Реквием
Шрифт:
Взяв Мурика на руки, я вынес его на улицу. Перекатывая большой камень, я привалил его к двери, перекрыв ход коту. Пришедший с работы отец закрыл отверстие куском фанеры короткими гвоздиками с ромашкой на широкой шляпке.
— Расплодятся мыши с вашим зайцем — ворчала мама.
— Не успеют.
Я был вполне удовлетворен ответом отца, восприняв их как защиту моего зайца.
А заяц продолжал голодовку. Пришедший в гости Тавик, который знал все, сказал, что зайчиха кормит зайчат один раз после рождения и убегает. Второй раз их может кормить даже чужая зайчиха. А молоко зайчихи в несколько
Вскоре, подав зайчонку блюдечко со сливками, я восторженно наблюдал, как он начал неловко слизывать сливки по краю блюдечка. Ел он довольно долго. Я был вне себя от счастья. Потрусив зайца у уха, с удовлетворением больше почувствовал, чем услышал бульканье в его животе. Будем жить!
По совету Тавика я стал давать зайцу свежесорваный клевер и люцерну. Даже на глаз было видно, что заяц немного подрос. Меня он не боялся. Я стал выносить его во двор, тщательно охраняя его от кота и наседки, цыплята которой уже свободно гуляли повсюду. После прогулки я водворял моего питомца на его место между мешками.
Перед вечером я буквально заваливал проход между мешками клевером, добавляя рядом яблоки и ранние груши. Фрукты заяц не трогал. Положив однажды вырванную морковку с ботвой, на второй день с радостью увидел, что она ему понравилась.
Близилась школа. По утрам, когда я выводил зайца гулять, уже чувствовалась нарастающая прохлада. В это время я заметил необычное поведение моего зайца. К концу прогулки мелкими скачками он начинал убегать в огород, за которым уже начинала светлеть лесополоса. За ней тянулось скошенное колхозное поле.
Побегав за зайчонком, я ловил его и закрывал в каморе. В душу закралось беспокойство. Я осознавал, что заяц хочет на волю. Мне совсем не хотелось его отпускать.
Я хотел огородить участок возле дверей каморы сеткой, но ее не было. Огородил дверь углом их двух досок и заяц гулял уже в маленьком загончике. Хотел попросить деда связать невысокую изгородь из ивовой лозы, но не успел. В один день я пошел попить воды, а когда вернулся, зайца в загородке уже не было.
Пробежав через сад, я увидел его прыгающим через луковые грядки. Догнать я не успел. Заяц скрылся в густой кукурузе. Поиски ни к чему не привели. Остаток дня я провел в каком-то глухом отчаянии. Взрослые меня безуспешно успокаивали. Покой в мою душу частично водворил Тавик. Он объяснил, что побег зайца был зовом природы, а в неволе он бы погиб.
О близком конце лета говорила и поездка с отцом в Могилев-Подольский, где отец покупал, долго примеряя, только появившуюся красивую, мышиного цвета, школьную форму. Примеряли долго, выбирали по размеру и росту, чтобы хватило до конца учебного года. С четвертого класса отец покупал школьную форму в Черновцах, где учился Алеша. Вместо школьного ремня с буквой Ш у меня был, подаренный братом и служивший предметом зависти, более широкий ремень желтой пряжкой, на которой красовались буквы РУ (Ремесленное Училище).
Короче становился день. По утрам прохлада неприятно холодила открытые руки и лицо. О накатывающей осени можно было судить и по появлению, разбросанных по селу, половинок грецких орехов, съедобная сердцевина которых была тщательно вырезана.
Во второй половине августа в школу привозили и раздавали бесплатно школьные учебники. Несмотря на то, что учебники в первую очередь раздавали самым младшим, с самого утра на школьном дворе взбудоражено толпилась вся школа. Мы с волнением листали новые, пахнущие типографской краской, учебники. Перед пятым классом особого внимания был удостоен «Учебник французского языка» с незнакомым ещё латинским алфавитом. С волнением открывали контурные карты по географии, угадывая границы государств, названия морей, рек и столиц.
Покупал дневник, тетради, альбомы, карандаши. Разводил купленные таблетки для приготовления чернил. Растворение чернил становилось ежегодным волнующим ритуалом, отправляемым во второй половине августа. Вместо одной, я растворял во флакончике не менее двух таблеток. Готовые чернила казались густыми. Написанный такими чернилами текст после высыхании приобретал бронзово-фиолетовый, с металлическим блеском, цвет, как крылья жуков маек-кантарид, в великом множестве кормившихся на кустах сирени или как зеленая жемчужина.
В те далёкие годы я совершенно искренне полагал, что зеленые жемчужины существуют. Писали же во времена моего детства, что Крым — зелёная жемчужина Советского Союза, а Никитский ботанический сад — зелёная жемчужина Крыма. Потом я понял, что расхожее выражение «зелёная жемчужина» — это всего лишь аллегория. И лишь много позже, уже при написании настоящих строк я узнал, что зелёный жемчуг всё таки существует. Жемчужины зелёного цвета вырабатывают моллюски абалон (морское ушко) и наутилус помпилиус (помпилиев кораблик).
Обычную стеклянную бусинку, подвешенную на нитке я превращал в жемчужину простым окунанием в густые чернила. После высыхания бусинка становилась совершенно сказочной, она искрилась изумрудным перламутром.
Чернила я разводил до 6 — 7 класса, несмотря на то, что флаконы с готовыми чернилами в магазине продавались уже с начала пятидесятых. Была в этом священнодействии какая-то таинственность и ожидание волшебства. Каждый август мною овладевала сладкая иллюзия, что, наконец-то, в новом учебном году, без усилий с моей стороны, с новыми, только что разведенными мной чернилами, я буду писать лучше. Буквы сразу станут ровнее, будет меньше клякс, ошибок. Мои тетради будут чистыми и нарядными. Как у Алёши.
Алеша всю жизнь писал ярко-синими чернилами. Написанные им ровные строки казались нарядными. Сочинения, написанные им в средней школе, я читал уже будучи студентом. Написанный Алёшиной рукой текст читался очень легко.
Обложки Алёшиных тетрадей всегда были чистыми и свежими. Он уже заканчивал тетрадь, а она была почти как новая. Если бы не надпись на обложке, можно было подумать, что тетрадь только недавно купили. Углы Алёшиных тетрадок были ровными, никогда не закручивались и не кучерявились. Всё написанное Алешей я развешивал бы на стене. Чтобы все видели и любовались. А я гордился.