Ребята и зверята (илл.)
Шрифт:
стал спускаться через огород к озеру. Там, на берегу, согретый яркими лучами, он стоял и дремал.
У купален всегда было весело. Мы с десятком поселковых ребят целый день полоскались в воде, а когда выбирались на берег, Чубарый открывал глаза и тянул к нам вздрагивающие ноздри.
— Чубарка! Чубарка! — звали его из воды.
Чубарый поднимал голову и пристально вглядывался
в синеву озера. Разглядев наши стриженые, круглые, как шары, головы, он принимался ходить по берегу, ржать, а то даже спускаться в воду. Мы хватали его за гриву и тянули вглубь. Чубарый упирался. Первое время он не отваживался заходить глубоко, но постепенно освоился и полюбил купанье.
Как-то маме понадобилось послать нас за чем-то. Она покликала нас во дворе. Не нашла никого и пошла за нами в купальню. Щурясь от солнца и ветра, взошла она на мостки, далеко уходящие в воду, и начала звать.
На зов из купальни выплыла пара собак, косматая голова Чубарого и с полдюжины загорелых крикливых чертенят.
Весь обсыпанный ребятами, Чубарка вышел из воды, фыркнул, отряхнулся и по-собачьи передёрнулся всей шкурой.
— А знаете, ведь он и вправду поправился! — удивлённо заметила мама.
Этот день был последним днём Чубаркиной болезни.
Прошло ещё несколько недель.
И вот однажды во дворе раздался радостный клич. Мимо окна прогарцевал сытый, отлично вычищенный конь. На спине у него восседали четыре девочки в красных шапочках.
Соня — впереди всех — держала поводья. За ней сидела Юля, обхватив её руками поперёк живота; дальше точно таким же образом умостилась я, а Наташа — четвёртая — повисла над самым хвостом.
Чубарого разукрасили на славу: грива и хвост пестрели яркими лоскутками. Над чёлкой красовался пучок красного мака. И весь выезд имел очень торжественный вид.
— Тпрруу-у! — сказала Соня, натягивая поводья.— Ну, мы поехали в город. Покупать ничего не надо? А то мы можем...
— Ишь ты, какая у них прыть! Только в город — это слишком далеко, а здесь, около дома, пожалуйста, покатайтесь. Осторожнее только, чтобы Наташа...
— Но-о, Чубарый! Работай ногами! Гоп-ля!
Четыре шапочки раскланялись. И Чубарый мягким ходом — переступочкой — понёс нас по широкой пыльной дороге.
Добрую половину дня мы проводили на лошади. Ездили и без седла и в седле, прыгали через канавы, заборы, учились слезать и садиться. Нам с Соней — старшим — было удобно, а вот Юле и Наташе сильно мешал малый рост. Наташе приходилось влезать на седло в три приёма: сначала, уцепившись руками, подтягиваться на стремя, потом перехватиться за луку и лечь животом на седло, а там уже перекинуть ногу через спину и умоститься как следует. Но такие мелкие затруднения никого не смущали.
— Это что — научиться ездить! Нет, вы научитесь падать — тогда я скажу: вот это здорово! — пошутил однажды отец.
Весь следующий день мы упражнялись в падании: надо было проезжать рысью мимо разбросанной возле стога соломы и, не замедляя хода, падать на неё с лошади.
Долго нам это не давалось: руки как-то сами натягивали повод. Да и падать было неприятно.
— Падать очень трудно,— признавались мы после отцу.
— А разве вы пробовали?
— Пробовали. И не смогли. Только Соня одна...
И мы рассказали ему про наши упражнения.
...Незаметно подошла зима. Каждый день Чубарого запрягали в сани и отвозили нас в город, в школу. Он так привык подъезжать в семь часов утра к дому, что его только запрягали, а дальше уж он сам: открывал мордой ворота, выходил и становился у крыльца.
Мы с Соней (Юля и Наташа тогда ещё не были в школе) выбегали с сумками, садились в сани и торопили:
— Скорей, Чубаренький, а то опоздаем!
Дома часто все бывали заняты, и за кучера сажали Юлю. В армяке, в шапке с ушами и в больших рукавицах, она влезала на козлы. А на крыльце в это время заканчивалась очередная схватка между мамой и Наташей:
— Ия тоже с ними! Что я, каторжная, что ли,— дома сидеть?
— Да зачем же тебе подвергать себя лишней опасности?
— Мне лишняя опасность — дома оставаться.
— Да ты себе нос отморозишь!
— Ну и пусть...
— Как же ты тогда — без носа? Нет, не пущу... Трогай, Юля!
— Нет, подожди, постой... Ай, подожди!.. А-а-а!..
Громкий рёв, крики, и через минуту Наташа, сияющая,
со слезинками на глазах, громко и торжествующе сморкается в санях.
Юля испускает залихватский свист, Чубарка берёт с места, и мы несёмся вниз по гладкой, наезженной дороге.
Правила Юля отлично. Послушали бы вы, как она гикала, щёлкала языком и на опасных поворотах говорила, успокаивая коня: «Ооо... ооо...»
В базарные дни дорога была очень оживлённой: сани, розвальни, пары и даже тройки торопились на базар.
Обычно же народу было немного — ехали мы да ещё двое-трое соседских саней. Мы постоянно вызывали их на соревнование. Нагоним и крикнем:
— А ну, понатужьтесь!
Поднимется смех, всё оживает, защёлкает кнут.
Чубарый дрожит от нетерпения и всё налегает на узду.
— Ооо... ооо!..— басом воркует Юля, а в глазах у неё так и пляшут бесенята.
Соседские лошади бегут что есть силы. Мы поспеваем сзади. Дорога узкая. Но вот удобное местечко...
— Ии-и-иих! — звонко вскрикивает Юля.
Мы все вскакиваем на ноги: это самый захватывающий момент. Как будто кто взял и переставил сани вперёд... Вот они сразу поравнялись... Тяжело храпящие морды чужих лошадей проходят мимо наших лиц и остаются за спиною.
Чубарый, всё разгораясь, всё набавляя ходу, летит впереди.
В наших санях неописуемый восторг.
— Тише! Тише! — кричат нам прохожие и проезжие.
— Ооо... шш... Тише, тише, Чубарый! Подождём этих черепах.
Мы останавливаемся и великодушно поджидаем соседей. У них кучером маленький злой старичок.
— Погоди вот, сорванцы! Сегодня же скажу лесничему, чтобы больше вас одних нипочём не пускали. Ещё мода — ребят без кучера!
— А что? Мы вам мешаем, что ли?
— Людей покалечить хотите? Разве так можно ездить? Нет, уж сегодня папашке вашему скажу. Всё как есть ему объясню.