Ребята и зверята (илл.)
Шрифт:
— Чего не рассказывать? — заинтересовалась мама.
— Да что мы с ней удрали.
Я увидела, что Наташа проговорилась, и рассказала тогда уже всё.
Мы так привыкли всем делиться с Чубаркой, что предлагали ему, не разбирая, всё, что ни попало. Как-то Юля ела котлетку. Чубарка потянулся к ней. Юля отломила половинку и угостила его. Он съел с большим удовольствием и стал искать ещё.
А в другой раз — на прогулке. Мы уже собирались домой и приканчивали оставшийся провиант, чтобы не тащить его обратно. Все были сыты до отвала, а ещё оставался хлеб и бутылка молока. Хлеб отдали собаке, а молоко вылили в клеёнчатую Юлину шляпу и шутя предложили Чубарому.
Он выпил всё до капли и аппетитно закусил краюшкой хлеба.
Понятно, что после этого мы часто удивляли старших своими рассказами о том, что лошади питаются молоком и котлетами.
— Откуда вы это берёте?
— От Чубарки от нашего. Он всё это с удовольствием ест.
Мы забирались на кручи, в самую отчаянную глушь, и всегда у нас была твёрдая уверенность, что Чубарый вывезет. Случалось нам заблудиться. Тогда мы бросали поводья, и он сам находил дорогу.
Мне запомнилось, как мы ездили в Михайловку за картошкой.
Село стояло на горе, и подъём к нему был очень крутой.
Как раз за день перед тем прошёл снег с дождём, потом ударил мороз, и была страшная гололедица.
Перед нами ехало ещё трое саней, но все они замялись перед подъёмом. Лошади наотрез отказывались идти: делали несколько шагов в гору и потом пятили сани назад.
Мы выскочили вперёд.
— А ну-ка, Чубарик!
С торжеством мы увидели, что Чубарка послушно и сильно влёг в хомут.
Начали подниматься.
С первых шагов стало ясно, что мы сделали безобразную глупость.
По горе ещё вчера сбегала вода, а сегодня она застыла ледяной коркой. Подъём был невозможно трудный.
Чубарый беспрестанно скользил.
Дорога шла узкой лентой. Слева — стена, справа — обрыв.
Назад теперь уже не повернуть. Хочешь не хочешь, а приходилось взбираться. Снизу нам что-то кричали, но мы ничего не слышали, не понимали и только со страхом глядели на Чубарку.
Он карабкался, падал... И опять карабкался из последних сил.
Скоро конец. На хребте показались люди.
В это время Чубарый упал на колени.
— Ну, ну, ну, Чубаренький! — взмолилась Соня, сжимая руками передок саней.
Чубарый, тяжело дыша, пополз на коленях.
А сверху уже бежали крестьяне. Один подхватил его под уздцы, другой подпрягся к оглобле, третий толкал сани сзади.
— Эээй-эй! — кричали они разом.— Поднатужься-ка ещё немного, родной!
Мы выбрались наверх и стояли, не веря своим глазам.
— Ну лошадь! — раздалось вокруг.— Вот это конь! Этот не выдаст: на коленях доползёт.
Мы опомнились и с благодарностью оглянулись. Чубарый стоял окружённый людьми. Дрожащую переднюю ногу он выставил вперёд и на неё склонил усталую, взмыленную голову. Бока у него мучительно вздымались. Меня точно кольнуло:
— Дышит как... И всё из-за нас, подлецов...
Вскоре после этого Чубарый начал прихварывать.
Однажды, придя в конюшню, мы увидели, что он лежит. А в яслях — нетронутое сено.
— Чубаренький! Что с тобой? Уж не заболел ли ты опять?
Мы сильно встревожились, но решили подождать до обеда.
Дома в это время были какие-то неприятности, и, когда Соня стала говорить про Чубарого, отец с матерью ответили:
— Не до вас сейчас, не приставайте.
Чубарый пролежал до самого вечера.
На ночь мы укрыли его попоной, напоили тёплой водой и придвинули к нему сено.
Пил он охотно, а к сену совсем не притронулся.
Вечером у нас был совет. А на рассвете я и Соня собрались и пешком отправились в город к папиному товарищу — ветеринарному врачу.
До города было далеко.
Мороз стоял крепкий. Лица у нас налились краской, на ресницах повисли снежные звёздочки, а кончики пальцев немилосердно щипало. Но мы как-то не замечали ни мороза, ни усталости. Мы шли, молчали и под монотонный визг и хруст снега думали о больном Чубарике.
Врач был дома. Он расположился около самовара с горячими лепёшками и сметаной и был в прекрасном настроении.
— А, амазонки! — закричал он при виде нас.— Давайте-ка вместе разделаемся с этими лепёшками.
— Спасибо. Мы не за этим.
Мы поздоровались и в волнении остановились у стенки.
От тёплой комнаты меня стало знобить. А у Сони глаза и нос блестели сильнее медного самовара.
— Ну, я вижу, у вас что-то случилось. Рассказывайте. Папа с мамой здоровы?
— Чубарый у нас заболел.
— Да ну! Что же с ним такое?
Мы рассказали всё, что успели заметить: он не встаёт, совсем не ест. А ведь он не очень здоровый: ведь он был в леднике и теперь у него только одно легкое...
— Та-ак! Ну, вы хорошо сделали, что обратились сейчас ко мне. Может быть, мы вылечим его ещё. Я приеду, девочки, непременно приеду, только попозже, к вечеру.
— К вечеру? А если он... А сейчас вы не могли бы? Дома у нас там... ссорятся. Денег им всё не хватает. А что лошадь заболела, до этого никому дела нет. Хоть умри — не обратят внимания!
Соня незаметно протянула ко мне свою руку: нет ли у меня с собою носового платка?
Я пошарила в кармане: нету. Забыла тоже. Тогда она просто смахнула около носа рукой и небрежно сказала:
— Мухи тут у вас...
Доктор взглянул на неё исподлобья и опять улыбнулся:
— Ну-ну, не надо плакать...