Разожги мой огонь
Шрифт:
— Позже, Лисса. День-то какой сейчас?
— Ежели с той ночи считать, как ты тут остался, то вечер четвертого. Огневик заходил, сказал, через три четверти часа Отец-Солнце на покой уйдет, — затараторила, перескакивая с одного на другое. — Хорошо, что тут лежанка есть, а то мы бы тебя и вдвоем с Огневиком не дотащили, да и… — Протянул руку, накрыл ее пальцы, сжал, заставив на полуслове умолкнуть.
— Благодарю тебя, Лисса. Знаю, что могла бы оставить меня с разбитой головой и никто бы за то не осудил.
— Ты меня из костлявых рук Старухи-Смерти тоже отнял. Я не забыла. Да и неужто хозяина вулкана
— Убить не просто, но выздоравливал бы долго. Тело-то глупое, что ему… Гораздо хуже с духами злыми, что разум пытают. Ты духов тех прогнала.
Вздохнула глубоко. Так, что платье на груди натянулось. Засмотрелся. А она заметила. Понял по тому, как щеки вспыхнули.
— Ты Весту звал… — сказала и примолкла тотчас. — А потом уж меня…
Губы сжал в линию. Не привык лишнее болтать. А себя запросто так не переделаешь, как ни пытайся. Но и так же знал, что сейчас молчать не следует.
— Я ведь любил ее, Лисса, — произнес глухо, будто в горле что слова держало, не давало им на волю вырваться.
— Не нужно, Редрик, — покачала головой, но он продолжил.
— Ты ведь тоже Торвина своего любила.
Кивнула только. А Редрику, повстречай он этого Торвина, захотелось тому нос расквасить.
— А любовь, она такая. Кого ты в сердце впускаешь, уж оттуда ни за что не исчезнет. Найдет укромный угол, да там и останется.
— Сердце человеческое, оно большое, Редрик, — заметила Лисса мягко. — И любви там много помещается. И к людям, и к миру вокруг, и к богам.
Кивнул медленно, размышляя над ее словами.
— Много-то много, да только иной кто возьмет да и больше остальных места займет, — проговорил задумчиво. — Мы с Вестой росли рядом, соседями были. С малых лет друг дружку знали. А когда ее и моих родителей хворь болотная унесла в один год, решили дальше вместе держаться. Вдвоем завсегда легче. Клятвы друг дружке дали, что в срединный майский день супругами станем. — Умолк и устремил взгляд в стену, вспоминая, как Веста ему рубаху вышитую подарила. Думал, ежели умрет, то в свадебном даре ее. Рубаху ту потом, после того, как к горе сунулся, выбросить пришлось, так обгорела да кровью заляпалась.
— Не успели? — услышал робкое.
Взглянул на Лиссу. Та широко раскрытыми глазами на него смотрела, словно не веря, что он будто старая бабка разболтался. Ну да ежели уж начал, надобно продолжать.
— День жребия настал. — Свел брови, заново проживая тот день. — Судьи дочка вытянула его. Это уж я после узнал. А отправили к чудовищу из-под горы Весту.
— А ты как же?
— Старосте пришлось меня в остроге запереть. Но до того успел немало кулаками помахать, из судьи признание выбил, — усмехнулся невесело. — Впятером едва скрутили. А уж когда из острога выпустили, поздно было.
— Тетушка Ирда сказывала, ты к горе ходил.
— Ходил, — подтвердил, — да без толку. Хотел чудовищу из-под горы отомстить. За Весту, за всех девиц погубленных. Взял меч, что для воина одного выковал. Решил: ежели такова моя участь, пусть хозяин вулкана меня убьет. А жить мне больше незачем. Дурень… — осекся. Снова увидел Весту. Ветер лентами золотыми в ее косах играл, в глазах голубых небо отражалось.
— И хозяин вулкана прогнал тебя?
Хмыкнул
— Веста ко мне вышла и уходить велела. Сказала, что меня и не любила никогда, а в хозяине вулкана обрела свое счастье. Выжила она после ночи у Изначального Огня.
— Неужто? — Лисса ахнула тихонько и пальцы к губам прижала.
Редрик кивнул.
— Почему — не спрашивай, то мне не ведомо.
— Не стану. А дальше что было?
— После и само чудовище из-под горы явилось.
— И впрямь чудовище было?
Редрик плечом дернул.
— Такое же, как я. Ни больше ни меньше. Надавал мне, дурню, затрещин таких, что кубарем с горы катился, — усмехнулся горько. — Тетушка Ирда после два полнолуния со мной возилась, выхаживала, как кутенка, только на свет появившегося. Ложку сам не мог ко рту поднести.
— А Веста?..
Редрик сглотнул.
— Последний раз ее уже мертвой видел.
— Выходит… еще раз к горе пошел… — качнула головой. — Ну конечно, пошел, иначе б тут не сидела, — протянула невесело.
— Думал я, Веста околдована, в толк не мог взять, что она хозяина вулкана и впрямь полюбила. И потому, как только на ноги встал, за новый меч взялся. Год я тот меч ковал, закалял его под лучами Отца-Солнца, в руках теплых Матери-Земли держал, хотел силой богов оружие напитать. Молитвы им возносил, чтоб они помогли чудовище из-под горы одолеть. А в один день проснулся — снова весна была, и яблони цвели, — вижу: лезвие меча будто инеем присыпано, и сполохи морозные на нем танцуют. Так и понял, что боги мне оружие против хозяина вулкана дали.
— Убил ты его? — отняла руки от Редрика, схватилась за горло, словно ей дышать тяжко стало.
— Убил. Да только битвой то сложно было назвать.
Умолк Редрик, припоминая. Пахло яблоневым цветом, полуденные лучи Отца-Солнца глаза слепили, а небо таким ярким было, что скажи кому — не поверят. Редрик так хорошо тот день запомнил, что спроси его кто еще через сто лет — расскажет о том без запинки.
— Сначала-то я у горы голосил, вызывал хозяина вулкана на честный бой, да только он на мой зов не ответил. Тогда уж я в чертог, что моей клеткой потом стал, вошел. Никто меня не остановил, никто не окликнул. Беспрепятственно ступал по владениям хозяина вулкана.
— А Веста как же? Нашел ты ее?
— Нашел. В саду яблоневом. Хозяин вулкана на руках ее держал. Бездыханную. Бледную. Простоволосую. — Редрик сглотнул. Пробовал разозлиться, как раньше бывало, когда о том вспоминал, да только злость подевалась куда-то. Только и осталась что ровная грусть, особенно после того, как недавно Весту счастливой видел. А сон то был или явь — поди пойми.
— Тогда ты его и убил?.. — Лисса прошептала.
Редрик кивнул.
— Но чести в том мало. Он и не противился. Даже рад был. Тогда-то я того и не приметил, такая мной злость владела, а уж позже, когда вспоминал да думал… И только кто ж знал, что с его смертью проклятие ко мне перейдет… А ведь это проклятие, Лисса, — проговорил хрипло, голос не слушался. — Самое страшное проклятие. Одиночеством зовется. Нет мне места ни среди простого люда, потому как я теперь иной, ни среди охранителей, потому как лишь немногие против своей воли такими стали. Ты проклятым меня не зря назвала. Такой я и есть.