Реи?с
Шрифт:
Во-первых, Егор дико ревновал к нему мать. Во-вторых, просто испытывал к нему какое-то физическое отвращение. Когда Валерий разговаривал, у него отвратительно пахло изо рта, словно внутри что-то гнило. К этому еще примешивался запах его носков и ихтиоловой мази. Оба нижних отсека холодильника теперь под завязку были забиты лекарствами Валерия. Инженер был неизлечимо болен тяжелой формой экземы. Когда у него случалось обострение – довольно часто, – он даже не мог носить верхнюю одежду дома. Шлепал по комнате босиком, в синих семейных трусах, стряхивал сухие чешуйки кожи с рук и ног прямо
Валерий с мамой спали на кровати, а Егору пришлось перебраться на диван. Диван был ужасно неудобным. Егор все время боялся, что какая-нибудь острая пружина выскочит наружу и вопьется в него, пока он спит. Поэтому спал он плохо. Его мучили кошмары и мерзкие звуки, доносящиеся с кровати. Он желал Валерию смерти. Он мечтал о том, чтобы на того наехал трамвай или чтобы Валерий умер поскорее от своей болезни. В школьной библиотеке Егор нашел экзему в медицинском справочнике. Оказалось, что недуг хронический (Егор не понимал этого слова), но вовсе не смертельный.
Как-то, возвращаясь с работы, Валерий увидел мальчишек, играющих во дворе в футбол. Среди них был и Егор, который отвернулся и сделал вид, что не видит его. Валерий спросил, не возражают ли они, если он сыграет с ними. Мальчишки постарше согласились. Сказали, что как раз нужен вратарь. Воротами были стволы высоченных тополей. Валерий встал на ворота Егоркиной команды. Сразу пропустил два гола. Неуклюже грохнулся пару раз. Ударился головой о дерево под смех детворы и разбил себе нос. Кровь не останавливалась, и Валерий, подхватив свой драный портфельчик с перемотанной изолентой ручкой, отправился домой, запрокинув голову и придерживая кровавый платок на носу одной рукой. Егору хотелось провалиться сквозь землю.
Однажды в серый осенний день Валерию было так нестерпимо плохо, что он не пошел с мамой на работу, а остался дома и чертил что-то на листах ватмана, разложенных на столе. Он густо намазался своей вонючей мазью, и, придя из школы, Егор расположился на кухне, чтобы перекусить и сделать уроки. Валерий пришел к нему на кухню, сварил пельмени для обоих, быстро съел свою порцию, заварил чай и вернулся в комнату к своим чертежам. Не обращая внимания на холод и дождь, Егор широко распахнул кухонное окно, чтобы не задохнуться от смердящего запаха. Но пельмени в его тарелке все равно пахли Валерием. Давясь от тошноты, Егор спустил остатки в унитаз и принялся пить чай с малиновым вареньем, чтобы отбить запах. Пользуясь отсутствием мамы, он взял десертную ложку вместо чайной.
Он уже доедал вазочку варенья, когда Валерий вернулся в кухню, встал у него за спиной и спросил:
– Егорчик, почему ты меня ненавидишь? Что я не так делаю?
Мальчик не отвечал.
– Прости меня, – Валерий наклонился над ним и положил обе вонючие руки ему на плечи. – Я очень люблю тебя и твою маму... Правда, очень люблю. Мы накопим денег и купим большую квартиру, и все будет хорошо. А летом втроем поедем на…
Егор так и не услышал, куда они поедут летом втроем, потому что, схватив ложку, развернулся и со всего маху воткнул ее Валерию в глаз.
Тот отскочил, рухнул на пол, с криком вырвал
Когда мама вернулась домой, Валерий был мертв. Она не проронила ни единой слезинки. Ни слова не говоря, вызвала милицию и собрала необходимые вещи. Перед тем как приехал наряд, она строго-настрого велела Егору говорить, что его не было дома, когда это случилось. Мать взяла вину на себя и отправилась в лагеря на шесть лет за непредумышленное убийство.
Егора приписали в областной детский дом имени Н. К. Крупской для трудных подростков. За высоким железным забором в сосновом бору рядом с городком Медное. Переселяясь в интернат, из своей квартиры он забрал с собой только десертную ложку.
В детдоме его невзлюбили с самого начала. Все детдомовцы выросли без родителей, а он был чужаком, пришельцем из другого мира. Его били нещадно. Воспитатели не обращали на это никакого внимания. Однажды он попытался сбежать оттуда. Милиция поймала его, как водится, на вокзале и, даже не выслушав, вернула обратно. В ту же ночь старшие мальчики связали его, заклеили рот скотчем и изнасиловали. Сказали, что ночью подушкой придушат, если стуканет воспитателям.
Следующая попытка побега была еще более неудачной. Перелезая через забор, он оступился и напоролся глазом на острую железку. В больнице глаз удалили. Когда он вернулся в детдом, то так и ходил в очках с заклеенной черной изолентой глазницей, как пират. Его больше не трогали, а просто не обращали внимания, сторонились, как чумного.
Он тайно влюбился в одну рыжую девочку на пару лет старше его и однажды, не выдержав, подошел к ней на перемене. Она стояла во дворе за углом и курила с двумя другими девчонками. Он протянул ей две веточки сирени, которые сорвал тут же во дворе.
– Иди на х…й, урод, пока п…дюлей не получил, – сказала рыжая красавица и бросила ветки ему в лицо под смех своих подружек.
Так он и жил в этой тюрьме, опущенный и презираемый всеми, пока мать, освободившаяся через три года по УДО, не забрала его домой.
Покидая детдом, он ничего не взял с собой из того нехитрого имущества, которое у него там за эти годы скопилось. Только ложку – ту самую, десертную, с выдавленным на ручке клеймом: «Сталь нерж. Ц. 22 к.»
* * *
– Долго рассказывать, Алехин, – улыбнулся одним оскалом Сыромятников и замолчал.
Он подошел к умывальнику, поднял с пола большой таз с выщербленной эмалью, вернулся назад и поставил его Алехину под ноги. Сергей попытался связанными ногами оттолкнуть таз, но силы оставили его. Сыромятников надел на руки медицинские перчатки бледно-салатового цвета. Натягивал их на пальцы, казалось, всю жизнь. Потом вытащил из кармана что-то завернутое в целлофан. Это была заточенная, как бритва, стальная десертная ложка.
– Все, все, Сереженька, уже немного осталось, – прошептал маньяк. – Чуть-чуть придется потерпеть. Будет немножко больно. Но до свадьбы заживет.