Реквием
Шрифт:
Моя голова откидывается набок, когда девушка ударяет меня; звук ее ладони, соприкасающейся с моей щекой, звучит как выстрел в коридоре. Пятьдесят человек останавливаются как вкопанные, разговоры прекращаются, все оборачиваются, чтобы посмотреть, что, черт возьми, происходит. Бет бледна как полотно и дрожит от ярости.
Конечно, я знала, кто она такая, с того момента, как впервые ее увидела. Я запомнила профили каждого учащегося выпускного года в «Туссене» — профили, которые были весьма исчерпывающими. Рут была очень скрупулезна в своих исследованиях. Так было всегда. То, что
— Лэнс Кэмпбелл? — шипит Эшли.
Эшли Ренье, тоже семнадцать лет. Имеет склонность избивать свою младшую сестру. Она проходила терапию и прекращала ее с восьми лет, потому что не может перестать жевать собственные волосы. Однако с Эш происходит гораздо более зловещее дерьмо. Гораздо худшие секреты, которые я могла бы использовать, чтобы унизить ее, если бы захотела. Я скрываю все свои накопленные факты об Эш, пока она продолжает пялиться на Бет.
— Тот отвратительный чувак, который был у тебя дома на Рождество? — говорит Эшли. — О чем, черт возьми, она говорит?
Щеки Бет горят красным как угли; яркий румянец делает ее в некотором смысле симпатичной. Время от времени даже наши худшие моменты заставляют нас сиять.
— Она, блять, врет. Что, черт возьми, с тобой не так? — толкает меня Бет, и я позволяю прижать себя к шкафчикам. В коридоре раздается громкий лязг — звук, с которым моя голова ударяется о металлическую дверь. — Ты больная на голову, — выплевывает Бет.
— Ну, не знаю. Моя история кажется довольно заурядной по сравнению с твоей, не находишь?
Я бы не смогла произнести эту фразу, если бы она знала правду. Скелеты в моем шкафу сложены так высоко и плотно, что кажется, будто там произошел массовый геноцид. Справа есть движение — шквал активности, направляющийся к нам, что говорит мне о том, что этот маленький тет-а-тет вот-вот закончится. Я позволяю своим глазам стать блестящими и полными страха.
— Бет Джонсон! Ты что, сошла с ума? — Женщина в платье с цветочным принтом устремляется к нам, раздвигая толпу зевак, как Моисей раздвигал Красное море. Ее кожа теплого коричневого цвета, волосы — масса тугих кудрей. По фотографиям, которые я видела на сайте «Туссена», я точно знаю, что глаза директора Форд обычно добрые и нежные, но сейчас они далеки от этого. — Если не хочешь, чтобы тебя исключили в ближайшие три секунды, я настоятельно рекомендую убрать руки от этой девушки.
Бет бросает на меня тяжелый, полный ненависти взгляд, но подчиняется, в последний раз толкая меня и отпуская.
— Бет! — Директор Форд моргает, качая головой. Похоже, ее мозг просто не может обработать то, что она видит. — Понятия не имею, что происходит, но услышь это прямо сейчас. Что бы это ни было, ничего не выйдет. В мой кабинет. Сейчас.
Директор
— Ты тоже, юная леди. Я докопаюсь до сути. Вы обе будете сидеть в моем кабинете, пока я не услышу что-нибудь похожее на правду.
Щеки Бет вспыхивают, становясь еще краснее. Ее глаза полны ярости, но в них также присутствует жалкий стыд. Она не хочет говорить директору Форд правду. Не хочет рассказывать ей, что произошло, потому что если бы она это сделала, то ей пришлось бы рассказать, в чем я ее обвинила. А это? Нет. Она не собирается этого делать.
— Я подшучивала над ней, — выпаливает Бет.
Форд хмурится.
— И почему ты это сделала?
— Потому что слышала, что она повторяет свой выпускной год.
Форд, стройная и высокая, издает неодобрительный звук, скрещивая руки на груди.
— Ты шутишь, да?
Бет сжимает челюсть.
— Это то, что я слышала.
— Соррелл не повторяет свой выпускной год. И даже если бы это было так, зачем тебе за это прижимать ее к шкафчику?
— Парень Бет порвал с ней, — говорит Эшли, делая шаг вперед. — У нее было действительно тяжелое утро, и она просто…
Бет сердито смотрит на свою лучшую подругу, и ее послание ясно: «Заткнись к черту. Ты не помогаешь».
— Мне все равно, если твой парень порвал с тобой, или твоя собака умерла, или двигатель самолета провалился сквозь потолок а-ля «Донни Дарко». Нельзя нападать физически на другого ученика, потому что у вас плохой день!
— Я знаю. Мне очень жаль, — опускает голову Бет, и кончики ее ушей становятся алыми.
— Это то, что произошло? — обращается ко мне директор Форд.
Хмм. Давайте подумаем о моих вариантах. Я могла бы рассказать ей всю историю. Было бы относительно легко раскрыть то, что я знаю о испорченной домашней жизни Бет. Но…
Но.
Подобная информация — это валюта. Потратьте их сейчас, и они исчезнут. Кто знает, как это пригодится мне в будущем.
Я киваю, изобразив на лице достаточно эмоций, чтобы казаться смущенной.
— Да. Она смеялась надо мной. Назвала глупой. Сказала, что собирается рассказать всем, что меня оставили на второй год.
Директор Форд раскачивается на каблуках, глубоко вздыхая.
— Да, хорошо. Не имеет значения, что она или кто-либо другой говорит, не так ли? Ты знаешь правду, и это действительно все, что имеет значение.
Унижение — не та эмоция, которой мне легко подражать. После того что я пережила в детстве, а затем была тщательно, ритуально лишена своего эго Рут и Гейнор, когда впервые приехала в «Фалькон-хаус», мне действительно все равно, что думают обо мне другие люди. Все это манипуляция, прикрытие для создания истории, в которую люди поверят обо мне. Я изо всех сил стараюсь выдавить слезу. Ничто так не вызывает у людей реакцию сочувствия, как пара жирных, вовремя пролитых крокодиловых слез.