Разочарованный странник
Шрифт:
Здесь, в Троицком соборе Данилова монастыря, тоже шли восстановительные работы, но в отличие от новгородской церкви храм был живой и тёплый – в нём шли богослужения. И от всего этого веяло радостью новой жизни возрождающейся обители.
Пройдя внутрь храма, ближе к свечному ящику, я увидел на столпе слева от входа большую икону Казанской Божией Матери в киоте, день памяти которой и отмечала сегодня Святая Церковь. Не помню, о чём я тогда думал и просил, стоя у иконы и всматриваясь в лик Пресвятой Богородицы. Но что-то внутри меня произошло
Весь подсвечник перед Казанской иконой Божией Матери был заставлен свечами. Стоявшая рядом бабушка сняла одну свечку и указала мне на освободившееся место, шепнув своей соседке, как бы оправдываясь:
– У него видишь какая большая свеча.
После «Отче наш» из дьяконской алтарной двери вышел монах и, проходя мимо меня, спросил: «Поможешь в просфорне?». Так я познакомился с ризничим монастыря игуменом Серафимом (Шлыковым). На работу в этот день я пришёл только к обеду.
После этого случая и знакомства с игуменом Серафимом я стал часто приходить в Данилов монастырь. Мне нравился созидательный дух этой обители. Особенно мне нравились монастырские богослужения и вот это нечто необъяснимое, монашеское. Ведь до той поры монашеская жизнь была в отдалении от Москвы, в Троице-Сергиевой Лавре, а тут – вот она, рядом. И меня тянуло в Данилов монастырь какой-то необъяснимой силой, которая выдавала себя за моё собственное произволение.
Но больше всего я любил молиться в небольшой Покровской церкви. Потом уже я узнал, что иконостас в этой церкви, изначально изготавливался для храма преподобномученика Корнилия в Псково-Печерском монастыре, иконы для которого написал уже известный тогда иконописец игумен Зинон (Теодор). Для скорейшего возобновления богослужений решено было отправить этот иконостас в Москву для Покровской церкви Данилова монастыря, а в Корнилиевский храм написать новый.
Но самым привлекательным для меня было то, что в галерее второго этажа Покровской церкви, где сейчас расположен храм Святых отцов Семи Вселенских соборов, находится иконописная мастерская. Для меня это было сакральным местом, куда как мне казалось допускались только избранные почти что святые люди. Хотя бы заглянуть туда было моей заветной мечтой. И я решил воспользоваться знакомством с ризничим монастыря отцом Серафимом, который познакомил меня с руководителем иконописной мастерской иеромонахом Ипатием.
И вот я впервые переступил порог иконописной мастерской. Тогда, в советское время, когда велась непримиримая борьба с Церковью, оказаться в иконописной мастерской было нечто из разряда фантастики. В мастерской пахло воском, вином и ещё чем-то вкусным. И тут я понял почему так же пахнет в Покровском храме, где к этому запаху прибавлялся ещё и аромат тёплых просфор – просфорня была тут же за стеной. Этот аромат потом долго меня преследовал и вновь ощутить его мне пришлось уже спустя годы в мастерской отца Зинона в Псково-Печерском монастыре, где уже за стеной моей кельи находилась просфорня.
В иконописной сидя за столами работали девушки. Кругом были разложены прориси ликов святых, эскизы к иконам. На столах стояли чашечки с красками и стопки кистей. Конечно, с первого раза меня смутило присутствие женщин в мужском монастыре. В иконописной мастерской я ожидал увидеть монахов, этаких Андреев Рублёвых из одноимённого фильма А. Тарковского. А тут вдруг девушки. Да, уже тогда современная иконопись начинала приобретать женское лицо. И сегодня едва ли встретишь в иконописной школе или мастерской бородатого иконописца. Всё платочки да юбочки. От того и икона сегодня стала «женской».
Отец Ипатий попросил одну из пишущих икону девушек показать и рассказать мне начальные основы иконописи на примере своей работы. Тут я узнал доселе незнакомые мне слова «санкирь», «плавь» и «вохрение», «пробела» и «движки» и т.д. Она рассказала мне, как готовят краски и эмульсию из яичного желтка и вина. Я стоял неподвижно возле стола, наблюдая за работой, и слушал рассказ о совершенно незнакомой мне технике живописи, погружаясь в какие-то древние времена Святой Руси. Это был совсем другой мир, совсем иное изобразительное искусство, это было миросозерцание, умозрение в красках, по слову князя Е.Н.Трубецкого. И я это остро почувствовал всем своим существом. Из мастерской я вышел другим человеком. Нет, я был всё ещё тот же, обычный московский парень, но с началом переосмысления земного и небесного.
Конечно, не может быть верующего художника, который ходил бы в церковь, исповедовался и причащался святых Христовых Таин, и который хотя бы раз в жизни не попробовал бы написать икону. Так не бывает. Рано или поздно он всё равно
напишет свою первую икону. Это произошло и со мной: два года назад, на специально купленной в хозяйственном магазине разделочной доске, я написал копию иконы Божией Матери, именуемой Одигитрия. Об истории, которая со мной приключилась в связи с этой иконой я расскажу немного позже.
Но тут я задумал написать какую-нибудь икону, на практике применив всё то, о чём мне рассказали в иконописной мастерской: со всеми этими санкирями, плавями и пробелами. Выйдя из Даниловского монастыря и направившись на работу, я всю дорогу думал о том, где же взять подходящую доску под икону, что использовать под паволоку и из чего замесить левкас…
На следующий день, придя на работу я подошёл к своему рабочему столу, на котором лежал лист ватмана с очередным объявлением общего мероприятия, посмотрел на кульман с чертежами какого-то кабинета, и в голове набатным колоколом ударило: зачем?! В моём сознании появился страх понимания совершенной бесполезности для спасения души всего того, чем я здесь сейчас занимаюсь. Зачем? Зачем я всё это делаю? Зачем трачу свою жизнь на никчёмное пустое занятие, на вот это? Мне вдруг стало как-то тошно и захотелось бросить всё прямо сейчас и убежать из мастерской, чтобы больше сюда никогда-никогда не возвращаться… Но перед этим обязательно попить чаю.
Я налил в электрический чайник воды, поставил его на пол и воткнул в розетку. И тут входит наш парторг:
– Слава, вот тут нужно написать объявление и сегодня повесить.
– Да, хорошо, Николай Николаич, сейчас напишу, – ответил я, приподняв крышку чайника и заглядывая внутрь.
Тот посмотрел на меня, как бы вглядываясь и что-то выискивая на моём лице, положил на стол написанный на листе блокнота черновик объявления с текстом.
– Сегодня надо, обязательно, – добавил он.
И тут меня сорвало:
– Да! я всё хорошо слышал, сейчас… вот уже пишу это важное объявление, и через пол часа все радостно побегут его читать!
Парторг вышел из мастерской странно на меня оглядываясь. Вслед за ним выбежал и я, на ходу повернув ключ в замочной скважине двери мастерской…
Опомнился я только возле гостиницы «Метрополь». Ноябрьский воздух остудил мой пыл, и я пошёл к «Книжной находке» посмотреть, полистать и просто развеяться. Вообще, я знал все букинистические магазины в округе. И в обеденный перерыв привычным маршрутом успевал обойти некоторые из них. Перейдя улицу по подземному переходу к «Детскому миру», я прошёл по Кузнецкому мосту на Петровку и направился в Столешников переулок, где находился мой самый любимый букинистический магазин. Все мои основные приобретения были сделаны именно там. Но каждый раз я останавливался у одной витрины, где на полке среди прочих книг религиозного содержания стояла Библия с иллюстрациями Гюстава Доре издания 1913 года. Это была моя заветная мечта. Но цена книги в 700 рублей делала эту мечту несбыточной. Мне предоставлялась возможность только подержать свою мечту в руках и полюбоваться потрясающими гравюрами.