Рефераты для дурехи

Галкин Александр Борисович

1) Жанровое своеобразие пьесы

Федерико Гарсиа Лорка определяет жанр как «трагическую поэму в трех действиях и шести картинах». Трагедия совмещается с лирикой. Прозаический текст перебивается стихами, песнями. Эти стихи – дань народной песне, по существу, они сами народны. Не даром Гарсиа Лорка так популярен в среде самого простого испанского народа. Он автор книги стихов под названием «Цыганское романсеро»– это книга цыганских песен, а также цикла песен «канте хондо». Особенно знаменит был цыганский романс Гарсиа Лорки «Неверная жена». Название и тема измены мужу в нем совпадают. Эта же тема звучит в подтексте пьесы «Иерма». В этом же романсе есть мотив, метафора, который Лорка в качестве ведущего музыкального лейтмотива развернет в пьесе. Имеется в виду мотив жасмина (он нами отмечен в романсе курсивом).

НЕВЕРНАЯ ЖЕНА

И

в полночь на край долины увел я жену чужую, а думал – она невинна… То было ночью Сант-Яго, и, словно сговору рады, в округе огни погасли и замерцали цикады. Я сонных грудей коснулся, последний проулок минув, и жарко они раскрылись кистями ночных жасминов. А юбки, шурша крахмалом, в ушах у меня дрожали, как шелковые завесы, раскромсанные ножами. Врастая в безлунный сумрак, ворчали деревья глухо, и дальним собачьим лаем за нами гналась округа… За голубой ежевикой у тростникового плеса я в белый песок впечатал ее смоляные косы. Я сдернул шелковый галстук. Она наряд разбросала. Я снял ремень с кобурою, она – четыре корсажа. Ее жасминная кожа светилась жемчугом теплым, нежнее лунного света, когда скользит он по стеклам. А бедра ее метались, как пойманные форели, то лунным холодом стыли, то белым огнем горели. И лучшей в мире дорогой до первой утренней птицы меня этой ночью мчала атласная кобылица… Тому, кто слывет мужчиной, не скромничать не пристало, и я повторять не стану слова, что она шептала. В песчинках и поцелуях она ушла на рассвете. Кинжалы трефовых лилий вдогонку рубили ветер. Я вел себя так, как должно, цыган до смертного часа. Я дал ей ларец на память и больше не стал встречаться, запомнив обман той ночи у края речной долины, — она ведь была замужней, а мне клялась, что невинна.

В первой картине первого действия Иерма поет песню о ребенке, которого она хочет зачать и родить, – это ее вожделенная мечта, и в песне тоже звучит мотив жасмина, та песня к тому же является своеобразным символическим прологом пьесы. Песня о материнстве содержит неожиданные, странные, а может быть даже пугающие, образы: ее неродившийся сыночек приходит из холодной и вечной ночи; ручьи должны «заплести венок» (что это за венок? – не погребальный ли венок, как у Офелии, которая плывет по реке, убранная цветами), она носит сыночка, как рану; для него она терпела все, что «силы ее сломило», а с другой стороны, ее тело почему-то должно пахнуть жасмином.

Ты откуда идешь, сыночек? Из холодной, из вечной ночи. Чем согрею тебя, сыночек? Теплотою твоих сорочек. Завивайся в ночи, вьюнок, заплетайте, ручьи, венок! (Словно говоря с ребенком.) Чу! Запаял наш пес дворовый, замычали во сне коровы, плачет ветер, и ночь темна, а в косе у меня луна. Что ты ищешь, далекий, нежный? На груди твоей холмик снежный. Завивайся в ночи, вьюнок, заплетайте, ручьи, венок! Все, что силы мои сломило, для тебя я терпела, милый, и тебя я ношу, как рану, и тебе колыбелью стану! Но когда же ты станешь сыном?

Пауза.

Когда тело дохнет жасмином. Заплетись на заре, вьюнок, заиграйте, ручьи, у ног!

Эта песня предрекает и пророчествует дальнейший ход событий: самое важное, что сыночек, напетый в песне Иермы, – ее фантазия, музыкальное воплощение живущего у нее внутри образа. Впоследствии этот образ взорвет ее изнутри: она не сможет с ним совладать, что приведет к трагедии убийства. Вместо того чтобы убить в себе фантазию, Иерма убьет человека, который, по ее мнению, стал тормозом появления на свет ее фантазии.

Здесь же возникает, пока только на уровне поэтического настроения, тема смерти – важнейшая в трагедии. А также тема любви в виде химеры. Ребенок Иермы есть химера ее внутреннего мира. Любовь мужчины и женщины, когда женское «тело дохнет жасмином», – и это тоже химера, фантазия, поэтическая мечта.

Мотив жасмина озвучивает позднее Хор прачек: здесь образ женского тела, тела ребенка, а также мотив радостной плотской любви мужчины и женщины сливается в единое целое:

Все (хором).

В ручье твой пояс мою, блестит, как рыбка. Жасмин на солнцепеке — твоя улыбка. Ха-ха-ха!

(В такт колотят белье.)

Все эти мотивы, без сомнения, уже принадлежат XX веку. Они настолько тонки, изящны, изощренны и в поэтическом, и в интеллектуальном плане, что скорее похожи на неуловимые и зыбкие образы пьес Метерлинка (в одном из интервью Гарсиа Лорка вспоминает его). Трагедия Лорки не античная трагедия, это трагедия, которая уже знает театр Чехова, Ибсена, Метерлинка. Это трагедия подтекста, подспудных, невысказанных чувств. Одним словом, это поэтическая трагедия, и притом, повторяем, трагедия XX века, так как изысканные поэтические образы, музыка стиха делаются основой пьесы.

Сам Гарсиа Лорка определяет в интервью свой метод и свой поэтический способ видения мира так: «Мое искусство не общедоступно. Я никогда не считал его общедоступным. «Цыганское романсеро» не общедоступная книга, хотя некоторые ее темы близки всем. У меня есть стихи, которые общедоступны, но их не много. Таков, например, романс о неверной жене, потому что внутренне он народен; его воспримет всякий и каждый, кто прочтет. Но большая часть того, что я написал, не такова, хотя может показаться такой – из-за темы. Моя поэзия – искусство другого рода, и если это не в полном смысле слова искусство для избранных, то все же отшлифованное. Все в нем – и мировосприятие и техника – далеко от открытой непосредственности искусства для всех, если не противоположно ей”.

И еще Лорка в своих высказываниях поразительно точно нащупывает зыбкую и вместе с тем неповторимую зримую и осязаемую сущность поэзии. Он выступает здесь как поэт XX века: «Поэзия бродит по улицам. Бродит, проходит мимо. У всего на свете есть своя тайна, тайна эта и есть поэзия. Пройдет мимо мужчина, взглянешь на женщину, заметишь, как, хромая, перебегает дорогу собака… все это так человечно, и во всем – своя поэзия.

Поэзия – не абстракция, ее существование для меня реально, она рядом. Все герои моих стихов – живые люди. Важно одно – подобрать поэтический ключ. Чаще всего это случается, когда совсем не ждешь. Один поворот ключа – и стихотворение засияло. Бессмысленно рассуждать, где больше поэзии – в мужской или женской душе (это я отвечаю на твой вопрос). Совершенно бессмысленно. Само собой разумеется, поэзия может коснуться сексуальных проблем, если это стихи о любви; может затронуть вселенские проблемы, если стих отважится встать на край бездны и приготовится к схватке с вечностью.

Поэзия не знает границ. Случается, промозглым утром, когда еле волочишь ноги и, ежась, поднимаешь воротник, она ждет тебя на пороге. Или подстерегает у ручья, или в ветвях оливы, или за простыней, что сушится на асотее. Нельзя только загадывать встречу, полагая, что и она подчиняется той неукоснительной логике, согласно которой всякий раз, когда вздумается, идешь и покупаешь ровно пол-литра оливкового масла».

Кульминации трагедии у Лорки отмечены как раз песнями: песня Виктора об одиноком пастухе, который мечтает о своей возлюбленной (эту песню он поет перед встречей с Иермой – настоящей своей возлюбленной, которая, в свою очередь, тайно любит его, Виктора), песня бесплодных женщин-паломниц и песня ряженых: Дьявола, его Жены и Ребенка, сопровождаемая хором мужчин и музыкальной партиен из нескольких гитар. Ряженые разыгрывают целую интермедию: театр в театре. Здесь Гарсиа Лорка – достойный продолжатель Шекспира.