Разведчики
Шрифт:
Топпоев шагнул к Кате, собираясь напомнить ей о встрече.
— А! Так это я с вами ехала на шестую заставу?! — воскликнула вдруг Катя и протянула Топпоеву руку. — Помните? Ведь будто бы совсем недавно было… — Она грустно улыбнулась. — Да, по времени-то и действительно не так уж это было давно…
— Жена у них здесь раненая лежит, — вмешалась в разговор дневальная. Ей неловко было, что она так грубо поступила с этим партизаном.
— В какой палате? — быстро спросила Катя, но махнула рукой. — Это я машинально спросила — женская палата у нас пока одна.
— Топпоев. Жену зовут Александрой.
— Саша Топпоева ваша жена? — воскликнула Катя. — Саша у нас лежит в отдельной комнате. Сейчас я узнаю, проснулась ли?
— Вы не сразу ей говорите… — удержал Топпоев Катю за руку. — Видите ли… Как бы вам объяснить… Я ведь попал к финнам…
— Позвольте, так это о вас вчера говорил товарищ генерал?
— Какой генерал?
— Вчера к Саше приезжали двое из штаба партизанского движения. Красивый такой генерал и с ним штатский, из партизанского штаба… Обещали срочно вызвать вас сюда… Еще приходил партизан Карякин… Ну, да Саша сама вам расскажет, — и, махнув рукой, девушка побежала по коридору.
Волнение Андрея возрастало с каждой секундой. «Сколько ей пришлось выстрадать! Я даже не спросил, что с ней? — упрекнул себя Андрей и похолодел: — Раз вызвали самолет…»
И, сам того не замечая, метался по длинному коридору госпиталя.
О Топпоевой в штаб фронта сообщил полковник Усаченко. В его докладе говорилось и об Андрее Топпоеве, особо был отмечен разгром финского лагеря военнопленных в ночь на седьмое ноября. Полковник Усаченко ходатайствовал о награждении Топпоевых орденами Ленина.
Саша ждала Андрея. Он на свободе — сказали ей еще в пограничном отряде. Но никаких подробностей о муже она не знала, не знала и о случае с часами.
Вчера, навестив ее, член Военного Совета Карельского фронта пообещал немедленно вызвать Андрея в Беломорск. Подробно рассказал и об Игоре: его подобрали обмороженным и доставили в одно из подразделений. Мальчик жив, поправляется, и его тоже привезут в Беломорский госпиталь. И Саша ждала их обоих ежечасно, ежеминутно. Всякий раз, как только открывалась дверь в палату, она приподнимала голову, еще больше бледнела.
Лежала она в светлой уютной комнате. На этажерке в углу — цветущая примула. На тумбочке у кровати стояла настольная лампа с небольшим оранжевым абажуром, бутылка вина, открытая коробка печенья.
Когда Катя входила в палату, первое, что ей всегда бросалось в глаза, — это забинтованная Сашина голова. И каждый раз она вспоминала Шохина и тот вечер, когда его привезли в этот госпиталь. Она не могла забыть устремленный на нее, точно пронизывающий взгляд единственного глаза, полураскрытый рот с запекшейся на губах кровью…
Как только за Катей скрипнула дверь, Саша открыла глаза…
— Я пришла с радостью…
— Андрей?! — попыталась приподняться Саша.
— Да, он здесь, — стараясь успокоить ее, проговорила Катя.
— Зовите, его! Скорее!
Ожидание показалось Топпоеву слишком долгим. Он не понимал, о чем спрашивает
— Недолго, пожалуйста… Она слаба… — крикнул вдогонку дежурный врач, когда Андрей бросился навстречу показавшейся на площадке Кате.
Перескакивая через несколько ступенек, Андрей не заметил, как споткнулся, ушиб колено, толкнул встречного санитара. Катя опередила его, она тоже очень волновалась…
— Вот здесь! — показала она на дверь и скрылась в противоположной комнате.
Оставшись один, Андрей перевел дыхание, провел рукой по волосам и шагнул в палату. Войдя, остановился у порога, не выпуская дверной ручки. Забинтованы голова, шея… Глаза те же, в них радость и боль.
— Андрей! — донеслось к нему.
Осторожно, на цыпочках, подошел, сел на краешек кровати, склонился к Саше головой. Слабым движением здоровой руки она провела по его волосам. Андрей осторожно взял эту бледную, слегка дрожащую руку и прижал к своей щеке.
— Андрей, — еще тише повторила Саша, — я ничего им не сказала…
— Я знаю…
Да, он знал это. А сейчас все, без слов, говорили ее глаза.
Глава 4
В ГОРОДКЕ НА КЛЯЗЬМЕ
Ночью Синюхин почти не спал, еле дождался утра. Госпиталь показался ему тесной коробкой с наглухо заколоченной крышкой. День и ночь стояло в ушах: «Враг под Москвой! Москва в опасности!» Сейчас же после завтрака он отпросился на полчаса в город, на почту, а сам отправился на вокзал, за восемь километров, даже Шохину ничего не сказал. Может, на вокзале узнает что новое…
С хмурого неба сыпалась на землю снежная крупа. Ветер был холодный, а Синюхин шел, распахнув шинель. Шоссе круто поднималось в гору, но и на подъеме Синюхин не замедлил шаг. Он спешил. С горы, на которой остановился передохнуть, он как бы сквозь кисею увидел этот маленький городок, раскинувшийся на берегу Клязьмы. Черные голые деревья, невысокие постройки, пустынные улицы… Широкое шоссе врезается в город, прячется за деревьями. Базарная площадь отсюда кажется крошечной, сжатой белыми зданиями. Замерзшая река еле видна, она полузакрыта деревьями и складскими постройками. Синюхин поискал глазами госпиталь: вот там, где старинный собор, почти рядом на бугре, и госпиталь — большое красивое здание. Два месяца прожил здесь Синюхин.
На гору въехала машина, замедлила ход. Из кабины показалась голова шофера:
— Если на станцию — садись, подвезу.
Синюхин сел в кабину, угостил шофера табачком.
— Интерес меня взял — такой большой ты мне показался, — подвинулся на сиденьи шофер. — Гляди, почти всю кабину занял, — рассмеялся он. — Из госпиталя? Выписался?
— Не выписали еще, — нахмурился Синюхин. — Только все обещают. Еще комиссия будет, чтоб им пусто было!
— А чего же на станцию?
— Порасспрошу, как там, эшелонов-то много проходит… — И вздохнул: — Неважные дела на фронте.