Ребята и зверята (илл.)
Шрифт:
Долго он не вылезал оттуда, спасаясь от наказания.
С этого дня и началось то, что Иван Васильевич выразил словами: «Этот безобразник совсем распоясался».
Может быть, Мишка не так уж и «распоясывался», как казалось, а просто в шмидтовской квартире чересчур привыкли к тишине и покою. И конечно, трудно приладиться к такой жизни непоседе Мише, у которого словно муравьи ползают всё время под шкурой. Что же ему прикажете делать? Сидеть и заниматься статистикой? Или вязать чулки у окошка?
Ясно, что Мишка проводил время, как это требовал его характер. А характер его требовал невозможных вещей. Вот, например, его давно интересовало, что это за сумку таскает хозяин под мышкой. Уж тут не без сладенького!
Он украл портфель и перепортил все бумаги, отыскивая в нём сласти. Пробовал он жевать ведомости Ивана Васильевича. Но нет. Любая сырая морковка была вкуснее этой дряни.
Мишка мужественно перенёс немилосердную порку, которая обрушилась на него в то же утро. Он только громко ухал, когда ремень ударял слишком сильно.
Иван Васильевич так разъярился, что Марье Петровне нельзя было и подступиться к нему.
Ни борода, ни толстовка, ни сапожки — ничто не казалось у него теперь мягким. Марья Петровна только хваталась за виски. Она положила шахматы на самое видное место, а когда Иван Васильевич ушёл к соседу играть, скормила Мишке целую банку варенья.
Однажды Мишка, по обыкновению, торчал в кухне. В припадке неудержимой резвости он вскочил на табуретку, а оттуда на кухонный столик. Столик помещался рядом с открытым окном. Мишка прошёлся по краю стола и вдруг увидел, что на подоконнике стоит медвежонок, такой же боевой и вихрастый, как и он сам, и точно так же боком подбирается к нему, поднимает лапу...
Мишка изо всей силы смазал по нахальной морде медвежонка.
Самовар покачнулся и выкатился на мощёный двор.
Дворничиха принесла его, весь исковерканный и смятый. Мишка притаился на подоконнике. Он ничего не понимал и с самым воинственным видом ждал, чтобы чужой медвежонок снова двинулся на него из окна.
А Марья Петровна тем временем прятала разбитый самовар в чулане за ящиками.
Тогда же единственная драгоценность Марьи Петровны — рубиновые серёжки — переселилась напротив, к соседке. На вырученные деньги Марья Петровна купила новый самовар.
Иван Васильевич так и не узнал правды и радовался вечером, что Марье Петровне удалось выгодно обменять старый, большой и тяжёлый самовар на маленький, новый.
— Смотри, какой он лёгонький! — расхваливала его Марья Петровна.— Как раз на двоих. А вскипает как быстро!
Мишка возился тут же, за ширмой. Он подсовывал лапу снизу и, ухватившись за обивку ширмы, старался выворотить её на свою сторону.
Вечерами, когда Марья Петровна ложилась спать, Мишка укладывался рядом с её кроватью на коврике. Но перед тем как заснуть, он становился на задние лапы, клал голову возле хозяйкиной подушки и не мигая смотрел ей в лицо. Марью Петровну умиляла эта молчаливая ласка.
— Ну, чего ты, шалун? Пришёл пожелать мне покойной ночи? Ну, хорошо, хорошо! Ложись себе, миленький.
Она проводила рукой по Мишкиной голове, а он тепло дышал на неё.
Иван Васильевич почему-то невзлюбил Мишку и не пропускал случая, чтобы не поязвить над ним:
— Фу-ты, ну-ты! Нежности какие! Прямо хоть сейчас картину пиши.
А Мишка, услышав его голос, ещё ближе прижимался к плечу Марьи Петровны. Похоже было, что они тихонько шепчутся друг с дружкой.
Мишка совсем обжился в маленьком домике. Он очень вырос и похорошел.
Однажды к Марье Петровне зашла сварливая соседка. Она была чем-то раздражена и ругала весь белый свет. Марья Петровна попробовала что-то ей возразить. Тогда она принялась кричать и ругать Марью Петровну. Она расходилась всё больше и больше, и Марья Петровна уже не знала, как от неё избавиться.
А в соседней комнате Мишка, обеспокоенный криками, расхаживал взад и вперёд. Он несколько раз подходил к двери и прислушивался. В голосе этой чужой женщины ему явно слышалась угроза.
Наконец Мишка не выдержал и просунул голову в дверь.
Чужая наступала на хозяйку, держа кулак у её побледневшего лица.
Ярость внезапно охватила всё Мишкино существо. Шерсть дыбом поднялась на загривке. Он вломился в комнату и заревел.
Соседка отскочила к выходу. Марья Петровна, держась рукой за сердце, тяжело дышала. А Мишка стоял посредине, глядя на врага красными, как уголья, глазами и рычал, рычал...
Соседка ушла.
Но Марья Петровна долго ещё гладила и ласкала медвежонка.
Об заклад можно побиться, что ни одна медведица на всём Алтае не баловала так своих медвежат, как баловала после этого Марья Петровна своего Мишку.
Они ни на минуту не расставались. Марья Петровна расчёсывала его щёткой, пела над ним песни.
А Мишка тёрся об её ноги, садился около её стула и целыми днями ходил за ней по пятам. Он даже проказить стал меньше.
Но вот тут-то и случилось несчастье.
Как-то Марья Петровна занималась стряпнёй. В кухне были только она и медвежонок. Было тихо. В кастрюльке клокотало кипящее масло. На соседней крыше, стуча лапками по железу, расхаживали голуби.
Мишка стоял на задних лапках, положив морду на стол, и глядел в окошко. Соседняя крыша подходила почти к самому окну. Ну, может, около метра было между ними расстояния. Голуби расхаживали по гривке крыши и ворковали.
Марья Петровна спохватилась только тогда, когда со двора донеслись ругань и крики. Она выглянула в окно и обомлела.
Внизу, во дворе, столпился народ. Все кричали и показывали на крышу. А там, оседлав трубу, устроился Мишка. Он отламывал от трубы кирпичи и сбрасывал их вниз. Кирпичи катились по крыше и шлёпались на землю. Мишка, очень довольный, следил за ними из-за трубы.
Но вот внизу ещё сильнее загалдели и задвигались. Сквозь толпу пробирался милиционер. Соседка бросилась к нему и с воплями стала жаловаться на медвежонка. Милиционер схватился за наган.