло из печати – в идеальном состоянии. Но, за эти книги я мог выручить нужную мне сумму для приобретения Евангелия.
Мы знали, что по усопшему нужно что-то читать. И так-как кроме моего Евангелия у нас ничего больше не было, то мы стали по очереди читать эти божественные строки, едва разбираясь в славянском языке, что ещё больше добавляло сакральность происходящему.
Как-то раз мы возвращались домой из Даниловского монастыря после воскресного богослужения. Спустившись в метро нам нужно было ехать в разные стороны. Прощаясь, Дмитрий спросил:
– Слушай, нет ли у тебя трёшки, а то дома совсем пустой холодильник?
– Конечно же есть. Сейчас, – я достал портмоне и дал ему пятирублёвую бумажку.
И так у меня защемило в груди, глядя на улыбающегося исхудавшего несчастного Димку. Я стал приезжать к нему чаще, покупая по дороге продукты, а вскоре и вовсе остался жить вместе с ним.
Мы были как братья близнецы: с общими интересами, с одинаковым мировоззрением, никогда не спорили, во всём соглашались. Помимо того, что мы никогда не ругались и не ссорились, мы гармонично дополняли друг друга: Дмитрий был несколько флегматичный, а я наоборот – более энергичный. Мало того, он ведь учился на дневном отделении, а я работал и обучался на вечернем. Вот на мою-то зарплату мы, собственно, и жили.