Река Гераклита
Шрифт:
— Это было до вашей поездки в Россию. Вернее, до появления ваших русофильских статей. Читатели отвернулись от вас, Нексе.
— Я не верю. Каждому позволено иметь свое мнение. Я был в России и пишу о том, что видел собственными глазами. Признайтесь, Херлев, что это ваши выдумки. Просто вы не умеете торговать.
— А это вы видели? — Херлев вытащил из-под прилавка какой-то листок.
— Что это?
— Призыв ко всем книготорговцам бойкотировать книги Нексе. Я один не побоялся оставить вас на полках.
— Спасибо,
— Завидная уверенность в себе! — вздохнул книготорговец.
— Мне ничего другого не остается, — засмеялся Нексе и вышел из магазина. Здесь он сказал перепачканному мороженым Сторму: — Твой папа получил еще один подарок ко дню рождения.
— Угу, — отозвался занятый вафлей Сторм. — А что бы ты больше всего хотел получить?
— Пару домашних туфель и подвязки к носкам.
— Фу, как скучно!
— Ну, а ты, если б ты был на моем месте?
— Бочку мороженого, — не задумываясь, ответил Сторм. — А гости у нас будут?
— Бабушка, во всяком случае, придет.
— А наш другой папа? — беспечно спросил Сторм.
На мгновение Нексе словно окаменел. В его глазах окружающий мир перевернулся на сто восемьдесят градусов, затем обрел обычное положение.
— Ваш другой папа? — повторил он медленно.
— Да, он приходит, когда тебя нет, — благожелательно пояснил Сторм.
— Вот и последний подарок, — пробормотал про себя Нексе, а вслух сказал: — Тебе очень хочется его видеть?
— Нет! Мы его и так часто видим, а тебя редко…
Невеселым было возвращение домой. Нексе устало, механически передвигал ноги. В нем как будто погас свет. Сторм нетерпеливо тянул отца.
Вокруг «Зари» сад в полном цвету. Четверка заспавшихся ребят выбежала навстречу отцу. Он рассеянно потрепал их по нагретым солнцем головам. Тяжело поднялся на крыльцо.
Маргрете, с красивой прической, но в фартуке, выглянула из кухни.
— Вот и вы! Сейчас будем пить шоколад. Не бойся, Мартин, это не из посылки Бехера.
— А я и не боюсь, — тускло отозвался Нексе.
Чувствительная к каждой интонации мужа, Маргрете внимательно посмотрела на него.
— Что с тобой? Ты устал? Плохо себя чувствуешь?
Нексе пожал плечами. Трудно было ломать праздничное настроение в доме, лишать себя последней надежды, к тому же рядом крутились дети.
— Сейчас я тебя порадую. Держи! — и Маргрете выхватила из кармана фартука письмо в нескладном самодельном конверте.
— От моих ребят! — оживился Нексе и с неловкой усмешкой: — Хоть кому-то я дорог.
— Вот те раз! А нам ты не дорог? А своим читателям?
— Читатели бойкотируют «Дитте». А книготорговцам велено не продавать книги большевистского прихвостня.
— Так ты из-за этого такой мрачный? — вроде бы с облегчением сказала Маргрете. — Плюнь! В первый раз, что ли?.. Они считают
Она достала из тумбочки сверток, развернула его и пустила волной кумачовое полотнище.
— Господи, откуда это? — взволнованно спросил Нексе.
— Мой подарок тебе.
— Спасибо! — Нексе растроган, и тут вся боль разом выплеснулась из него: — Грета, Грета, ну, как ты могла?..
Она удивленно посмотрела на него, долго вздохнула и — детям:
— Ступайте наверх! Нечего под ногами крутиться. Сторм, я кому говорю? — И, когда дети повиновались, тихо сказала: — Я знала, рано или поздно ты узнаешь, но мне не хотелось, чтобы это случилось сегодня.
— Какая разница?.. Значит, ты не отрицаешь?
— Зачем же лгать, Мартин?
— А разве все твое поведение не было ложью?
— В ответ на твою ложь, Мартин.
В ней не было ни растерянности, ни смущения, ни раскаяния, и странная ее уверенность сбила Нексе с толку.
— Что ты имеешь в виду? — смешался он.
— Неужели ты думаешь, что я ничего не знаю? Ты слишком заметная фигура, и твои поездки…
— Что тут общего? — возмутился Нексе. — Случайная близость в промозглом вагоне — и длительная связь у всех на виду. Эта добрая русская женщина просто пожалела меня.
— Я имела в виду не добрую русскую женщину, а кельнершу из мюнхенского погребка, — жестко сказала Маргрете и вдруг улыбнулась: — Сколько в тебе еще детского, Мартин! Ну, откуда я могла знать о твоем русском приключении? Но ведь ни для кого не секрет, почему ты повадился в Мюнхен.
— Мне необходим юг… из-за моих легких… — он совсем запутался. — Все равно, это не одно и то же…
— Ну, конечно!.. Писатель, сложная, противоречивая, мятущаяся натура, ему все дозволено. Но я тоже живой человек. И я устала от одиночества, от того, что тебя никогда нет. Даже когда ты дома, тебя нет. Ты называешь меня «Дитте», не узнаешь Сторма, дети тебя раздражают. Тебе куда легче любить выдуманных тобою детей — и прости, самарские дети тоже выдуманные, — чем своих собственных из плоти и крови.
— Дались тебе самарские дети! За что ты их ненавидишь?
— Какая чушь! Может быть, немного ревную… Я не хотела тебе говорить, но коль на то пошло… Ты думаешь, Иеппе Окьер послал им бочку рыбьего жира? Черта с два! Он сам сидит без гроша. Это я из сэкономленных денег…
— Как ты умеешь все запутать! Еще немного, и окажется, что это я виноват.
— Да! Ты видел во мне только хранительницу семейного очага Пенелопу, у которой нет другого дела, как ждать своего ненаглядного. А я не Пенелопа. Я не могу тупо прясть и распускать пряжу, пока не нагуляется муж-странник. Ты сам сделал меня такой, хотя и не стремился к этому. Ты научил меня думать, жить не только домом и кухней. Но в свою главную жизнь ты меня так и не пустил.