Реальность и мечта
Шрифт:
В том числе вспомнился председатель колхоза, который рассказывал о том, как он боролся с пьянством. В его хозяйстве один из работников страшно пил, и ничего с ним нельзя было поделать- Наконец решился председатель на такой ход. Однажды ночыр они с парторгом колхоза пришли к этому выпивохе с ружьями и сказали: «Есть постановление правления колхоза о том, чтобы тебя расстрелять за пьянство». Мужик, жена его, дети стали плакать, а пришедшие изображали неподкупных судей и твердили, несмотря ни на что: «Пойдем в рощу, мы тебя расстреляем». Мужик просил пощады, валялся в ногах, и тогда они «смилостивились»: «Ладно, на этот раз прощаем». «И что ты думаешь, — сказал мне председатель колхоза, — бросил он пить».
Эту историю я рассказал на одном из совещаний в Министерстве культуры, и драматург Михаил Ворфоломеев потом поделился
И еще один председатель пришел мне на ум. Во времена оные, когда всюду сажали кукурузу, с него, естественно, требовали того же. А дело происходило в Мордовии, кукуруза там испокон не росла. Председатель все не сажал, а от него все требовали, и тогда он наконец разбил грядку перед правлением колхоза, за что, как за насмешку, получил строгий выговор с предупреждением и чуть из партии не вылетел. Но потом кукурузная кампания кончилась, и все обошлось.
Еще другие случаи вспоминались и оказавшиеся в центре их люди — смелые, необычные. По их примеру придумался следующий характер.
В пьесе «День-деньской» написано так: вошел человек средних лет, в легком заграничном костюме, с привычными командными нотками в голосе. То есть пришел герой и начал руководить. Сразу понятно, что он обязательно победит. Герои же у нас побеждают. И тут же всем становится скучно, потому что загодя ясно, чем дело кончится. А худшего наказания для зрителя, чем знание спектакля на пять ходов раньше автора и раньше актеров, придумать невозможно. Театр всегда должен быть умнее, хитрее, занимательнее, чем может представить себе зритель, должен его опережать, ставить перед задачами нравственными, или сюжетными, или эмоциональными. Без этого театр не существует. Конечно, зритель может быстро понять идею, но он не должен моментально разгадать фабулу. Иначе интереса к спектаклю не жди. Иначе стопроцентный провал. И зачем тогда выслушивать беспрерывные разговоры о реконструкции какого-то производства, о замене старых котлов на новые?
Исходя из этих соображений, я решил рискнуть — сыграть нечто совершенно противоположное тому, что написано в пьесе.
И вот на сцене появляется какой-то седой гражданин в замызганном костюмишке, сутуловатый, с шаркающей походкой, со скрипучим и удивительно неприятным голосом, покручивающий в руках цепочку из скрепок. Какой-то такой, понимаете, нахохлившейся, старой и драной птицей выглядит этот человек. И тягуче, занудливо начинает приставать к окружающим.
Я рассчитывал на то, что зритель будет шокирован. Это и произошло. Зрительный зал поначалу ошарашен, он не понимает, кто пришел. Хватаются за программки. Там написано: директор завода, так он и рекомендуется. Директор завода? Да разве такие директора бывают? Зритель пытается разобраться, в чем тут дело — то ли в нездоровье актера, то ли в чем-то другом. И зритель с интересом начинает вытягивать шею по направлению к сцене, а не откидывается на спинку кресла, поглядывая на часы и рассчитывая время до конца спектакля.
А мой директор ходит, ко всем привязывается, сидит, развалившись, гоняет бесконечные чаи — ему секретарша все время приносит чай, со всеми разговаривает пренебрежительно, грубовато, насмешливо. И постепенно зритель раздражается: дескать, что же это за гусь-то лапчатый, почему он так вызывающе себя ведет? У одних рождается чувство протеста, у других — недоумение, третьим становится интересно, чем закончится дело, а четвертые уже придумывают, как бы наказать зарвавшегося актера. Но никто не спит, потому что странный, нахохлившийся, в старомодном костюмчике человек притягивает, как магнит. Потом, в процессе Спектакля, зритель поймет, что это человек умный, талантливый, прошедший огонь, воду и медные трубы. Друянов о себе, например, говорит: «Ты что же думаешь, меня впервой собираются снимать с занимаемой должности? Все, брат, было, всё. Ты знаешь, что у меня три ордена Ленина и двенадцать выговоров разного калибра?» И становится ясно, что человек с огромной жизненной школой в поведении лишь прикрывается этой манерой, как маской, от бесчисленного количества дураков. А что он и мужествен, и мудр, и по-директорски ответствен, это все узнают
Кажется, мой эксперимент удался. Судя по рецензиям и по посещаемости спектакля, «День-деньской» имел приличный успех. Но и раздражал он людей тоже. Помню, в Свердловске собрали директоров на этот спектакль, и те были обижены — они утверждали, что такого директора быть не может. Странно,· никто из них не встал на защиту моего персонажа, хотя, казалось бы, они должны понимать, что в директорской работе зачастую не форма существенна, а содержание характера. Характер же Друянова именно директорский, по самой высокой мерке. Он берет на себя ответственность за реконструкцию, временно заваливает план ради того, чтобы потом выпускать новые котлы, потому что старые уже не будут продаваться, так как не соответствуют требованиям времени. Короче говоря, Друянов отвечает делом на государственные призывы к ответственности, к модернизации и интенсификации производства. Но странная штука: меня ругали в основном за то, что директор получился гнусавым, будто бы голос и внешность имеют первостепенное значение для человека на руководящей должности. Однако подобные суждения меня нисколько не обижали и не возмущали, & подчас даже смешили. И все же иногда горько бывает, что люди судят так поверхностно. Ведь давно известно: встречают по одежке, а прово- жают-то по уму.
Тем не менее, пока спектакль шел в театре, все было благополучно. Другое дело, когда его сняли на телевидении… Конечно, такой перенос спектакля со сцены на экран — дело в высшей степени сложное и даже опасное. На телевидении своя специфика и условия работы. То, что логично в театре, там частенько представляется совершенно несуразным. И то, что было выразительно на сцене, на экране становится убийственным, навязчивым и грубым. Мне известно немало спектаклей, которые погибли в результате такого переноса. Например, наша знаменитая «Принцесса Турандот» была снята ужасающе плохо. А дело в том, что в телепостановку перенесли лишь форму спектакля, а театральный задор блестящей постановки Вахтангова был утерян.
Похожее произошло и со спектаклем «День-деньской»: резкая форма характера годилась д ля театра, а ддя телевидения оказалась чрезмерной. Несмотря на все усилия сбавить тон, притушить остроту исполнения, мне, видимо, это мало удалось, и спектакль получился с известными погрешностями. Очевидно, особенности моей трактовки характера Друянова на крупном телевизионном плане еще более подчеркивались, и я стал получать великое множество писем, где меня снова ругали за то, что я посмел изобразить такого гнусавого директора. Ведь его на пушечный выстрел не подпустили бы к заводу! Словом, повторилась та же история, что с Горловым. А один зритель написал мне: «Товарищ Ульянов! Я так и не понял вчера: так хороший вы или плохой?»
Бедный, бедный зритель! Он привык, чтобы ему все разжевывали: где белое», где красное, кто фашист, кто русский, наш — не наш. Сам он не умеет думать и не может сообразить — каков же этот необычный человек, этот Друянов… К сожалению, за годы, прошедшие после выхода того спектакля, в этом плане ситуация не выправилась, а скорее усугубилась. Сейчас зритель зачастую отличает отрицательного героя от положительного только по названию, мол, если в телесериале не сказали, что это бандит, а это полицейский, то и не разберешь, кто есть кто. Тем более что методы борьбы друг с другом у подобных персонажей одинаковые от фильма к фильму. 1де уж тут задуматься о сюжетных коллизиях, о разнообразных проявлениях характеров…
В другой раз я получил письмо следующего содержания: «Мы, лаборантки такой-то лаборатории, сегодня весь день проспорили, считая, что вы неверно играете и неправильно отображаете образ советского директора». Невдомек было лаборанткам, что дело совсем не в том, правильно или неправильно я «отображаю». Просто я нарушил правила игры между актером и зрителем, чтобы расширить зону соприкосновения театра с реальностью. Я добавил полутонов, чтобы рельефнее изобразить одно из жизненных явлений. Но когда я погуще смешал краски, многие зрители растерялись и не поняли предложенных мной новых правил.