Реквием
Шрифт:
Алтер подолгу стоял неподвижно, провожая глазами проходивших мимо людей, тарахтевшие по булыжной мостовой телеги, редкие тогда автомобили. Глаза его, с вывернутыми красными веками, постоянно слезились. На кончике его крючковидного носа постоянно висела, готовая сорваться, капля. Алтер всегда был небритым. Накинутая причудливо выгнутым крюком-рукояткой, на его левом предплечье покачивалась длинная сучковатая палка. Правая рука его пребывала в непрерывном старческом тике.
В наших четырнадцатилетних головах крепло коллективное подозрение, что в бурке старый Алтер носит на себе зашитое золото, камни и другие драгоценности. Подкопай предлагал действенный
В начале шестьдесят третьего среди ясного неба грянул гром. В Дондюшанах была арестована группа лиц, осуществляющих махинации с золотом. Ядро группы составляли зубной врач-протезист и зубной техник. На вершине золотого айсберга стоял наш Алтер в своей валяной бурке, контролировавший тайную торговлю драгоценностями по северной Молдавии и Могилеву.
Когда арестовали Алтера, милиция произвела тщательный обыск в доме, где он жил. Золотые монеты, серьги, кольца и браслеты были распределены в зашитых кармашках за подкладкой его бурки. Остальное золото в количестве более полутора килограммов нашли в Бельцах у одной из его племянниц.
Процесс был громким. Почти девяностолетнему Алтеру дали шестнадцать лет строгого режима с конфискацией имущества. Личной недвижимости за предусмотрительным Алтером не числилось. Приговор обжалованию не подлежал.
В 1989 году Валентина Александровна Киняк (по мужу Дороган) после многолетних поисков могилы отца прибыла в венгерский город Монор, что в тридцати километрах восточнее Будапешта. Из восьмидесяти тысяч погибших за освобождение Будапешта, на этом кладбище нашли последний приют более трехсот советских воинов. Среди сотен фамилий бойцов на обелиске воинского мемориала Валентина Александровна нашла надпись:
KINEAK A.V.
1920 - 1944
Через полвека с лишним...
Женщины, война - больная тема,
Мне её, наверно, не объять,
Приоткрыл я краешек проблемы.
Как её осмыслить и понять?
Встретил фотографию недавно,
Поразили женщины меня.
Встретил неожиданно, случайно,
Грустной памяти событий ряд.
Женщины в горах Афганистана,
Ненормально это, шла война.
Всех она за девять лет достала,
А у них улыбки, как весна.
Женщины на снимке с автоматом,
Там нельзя ведь было по другому.
Поклонитесь ныне им, ребята!
Живы мы теперь, и слава Богу!...
Геннадий Вершинин
Родился я, по рассказам мамы, ровно в полночь с 18 на 19 августа 1946 года. Днем моего рождения мама всю жизнь считала восемнадцатое, несмотря на то, что в свидетельстве о рождении с добрым десятком ошибок написано, что я родился девятнадцатого августа. Свидетельство о моем рождении выписал наш сосед Савчук, исполнявший тогда должность секретаря сельского совета.
В школу я пошел семи лет. Семилетнюю школу в Елизаветовке я закончил в 1960 году. С начальных классов я свыкся с мыслью, что в восьмой класс я пойду в Тырново, по стопам Алеши, моего старшего брата. Аттестат зрелости с отличными оценками брат получил в пятьдесят пятом и, не поступив в Кишиневский мединститут, пошел учиться в Сорокский медицинский техникум. А в июне нынешнего, шестидесятого года Тырновскую школу закончил мой двоюродный брат Тавик.
Моим планам воспротивились родители.
– Тырново больше года уже не райцентр. Село сразу же стало глушью. Да и добираться туда сейчас не с руки. - отговаривал меня отец.
Мне сразу стало обидно. Для меня Тырново всегда было торжественным, нарядным и, в чем-то даже необыкновенным. Въезд в Тырново, улицы и старинный парк, утопающий в зелени вековых деревьев, пестрели плакатами и красочными гирляндами. А в пятьдесят седьмом, когда в Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи, в Тырново тоже устроили фестиваль. Нас всей школой возили в райцентр на колхозной грузовой машине! Даже пыль за машиной клубилась веселее и гуще. Оставленное машиной серое облако медленно оседало, по нашим ощущениям, красивее, чем в Елизаветовке.
Самолет кругами летал над парком и разбрасывал листовки с поздравлениями! Такого огромного и низко летящего кукурузника я ещё не видел. От рокота его мотора подрагивало в груди. В разных концах парка разместились, приехавшие из разных сел и играющие разные мелодии одновременно, духовые оркестры. Музыка нескольких оркестров вселяла ощущение особой торжественности праздника.
А в конце было торжественное факельное шествие. Шли ребята старших классов Тырновской школы. Факелы были сработаны из консервных банок, закрепленных гвоздями к одинаковым круглым палкам. Грандиозности и впечатлительности шествия не могло помешать даже то, что все факелы сильно дымили. Черный дым с плавающими в воздухе черными хлопьями относило на обочину улицы, где стояли мы, зрители.
Черные хлопья медленно оседали на наши впервые одетые, в большинстве белые рубашки. Попытка стряхнуть неизменно приводила к тому, что на ткани расползалось размазанное черное пятно. В некоторых факелах через отверстия мимо гвоздей сочились капли черной смолы. У части факельщиков капли падая, продолжали, гореть. Некоторые ребята выбегали из строя и швыряли горящие факелы в глубокий овраг напротив чайной.
Наш директор, Николай Григорьевич Басин, вполголоса возмущался в кругу наших учителей:
– Сама идея неподходящая. Факельное шествие не вписывается во всемирный праздник молодежи. Конструкцию факелов не продумали. Надо было наверху обмотать палку как бинтом и одеть защитные щитки. Или прокладки из камер над и под дном банки. А так и до беды недалеко.
Мы не видели никакой беды. Слова Николая Григорьевича вызвали в нас протест. Но нам было положено молчать. В наших душах мы упорно считали факельное шествие самым ярким эпизодом районного фестиваля.
А бьющий в нос розовый крюшон и желтый лимонад? А кусочки хлеба, на которые, продающий их толстый седой дядя в нарядном белом коротком халате с фартуком, накладывал кусочки, наискось срезанной, удивительно ароматной вкусной колбасы? Мы тогда узнали, что всё это сооружение из хлеба с колбасой называется странным, непонятным словом: "бутерброд"! После каждодневного созерцания и поглощения краюх, отрезанных от огромных, выпекаемых нашими мамами, хлебов, присыпанных сверху, пожелтевшей в жаркой печи мукой, мы увидели румяные продолговатые небольшие, совсем игрушечные, хлебцы! Назывался такой хлеб батоном. Сверху батон был очень блестящим. Старше нас на год, брат Мишки Бенги, Вася авторитетно заключал: