Разрушенные
Шрифт:
У Зел внутри была печаль, тяжелая и причиняющая боль, и она не произнесла ни единого слова об этом.
Когда Зел и Клара шли спать, я наблюдал за порядком в «Обсидиане». Когда последний боец уходил в пять утра, я отправлялся в свой подвал и работал над просьбой Клары.
Второй день был потрачен на лужайке под открытым солнцем. Вместе с бутербродами с Нутеллой и шоколадным зефиром. Зел закатывала глаза от того, как легко я потворствовал прихотям ее восьмилетней дочери. Она не знала, что соблюдать приказы было в моем ДНК. Она также не знала, что я боролся со
Я убью за нее без вопросов. Я буду защищать ее ценой собственной жизни.
Когда ужин закончился, и Зел сказала Кларе, что пришло ее время ложиться спать, она надула губы и стонала, и согласилась, только когда я затащил три бронзовые статуи в ее спальню, медленно строя металлический зверинец дикой природы.
Я потворствовал ей. Я обожал ее.
Я никогда не был настолько поглощен одним человеком. Каждый раз, когда я смотрел на ее оживленность, мое сердце разрывалось за Василия и каждого ребенка как я, которые были уничтожены как личности, потому что не были достаточно хладнокровны для извращенных игр наших кураторов.
Клара не имела ничего общего с ним — у нее были темные волосы и перламутровая кожа, в то время как у Василия была темная кожа и светлые волосы. Глаза Василия были как мои — арктические, бело-голубые; я имел смутное воспоминание, что моя мать называла их айсбергами.
Не важно, что Клара не имела ничего общего с ним. Мой мозг не переставал тыкать в так и незажившую рану, обращаясь к боли, которую я думал, оставил позади.
Но боль не была сравнима с новизной и теплом, что я нашел. Если Клара была моим солнцем — исцеляющим и отбрасывающим мою тень, — Зел была моим гребаным космосом.
Она была всем, чего я хотел. Всем, в чем я нуждался. Всем, чего я думал, я не заслуживаю.
«Обсидиан» был моей одержимостью, но теперь я больше не заботился о бойцах, избивающих друг друга в моем доме, или об устойчивом притоке денег, страстно стремящихся в клуб клиентов.
Я покончил с этим.
Я просто надеялся, что это тоже покончило со мной.
Я проснулся, как обычно, в полдень и тренировался около часа, прежде чем направился в свой кабинет. Календарь на моем столе сообщил мне, что это воскресенье.
Большая ночь в «Обсидиане» и выходной. Никакой школы у Клары. Мое сердце забилось быстрее от мысли попросить Зел остаться на еще одну ночь.
Ранее она согласилась, не потому что хотела, а потому что Клара прыгала рядом как безумная и скрепила сделку без ее разрешения.
«Спроси ее снова перед Кларой».
Я знал, что это было коварно использовать восьмилетнего ребенка, чтобы удержать Зел здесь, но я не против играть грязно, если это означает, что она никогда не уйдет. Мои дни были ярче и темнее, легче и тяжелее, когда она была рядом, и я не был готов отказаться от этого.
— Можем мы пойти на пляж? Я хочу пойти
Взгляд Зел встретился с моим, в ее зеленых глазах появилась нежность.
— Доброе утро.
— Доброе утро, — пробормотал я. Я не мог оторвать глаз от нее. Одетая в белую юбку и розовый топ, она выглядела слишком молодо, чтобы быть матерью и слишком возбуждающе для моего и без того напряженного самоконтроля.
Клара прижала свои руки к моему столу и прыгала вверх и вниз.
— Доброе утро! Мы ходили на прогулку. Солнце вышло и уже жарко. Я хочу пойти поплавать.
Я откинулся на своем стуле, осматривая их.
— Я вижу, что у тебя была хорошая прогулка. — Я усмехнулся. В ее блестящих каштановых волосах были листья и кусочки свежескошенной травы.
Клара обошла мой стол, чтобы встать рядом со мной. Мою кожу покалывало, мышцы скручивало от предвкушения — ощущения того, как она будет касаться меня, и я готовился бороться с неизбежным желанием убивать.
— Да. Нравятся мои маргаритки? — она встряхнула волосами, показывая длинный венок из маргариток, вплетенный в ее пряди.
— Они красивые, — я улыбнулся, так и не расслабившись.
Клара ухмыльнулась.
— Ты пойдешь на пляж. Я уже надела свой купальник. Тебе нужно взять свой, чтобы мы могли поплавать.
Мое горло сжалось. Идея пойти на пляж приводила меня в ужас. Как я мог объяснить, что от мысли быть полуголым на пляже, я покрывался холодным потом? Как я мог объяснить татуировку на моей спине и шрамы на груди?
Я не смогу.
— Шрамы и отметины — это гордость, агент Фокс. Они показывают, насколько ты успешен. Многие запросы на убийство поступают, основываясь на том, как много увечий вы получили и пережили.
В этом были все мы. Оценивались, насколько продуктивно мы истребили другие жизни — как идеально подчинялись приказам.
— Пожалуйста, скажи, что ты пойдешь, — голос Клары вырвал меня из воспоминания. Она подошла ближе. Руки вытянуты, глаза полны решимости.
Вся моя сила была заменена ледяным страхом. Отодвинув свое кресло назад, я сохранял дистанцию. Я не мог сделать это.
Зел издала звук в задней части своего горла, ринувшись вперед.
— Клара, не трогай Фокса прямо сейчас. Он чувствует себя нехорошо. — Его глаза встретились с моими, и я перестал дышать.
Ее зеленые глаза светились, губы приоткрылись, лицо вспыхнуло. Она так напряженно уставилась на меня, я мог поклясться, что она касалась меня, шептала по моему покрытому черным телу. Вся ее страсть и тревога в борьбе за благосостояние Клары в совокупности с эмоциями, что она чувствовал ко мне. Как будто она била меня всем, с чем она боролась: неуверенность, злость, печаль, похоть, дружба, предательство. Мое сердце с медленных ударов перешло на быстрые, перекачивая кровь во мне от потребности.