Разочарованный странник

Кирилл Иеромонах

Одну из комнат, которая находилась за проходной комнатой, с самого начала занимал Дмитрий, и там же была его мастерская. Возле окна стоял верстак со всякими надфилями, чеканами, штихелями, вальцами и прочим инструментом художника по металлу. Под столом – компрессор и керосиновая горелка для пайки. На стене над столом было несколько полок с различными химикатами. Там же стоял шкаф с книгами и диван, на котором он спал. В другой комнате, проходной, по середине стоял обеденный стол, несколько стульев и кровать, с ковром на стене, на которой спал я. Это была у нас комната отдыха, молитвы и бесед. Вечерами, сварив картошки и поужинав, мы ставили кассету с записью хора Троице-Сергиевой Лавры, и за чашкой чая обсуждали что-нибудь из прочитанного, рассказывали и вспоминали. А песнопения лаврского хора наполняли

наше жилище особой атмосферой.

На свободной стене мы устроили своеобразный иконостас. Здесь же была полочка, подготовленная для молитвослова, псалтири и прочих книг церковного содержания, которых у нас, кроме Евангелия, ещё не было, но мы знали, что рано или поздно они появятся. И тут мне пришла идея сделать аналой для удобства чтения. Стали думать из чего же его сделать. Конечно, у моего шефа, Виктора Емельяновича, была целая столярная мастерская, и там можно было бы сделать шикарный аналой. Но почему-то мы не стали к нему обращаться за помощью. Может быть потому, что не хотели объяснять ему что это, для чего и зачем. Поэтому я пошел в хозяйственный магазин и купил несколько отличных берёзовых черенков для лопат. Из них мы сконструировали складной аналой, покрасили его морилкой «под орех» и сделали на него этакое монашеское покрывало. Потом Димка отрезал кусочек мелкой металлической сетки, на которой он горелкой паял серебряные изделия, взял маленький половник, отогнул у него ручку горизонтально и положил в черпак сетку. На сетку мы клали разожженный уголь, на уголь ладан – это было наше кадило. Так вскоре у нас из квартиры получилась келья.

Под влиянием «Трёх очерков о Русской иконе» князя Е. Трубецкого я решил попробовать себя в иконописи, только не знал с чего начать. Мне очень нравились миниатюры из Лицевого летописного свода, и я даже хотел в этой манере нарисовать месяцеслов. За свечным ящиком в церквах продавались только фотографические иконы, крестики и больше ничего. Церковный календарь невозможно было купить, как и молитвослов. Чего уж там говорить о святцах на каждый месяц. Сергей Васильевич знал, что я мечтаю о календаре и подарил мне календарь за 1974 год:

– Дни памяти святых не меняются, только дни недели разные. Но, это ничего, – сказал он.

Календарь этот был для меня ценнейшей вещью которой я очень дорожил. Быть может, старцы и вспоминали советское время, как самое лучшие годы своей жизни именно потому, что у верующих тогда был один единственный зачитанный молитвослов и крепкая вера в Бога. А разве для спасения души нужно ещё что-то?

И тут начались чудеса. Мне позвонили мои хорошие знакомые и говорят:

– Зайди к нам, когда сможешь. Мы тут были в деревне и в чулане нашли какие-то церковные книги. Посмотри, может тебе что нужно.

Ну так я сразу и побежал к ним посмотреть. Ещё спрашивают «если нужно». Конечно нужно!

Через пол часа я уже звонил в дверь их квартиры на Бауманской. Мы прошли на кухню и мне принесли бумажный свёрток с находкой. Когда я развернул свёрток, то моей радости не было предела. Там были: старый молитвослов на славянском языке, отпечатанный на грубой зеленоватой бумаге без первых и последних листов; псалтирь без переплёта, но зато все листы на месте; часть старинной книги на славянском «Житие и чудеса святителя Николая» изрядно потрёпанной в разрозненных листах; брошюра с «Житием святителя Иоасафа Белгородского». Для меня это был целый клад! Все эти книги я тщательно собрал, подклеил листы, сброшюровал, переплёл и, собственно, они-то и заняли своё место на устроенной для них полке на стене, пустовавшей до сей поры.

А спустя некоторое время мне позвонил отец и стал рассказывать о юбилее их подведомственного ПТУ, с директором которого он был давно знаком. Из этого рассказа я понял, что какая-то контора из Рязани зачем-то подарила им на юбилей старинную икону Спаса Вседержителя.

– Вот директор ПТУ звонит мне и говорит, что им подарили икону и он теперь не знает, что с ней делать, – говорил отец.

У меня в голове все мысли смешались, и я никак не мог выговорить, что пусть бы он эту икону отдал мне. Но отец, словно прочитал мои мысли и продолжал:

– Может тебе нужна эта икона? Поезжай и забери её себе, я уже договорился с директором, и он с радостью тебе её отдаст.

На попавшейся под руку бумажке я записал адрес этого ПТУ и помчался за иконой. Вот таким чудесным образом наша «келья» постепенно наполнялась книгами и иконами.

Икона Спаса Вседержителя оказалась в очень хорошем состоянии, аналойного размера и замечательного письма середины XIX века. Конечно же она заняла на стене центральное место.

Под иконой мы поместили лампаду. В качестве лампадного масла нам посоветовали использовать ментоловое масло, которое продавалось в аптеке. Это масло точно такое же, как и вазелиновое только немного пахло мятой. Но, так как другого ничего не было – подсолнечное коптило и совсем не горело – мы стали покупать масло в аптеке. Продавалось оно в маленьких пузырьках и нам приходилось покупать его по пять-десять штук сразу. Покупали его в разных аптеках, где только оно попадалось, чтобы не обращать на себя внимание. Однако чаще всего приходилось покупать масло в соседней с домом аптеке. И однажды, когда я решил купить несколько очередных пузырьков ментолового масла, аптекарша посмотрела на меня поверх очков и с удивлением спросила:

– А зачем вам столько ментолового масла? Что вы с ним делаете?

– Оно очень нужно… Скажите, а для чего оно, вообще? – поинтересовался я.

– Его закапывают в уши.

– Да? А мы заливаем, – уверенно ответил я с серьёзным видом. Таким образом масло для лампады у нас было всегда.

Рисовать святцы в манере Лицевого летописного свода я всё же взялся, но хватило меня только на одну январскую картинку, которая иллюстрировала эпизод из жития святителя Филиппа митрополита Московского. Получилось неплохо, мне понравилось. Но это очень непростой труд. Здесь нужна большая наработка, а главное – творческий потенциал от избытка переполненности житийным материалом и погружение в эпоху. А для этого нужно бросить работу, институт и полностью заниматься только чтением, рисованием, молитвой, богопознанием и больше ничем. Тут у меня появилось первое чувство тяжести, от всего того, что мешало заниматься иконописью, потому что моя работа имела совершенно противоположную направленность.

После того, как я привёл в порядок полученные от друзей найденные книги, я решил показать молитвослов отцу Алексею Зотову, так как у этой старой книжки на славянском языке не было первых и последних листов, и что в нём вообще есть я не мог понять. В воскресенье я приехал на литургию в Николо-Кузнецкий храм в надежде после службы увидеть отца Алексея и обо всём его расспросить. Литургия шла своим чередом, народу было как всегда полный храм. Я стоял в центральной части храма, чтобы видеть все действия богослужения. Впереди тоже стоял народ вплоть до ограды возле солеи.

И тут я обратил внимание на пожилую полнотелую женщину, стоявшую у солеи напротив меня, на плечи которой был накинут большой серый пуховый платок. Складки платка приняли такую причудливую форму, что они походили на рожу беса с носом, бородой, рогом и одним глазом. Когда женщина крестилась и кланялась, то складки платка перемещались и складывались в осклабистую улыбку, как бы насмехаясь над молящимися. И тут по ходу службы мне нужно было перекреститься и сделать поклон. Перекрестившись, я замер в раздумье – делать поклон или нет? Нет, думаю, не стану ему кланяться. Но потом подумал, что кланяюсь-то я вовсе не ему, а вон туда, поверх его, то есть, поверх этой женщины, на иконостас, где образ Спасителя. Рожа из складок платка продолжала кривляться. Тут я собрался с мыслями, подумав, ну не рехнулся же я в конце концов, и перекрестившись сделал поклон. В это самое время на весь храм раздался звон разбитого стекла. Это когда я поклонился у меня из очков вдруг вывалились стёкла и разбились о каменный пол храма. Грохот был такой, словно уронили стеклянную трёхлитровую банку. Все в храме обернулись на меня: я трясущимися руками собирал на полу осколки разбившихся стёкол…