Реквием
Шрифт:
Снопы наверх подавали прямо с телег. Вся молотилка дрожала и грохотала. Нас как магнитом тянуло посмотреть, как там внутри, но взрослые позволяли нам только наблюдать за потоком зерна, льющимся из часто качающегося деревянного желоба. Мы завидовали подросткам, которые выгребали зерно из под желоба, освобождая место для следующих порций зерна.
Две молодые женщины прямоугольными ковшами черпали зерно и засыпали его в бункер веялки, которую, встав лицом друг к другу, крутили еще две женщины. Мужскую половину на току представлял заведующий током, который, стараясь перекричать
Мы заходили в склад, куда ссыпали пшеницу, но и там нас еще некоторое время преследовал шум мотора и молотилки. Пшеницу ссыпали в самый дальний конец огромного, по нашим меркам, помещения. Поднимаясь по зерну почти до самого потолка, ложились на живот и, имитируя плавание, загребали руками и «сплывали» вниз по склону, увлекая за собой массу пшеницы. Плавали мы недолго. Привезшие в склад зерно, колхозники прогоняли нас под аккомпанемент весьма нелестных комментариев с поминанием наших предков. Мы никогда не обижались. Да и они не очень сердились.
Спустя годы я убедился, что мы были не одиноки в плавании вниз по зерну. Работая врачом в военкомате в составе медицинской комиссии, приходилось несколько раз вымывать из ушей допризывников зерна злаковых. Будущие воины не делали военной тайны из того, как пшеница попала в их уши.
К концу уборки за лесополосу вдоль дороги с тока стягивали солому и укладывали в высоченные скирды. Тогда же, в начале пятидесятых, были организованы МТС и внедрена уборка зерновыми комбайнами на тракторной тяге. Солому с поля к месту скирдования уже стягивали двумя тракторами, между которыми была натянута волокуша, которая захватывала довольно широкую полосу поля.
Скирдование, пожалуй, было для нас одним из самых привлекательных процессов во всей зерноуборочной компании. Подтянутую солому вручную укладывала группа колхозников, имеющая навыки скирдования. Когда высота скирдованной соломы достигала двух метров, в действие вступала малая волокуша.
Она представляла собой стальной трос длиной не менее 100 метров, по середине которого была закреплена сама волокуша, представляющая собой огромную сетчатую застегивающуюся крюками корзину, которая могла вмещать в себя небольшой воз соломы. По одну сторону трос цеплялся крюком за передок телеги, в который была впряжена пара лошадей. Все это устройство мы называли блёком (блок).
С другой стороны троса крюк цепляли к вальку с хомутом на одной лошади. Если пара лошадей втаскивала волокушу на скирду, то подросток, цепляя крюк к вальку, возвращал волокушу в исходное положение, с шиком сидя верхом на лошади. Должность погонщика, спускавшего пустую волокушу была предметом нашей зависти.
При скирдовании мы устраивали довольно опасный аттракцион, на который взрослые смотрели сквозь пальцы. Стоя в лесополосе, мы караулили момент, когда пара лошадей начинала тянуть полную волокушу наверх. Как только лошади трогали, мы выскакивали из лесополосы и двумя руками изо всех сил цеплялись за трос у вертикальной стены скирды.
Трос натягивался и мы резко взмывали, казалось, в самое небо. В момент подъема никакая сила не могла заставить нас разжать руки. Резко достигнув верхней точки, мы долго плавно опускались, оглядываясь назад.
Совсем не зря. Очень часто из-за скирды выскакивал, вовлеченный в игру, кто-то из взрослых с кнутом в руке, часто тот же погонщик. Спасаясь от кнута, мы соскакивали, отпуская трос, с высоты не менее метра. Такие небезопасные игры иногда затягивались до обеда, когда уже начинали ныть руки. За катание на тросе попадало и дома.
Однажды летом, после второго класса, придя с работы, отец не начал с мытья над вальней — круглым оцинкованным корытом, в котором его ждала нагретая за день вода. Жанту — кирзовую хозяйственную сумку, в которой он на работу носил еду, осторожно поставил на крыльцо. Сумка была застегнутой.
— Интересно, что же я тебе принес из леса?
— Хлеба от зайца!? — тогда это было расхожим выражением, ответ на вопрос детей, что же родители принесли им с работы. Я кинулся расстегивать жанту.
Не спеши, сейчас, — отец осторожно расстегнул молнию до средины.
Я заглянул в узкую щель. Из глубины сумки на меня смотрели чьи-то широко раскрытые испуганные глаза.
Отец занес сумку в камору, открыл. На дне, прижавшись в углу, сидел крохотный серо-рыжий зайчонок. Я протянул руку, прикоснулся к зверьку. Он весь как-то сжался, мелко задрожал. Я взял его одной рукой и тотчас мои пальцы почувствовали его острые коготки. Отец взял зайчонка и опустил на глиняный пол. Он даже не пытался удирать.
— Его надо покормить?
— Он сегодня не будет есть. Завтра.
Ужин прошел в живом обсуждении, чем кормить зайца. Решение было единодушным: молоком.
— Не имела баба хлопот, купила порося… — сказала мама в конце ужина.
Я не понимал, к чему это, но почему-то стало обидно.
Утром, едва дождавшись ухода родителей в поле, я бросился в камору с мисочкой молока. Зайчонок легко дал себя поймать. Я подтолкнул его к мисочке. Он не ел. Взяв зайчика в руку, я ткнул его мордочкой в молоко. Он даже не облизался. Через пять минут его голова, грудь и передние лапки были мокрыми.
Малыш сразу потерял свою привлекательность. Вытерев его своим полотенцем, как будто на что-либо другое он бы не согласился, я отпустил его в угол. Он сразу юркнул в щель между двумя полными мешками. Я вышел на улицу.
Вскоре я увидел, как наш огромный жирный черно-пегий кот Мурик юркнул в небольшое квадратное отверстие двери. В каждом сарае и каморе отец выпилил отверстия, чтобы при закрытых даже на замок дверях, кот мог беспрепятственно ловить мышей. Во мне все застыло. Я бросился в камору. Кот сидел перед мешками сжавшись перед прыжком, уши его были наклонены вперед, а кончик хвоста возбужденно подрагивал. Он недовольно повернул ко мне голову. Его широко открытые глаза, казалось, горели.