Ребята и зверята (илл.)
Шрифт:
Молния, блеснувшая в момент гибели Чубарого, погасла. Наступила продолжительная темнота. Отец поднялся и напряжённо вглядывался туда, где только что билась несчастная лошадь.
— Не может быть, не может быть...— громко твердил он сам себе.— Какой умница!.. Как он упорно боролся, чтобы спасти жизнь себе и мне...
И с надеждой он ждал новой молнии. Вот сейчас она блеснёт, и он снова увидит Чубарого. Надо только постараться поддержать его за повод. И он выкарабкается... наверное выкарабкается.
Молния ракетой взвилась в небе. И отец увидел... тёмную пропасть и белый столб взлохмаченного снега, который плясал над Чубаркиной
Один в разбушевавшемся леднике...
При первых же шагах он провалился в яму: вокруг намело огромные сугробы.
Собрав все силы, он засвистел и закричал леснику:
— О-го-го-го-гоооу!..
Прислушался. Буран заревел сильнее.
«Нет, где уж тут! Может, он и близко, да разве тут услышишь!»
Он почувствовал озноб, нахлобучил поглубже ушастую шапку. Пальцы закоченели и не сгибались. Нестерпимо захотелось закутаться в шубу, лечь на снег и заснуть. Но он превозмог это желание и двинулся в путь,
| |
| Чубарый стал медленно опускаться в пропасть. |
разговаривая и споря сам с собой. Спотыкался, падал, увязал в сугробах. Вставал и снова шёл всё дальше и дальше, не зная, куда идёт.
Длиннополый тулуп путался в ногах. Отец скоро устал, запыхался и вспотел. Добравшись до камней, он уселся, чтобы отдохнуть и покурить. Но табак и трубка были на седле, на лошади, а лошадь...
«Что же это такое?! Не бред ли, не дурной ли, кошмарный сон?! Чубарый спас мою жизнь... Нет, он не может погибнуть...»
В отчаянии он затряс головой. Схватил горстью снег, сделал несколько глотков и поднялся.
Лицо горело, голова была лёгкая, а ноги ныли от усталости.
...Яркое горное солнце. Жгучий ветер с ледников. Оранжевые альпийские маки под синим небом.
Двое киргизов слезли с коней и наклонились над человеком, спавшим на камне.
«Что за человек? Откуда он? Где его лошадь, оружие? » — вертелось у каждого на языке. Но, верные своим обычаям, киргизы, казалось, не удивлялись. Они присели на корточки, не торопясь достали из-за пазухи флакончик с жевательным табаком, закинули по щепотке за губу и поглядели друг на друга. Суетиться, проявлять любопытство неприлично взрослому мужчине. Киргизы молча сосали табак, цыкали слюной в сторону и раздумывали.
В это время подъехал новый всадник — высокий, костистый старик. Он ночевал в ауле, куда забрёл лесник, и слышал его рассказ.
— Это лесничий,— догадался подъехавший.— Так он, значит, спасся? А там из аула джигиты поехали, чтобы вытащить его тело из пропасти. Вставай, джолдаш! 1Нельзя спать на солнце!
Отец с трудом поднял голову. Ах, как она гудела!
В ушах прямо стон стоял. Он тупо оглядел всех и снова улёгся. Тогда старик взял его за плечи, поднял, посадил на свою лошадь и к ночи доставил к нам домой.
Прошло около месяца. Отец выздоровел. После тяжёлой болезни выздоровление всегда радостно. Он целые дни насвистывал весёлые песни, хорошо ел, много спал и часто смеялся.
Мы с осуждением поглядывали на него.
— Смеётся,— говорили мы, собравшись за конюшней.— А зачем он лошадь сгубил? Что ему Чубарочка сделал плохого?
Один
Подушки поджарились, словно на плите. Мы перевернули их на другую сторону и хвалились, кто лучше проветрил.
— Моя горячее всех!—кричала Наташа.— Вот попробуй-ка сядь-ка. Прямо... встанешь.
Она садилась, вскакивала и предлагала нам делать то же.
— А я свою ещё выхлопаю палкой, чтобы не было больше микробов.
Палки дружно захлопали.
— Ну вот, после такой работы уже не выбьешь пылинки.
— А это мы поглядим.
Я размахнулась.
Одновременно с хлопком раздался отчаянный крик Юли:
— Не смей биться! По голове меня прямо...
— Чего же ты подходишь сзади?
— А чего ты размахиваешься?
— Так я же не видела.
— «Не видела»! А ты бы посмотрела.
— Что ж нам теперь делать? Голову закинь назад, а то кровь очень...
При виде крови Юля принялась громко плакать.
В это время из-за угла вылетела Соня.
— Не реви, постой,— торопливо сказала она Юле.— Там про Чубарого новости. Казак-объездчик там, на крыльце, рассказывает.
И она исчезла, подхватив Наташу.
Про Чубарого? Новости? Какие же про него могут быть новости?
Я пожала плечами.
Юля вытерла фартуком глаза и распухший нос. Мне очень стало неприятно, что у нас так нехорошо получилось. Я извинилась, и мы, помирившись, побежали к дому.
Объездчик уже начал рассказывать. Шапка на затылке; ружьё гюставил меж колен; разгорячился, размахивает руками. А все слушают внимательно, смотрят ему прямо в рот.
— Тише,— говорят нам, когда мы, запыхавшись, подбегаем,— это про Чубарого.
— Ну вот, значит, скидаю я полушубок и говорю: «Ну, вы своего шайтана боитесь, а мне на шайтана начхать. Да и нет их вовсе, шайтанов ваших. Вяжите, айда-те, мне под грудями аркан и спущайте. И уж будьте надёжны: и вьюк, говорю, и седло — всё в аккурат представлю». Ну, а киргизы — они, конечно, рады. Потому им спу-щаться по их суеверию боязно. Обвязали они меня всего вдоль и поперёк и спущают. Качусь я по льду. Крутизна— смерть! Эх, думаю, отпустят аркан — поминай как звали! Вниз лучше и не смотреть: конца-краю никак не видать. Бездонная, словом сказать, пропасть. Треплюсь я себе, как червяк, на верёвочке... Вдруг — стоп!.. Льдина одна, здоровенная, выперлась боком, на манер палочки, и дорогу мне загораживает. Стал я на неё обеими ногами, огляделся и... Мать честная! Что это — ровно храп какой? Вижу, стоит он. Весь вдавился в снеговую стену. Белый, обмёрзлый. Грива, хвост — сосульки одни. Из носу тоже сосулька топорщится. И над глазами — вместо ресниц. Стоит, на стену навалился, да так и примёрз к ней боком. А под льдиною!..
Казак зажмурился и покрутил головой.
Потом продолжал, ещё пуще разгораясь:
— И вот ведь — животная, а глядите, до чего смышлёная! Трое суток ведь так простоял, не шелохнулся. Только глазами водит, да ноздри так и трепещутся, так и дрожат. Прижался я к нему. Ах, думаю, горе-то какое! И помочь, главное, нечем. А конь-то уж больно обнадёжен — меня прямо ест глазами. Что ты будешь делать? Дёрнул я верёвку три раза, как было положено. Стали меня подымать. А конь!.. Как увидел, что я ухожу и опять его одного бросаю, повернул за мной морду, слёзы в глазах, и хрипит — зовёт: помоги, мол, брат, не уходи, не дай замёрзнуть живому!..