Развязка петербургских тайн

Зобин Вадим

— Признал... У приказчика обо мне выспраши­вал: кто, мол, таков, где живет... А вид сделал, что незнаком...

Они замолчали, думая об одном и том же: «Уп­равляющий разыскивает Чернявого — в этом со­мнения нет... Но вот зачем? Если хочет сдать его полиции, то и сам в каторгу пойдет, как соучаст­ник... Может, ему подельщик нужен?... Но два раза к одному и тому же человеку никогда никто не обращается... Не принято это, да и опасно... Лихих людей и в Петербурге полно, зачем за ними в Са­ратов ехать?..»

— Он мне голову решил на рукомойник, — убежденно сказал Чернявый.

— Зачем? — ахнула Устинья. — Да и не смо­жет он... Как-никак из благородных...

— Не сможет, — согласился Чернявый. — Най­мет кого-нибудь. Я ему ох, как мешаю! Найдут меня, его,— следом... Я — в Сибирь, он — за мной.

Устинья крепко обняла мужа, прижала к себе.

— Ты из дому теперь — ни-ни... Только со мной... И перо сунь за голенище... Я для себя тоже кой-чего подберу.

— Защитница. — Чернявый нарочито грубо взял жену за волосы, притянул к себе. — Не боись! Меня замочить не просто. У меня глаза на затылке имеются... Спать давай... Завтра делов нев­проворот.

Острова. Саратов.

Пикник удался... Вся пестрая компания вытас­кивала вместе с рыбаками набитые рыбой сети. Молодые дамы, подоткнув юбки, как простые ры­бачки, собирали рыбу в плетеные корзины, потом широкими и острыми рыбацкими ножами чистили ее и готовили уху на костре в огромном двухве­дерном котле. Уха получилась настоящая, аромат­ная, наваристая, с дымком. Ее таскали из общего котла деревянными ложками. Вина было мало, но и без него все были слегка хмельные от свободы, от молодости и ощущения счастья.

Немного омрачало общее радостное настрое­ние странное состояние корнета Стевлова... Зачин­щик всех розыгрышей, признанный выдумщик и остроумец, сегодня он был вял и задумчив, и лишь иногда в нем загорался веселый озорной огонек, но тут же гас, как свеча на ветру, и корнет снова впадал в задумчивую меланхолию.

Бравый ротный оказался милейшим человеком. Увидев Долли, он публично заявил, что погиб, по­тому что совершенно безнадежно втюрился или, говоря языком штафирок, влюбился, окончатель­но и бесповоротно. Он смотрел на Долли предан­ными собачьими глазами и готов был выполнить любое ее поручение.

После обеда катались на лодках, потом разош­лись парами смотреть закат.

Маша со Стевловым остались одни у костра. Корнет задумчиво ворошил угли, у него было стран­ное непривычное выражение лица, он словно по­старел лет на десять...

— Миша! Вы чем-то расстроены? — спросила Маша.

Корнет улыбнулся виновато, как человек, ко­торого застали за неприглядным делом.

— Нет, нет... Все хорошо... Пикник удался... Правда?

Маша легонько тронула Стевлова за плечо. Была в этом жесте и нежность, и забота, и покровитель­ство.

— У меня, Мишенька, много чего было в жиз­ни... Я знаю, как важно порой выговориться, рас­сказать о том, что тебя мучит,..

Стевлов внимательно посмотрел на Машу.

— Простите, сколько вам лет? — неожиданно спросил он.

— Девятнадцатый пошел...

— Мне иной раз кажется, что вы намного стар­ше меня... Хотя на самом деле все наоборот...

— Хорошенький комплимент молодой женщи­не, — засмеялась Маша.

— Я совсем не то хотел сказать, — корнет со­всем смешался, замолк и снова неотрывно стал смотреть на огонь. — Трудно отвести взгляд от огня... Так бы смотрел и смотрел...

— Что с вами случилось? — настойчиво допы­тывалась Маша. — Мне казалось, мы друзья. Если бы со мной что-то произошло, вы, Мишенька, уз­нали бы об этом первым... Ну, может быть, вто­рым, после Долли.

Корнет быстро глянул на Машу и сказал:

— Я, Машенька, вляпался в дурную историю... Жил хорошо, весело, красиво и вдруг — шлеп, и весь в грязи... И это ощущение грязи сводит меня с ума... А что делать — не знаю.

— Прежде всего — все рассказать. И, пожа­луйста, не деликатничайте... Я столько всего пови­дала... Меня трудно удивить...

С трудом выговаривая слова, делая паузы там, где их, казалось, быть не должно, иногда переходя на еле понятную скороговорку, начал корнет свой рассказ.

— В прошлом году я сопровождал в Петербург полкового командира. Его вызвали в Генеральный штаб и на аудиенцию к государю. Он взял с собой нескольких офицеров полка, как бы в награду за хорошую службу. Я оказался в их числе. Петер­бург меня оглушил: балы, вернисажи, маскарады... Я стремился везде побывать, во всем принять уча­стие. Однажды у Нарышкина играли в баккару... Я согласился взять карты и в один час проиграл двад­цать тысяч. Хотел застрелиться... Потом мне на­шли процентщицу, и она под грабительские про­центы выдала мне необходимую сумму. Целый год я коплю деньги, но у меня ничего не выходит... Жалованье уплывает неизвестно куда.

Стевлов замолчал... С берега доносились голо­са, слышался женский смех.

— Нужно выкупить расписку, чтобы проценты не росли, — сказала Маша. — Взять в долг у поря­дочного человека...

— Где ж такого человека взять? — скривился, как от зубной боли, Стевлов. — А вчера вызвал меня письмом посланец этой генеральши и потре­бовал немедленно заплатить... С процентами — уже тридцать тысяч...

При слове «генеральша» Машу будто судорога свела.

— Вы сказали — «генеральша»?

— Ее вроде все так называли... Впрочем, я не уверен, что это так на самом деле.

— А ее, случаем, не Амалией Потаповной фон Шпильце зовут?

Пришла очередь удивляться Стевлову:

— Вы знакомы с ней?

— Господи! Доколе же эта старая сводня будет губить людей... Рассказывайте, Мишенька. Дело, я вижу, и впрямь серьезное.

— Денег у меня, как вы знаете, нет... Я попро­сил об отсрочке... Посланец об этом и слышать не хочет... Неприятный такой господин, лысый, пот­ный... Он пригрозил мне долговой ямой...