Разрушенные
Шрифт:
О господи.
Что может быть еще хуже? Каждая история, которую я рассказывала Кларе, несла в себе жизненные уроки, которые я получила на своей шкуре. Мои испытания были мифическими существами, мои поражения — злыми ведьмами, но каждая история, в конце концов, заканчивалась счастливым концом.
Фокс поймет — он узнает мои секреты через мою дочь, как через открытую книгу. Ничего от моего прошлого не утаится от него.
Клара кивнула, счастье сверкало в ее карих глазах.
— Я могу. Ты расскажешь мне что-нибудь в ответ? Ты знаешь какие-нибудь хорошие истории?
Фокс кивнул.
— У меня есть несколько историй, которыми я могу поделиться. — Он немного наклонился и прошептал ей в ухо: — Я их никогда никому не рассказывал, поэтому ты должна будешь сказать мне, хороши ли мои истории.
Клара сияла, радость плескалась в ее глазах.
— Я скажу тебе. Хотя я уверена, что они великолепны. Можем мы сейчас пойти увидеть лошадей?
Фокс посмотрел на меня. Я посмотрела на Клу. Клу посмотрела на Бена. Бен посмотрел на Клару.
Существовал лишь единственный ответ, который я могла дать, но он не был тем, которого я хотела. Я желала, чтобы Фокс никогда не встречался с Кларой, так как я сомневалась, что теперь смогу разделить их.
— Да, ты можешь пойти. Но я тоже пойду.
Фокс подарил мне душераздирающую улыбку, прежде чем шагнул к дому.
С тяжелым сердцем и рукой, сжимающей нож в моем кармане, я последовала за убийцей, чья рука держала руку моей дочери.
Роан
Все люди коллекционируют воспоминания. Это когда-то было моим любимым времяпровождением: спрашивать собратьев новобранцев, об их любимом воспоминании. Где был их разум, когда их избивали или отдавали приказы на убийство?
Их счастливые мысли варьировались от мягких игрушек и хорошеньких девушек до их любимой еды. Ни разу мы не упоминали наши семьи.
Это приводило еще к большим неприятностям.
Я нарушил правило, думая о Василии.
Три месяца, что мы делили пространство — были самыми худшими и лучшими в моей жизни. Я был ответственен за его еду, воду и кров. Я был его защитником. Его братом и другом. Знать, что он полагается на меня, давало мне цель. Он давал мне причину продолжать идти. Продолжать надеяться.
День, когда они заставили меня убить его, разрушил все, что осталось внутри меня. Надежда угасла, все шансы на счастье были уничтожены. Все следы кем я был, были стерты — то, как они и планировали.
Почти десять лет я прожил в немом гонении, пока стены не рухнули, солнце не засветило, и боль нахлынула с новой силой.
Ребенок был моим исцелением.
Дочь женщины, которую я пытался убить.
Пришло время встретиться лицом к лицу с моим темным прошлым и сказать: «Да пошло ты».
Настало время создать новые воспоминания.
Оно обжигало.
Как оно обжигало.
Каждое ее прикосновение
Каждый ее взгляд очищал мои преступления, не предлагая ни суда, ни сострадания.
Ее смех уничтожал мое отчаяние, укрепляя мое желание бороться.
Но затем появлялся условный рефлекс.
На вершине ее чудодейственного эффекта я боролся со своей привычной жизнью приказов, яростно бегущих в моей крови.
— Убей ее.
— Уничтожь ее.
— Мы не будем приказывать снова.
— Сделай это.
Приказы были постоянным потоком грязи в моей голове.
Я потел и дрожал, и изнывал от боли с быстро растущим желанием, усиливающимся отказом.
Находиться в присутствии Клары давало мне все то, в чем я нуждался, когда наносил себе повреждения. Никогда снова мне не будет нужно подносить лезвие к своей коже и наблюдать, как течет моя кровь. Так долго как она будет рядом со мной, у меня будет удовольствие и боль, надежда и проклятие, слабость и сила.
Я никогда бы и не подумал, что моей Ахиллесовой пятой станет оживленная, маленькая девочка. Но каждый раз, когда я смотрел на нее, чувствовал, что изменяюсь, развиваюсь, исправляюсь к лучшему. Мое тело боролось против целой жизни в дисциплине, разрушая старые навыки и испорченность.
Трансформация подарила мне гребаные крылья, но также давило на меня. Что, если Зел была права? Что, если я не смогу сдержать свою клятву и причиню Кларе боль, так же как ее маме?
Я не хотел того, что произошло сегодня. Я пытался остановить это, когда трахал ее. Я просто не был достаточно силен, и это убивало меня знать, каким сломленным меня оставили мои кураторы.
«Это было неправильно. Скажи ей уходить. Бежать. Никогда не возвращаться».
Опустив взгляд на ореол каштановых волос, окружающих кого-то такого невинного, я знал, что никогда не смогу быть мучеником и прогнать ее. Это могло быть смертным приговором, я был эгоистом — таким невероятным эгоистом — хотел заполучить обеих, мать и дочь.
Мои глаза взметнулись к Зел, наблюдая яростный взгляд в ее зеленых глазах. Чувствуя, что я не могу держать взаперти, разрушающее мои стены, переполняющее чувствами мою грудь, понимание, что связь, существующая между нами это не то, от чего я могу отказаться.
В первый раз я позволил себе признать, как сильно увлечен ею, как сильно мое тело изнывает от того, чтобы заняться с ней любовью, а не оскорбительным трахом. Я хотел, чтобы она была моей первой — моей первой настоящей связью.
Я хотел, чтобы она прикасалась ко мне.
Осознание надрало мне задницу. Прямо тогда я дал себе клятву, что исправлю себя. Что буду оставаться сильным и перестану быть такой жалкой киской. Я не остановлюсь, пока не исцелюсь достаточно для Зел, чтобы она могла прикоснуться к каждому сантиметру моего тела. Я не успокоюсь, пока не стану достаточно сильным, чтобы обнимать ее и прижимать ближе.