Реквием
Шрифт:
Немцы пересекали село шляхом. Многие дети побежали смотреть. Рвался на шлях и я. Мама меня не отпускала. К обеду, воспользовавшись отсутствием во дворе мамы, которая ушла в огород, я побежал на шлях.
Расположившись небольшими группами, немцы обедали. Мы, собравшись вокруг, смотрели, глотая слюну. В конце обеда один из немцев наполнил миску кашей, протянул ее нам вместе с ложкой. Единственная ложка пошла по кругу детей. Не могу сказать, что это была за каша, но дома такую мы не ели ни разу. Каша была слизистой. Возможно, это была ячневая или перловка.
Рассказывает,
— В тот день я обедал за небольшим столиком под орехом во дворе нашего дома. Какого-либо значения вступлению немцев в село я не придавал. Возраст. Когда начали рваться бомбы, я испугался. Выскочил из-за стола. Но побежал я не в наш дом, что было бы понятно, а почему-то я устремился в строящийся дом Гудымы Артема, живущего через дорогу напротив. Забился в самый темный угол дома и тихонько плакал.
Реакция не удивительна для пятилетнего ребенка. Остается вопрос:
— Почему пятилетний ребенок не побежал в свой, рядом стоящий, дом, а укрылся в доме соседа, расположенном по другую сторону дороги?
Около сорока лет назад, будучи в гостях, мой троюродный брат Борис Павлович Гормах рассказывал:
— Когда немцы вошли в село, мне было немногим более шести лет. Полсела высыпало на шлях. Побежал и я. Когда раздались взрывы, я спрятался в кустах у скирды на меже Суфраев и Вишневских. Потом начали расстреливать. Сидя на корточках, я отчетливо видел расстрел от начала до конца. Было видно, как автоматная очередь отбрасывала людей назад и валила их наземь.
— Что ты ощущал, Боря? Страха не было? Не было желания убежать?
— Нет, страха не было, как и желания убежать. Скорее было что-то сродни любопытству. Происходящее воспринималось, как интересное зрелище. Не больше.
Скорее всего шестилетний ребенок не отдавал себе отчета в трагизме происходящего. Много лет спустя, при написании главы у меня возникли несколько вопросов чисто психологического плана:
— Отдавал ли тогда маленький Боря себе отчет в том, что на его глазах лишили жизней более двадцати его односельчан?
— Как он уснул в тот вечер?
— Не снился ли ему впоследствии расстрел?
— Не было ли проявлений невроза в виде заикания, ночного недержания мочи, навязчивых состояний и других осложнений в результате чудовищной психотравмы?
Тогдашние подробности происходящего, мысли и эмоции скорее всего, были вытеснены, как защитный психо-физиологический механизм, в бессознательное.
Задать вопрос сейчас некому. Полковник милиции в отставке Гормах Борис Павлович после тяжелой болезни покинул этот мир два года назад.
Продолжение маминого рассказа:
Тем временем, услышав взрывы, соседи стали собираться у единственного на магале погреба нашего соседа Николая Гусакова. Когда раздались очередные взрывы, люди спустились в погреб. Было очень тесно. Но все соседи молчали, прислушиваясь к разрывам. Даже дети не плакали. Потом взрывы стихли. В это время в погреб ворвался хозяин подворья, Никола Гусаков:
— Немцы сюда идут!
Потом сосед рассказал, что немцы вошли сначала во двор к нам. Дом, перед тем, как идти в огород, я закрыла на висячий замок. Увидев подвал Гусаковых, немцы поспешили к нему. Приготовив гранату, открыли двери подвала и по-немецки что-то закричали. Люди не знали, что делать. В это время закричал Ясько Кордибановский:
— Надо выходить, а то бросят гранату!
— Выходим быстрее, — закричал наш отец. — Полно детей! Детей выпускайте сначала!
Женщины с детьми поднялись. Вышла и я с Алешей. За мной поднялась Марушка Гусакова с трехмесячным Борей на руках. Четырехлетнюю Стасю Марушка вела за руку. Затем поднялась наверх Раина Маркова (Кордибановская), прижимая к груди двухлетнего Адолька. Потом стали выходить мужчины с поднятыми вверх руками. Всех, бывших в подвале, мужчин через наш двор немцы повели в центр села.
Потом раздались выстрелы. Прибежавщий домой, Симон Паровой сказал, что расстреливают всех мужчин. А в верхней части села, стали сгонять в придорожную канаву и женщин. У меня подкосились ноги. Стала громко плакать десятилетняя Савчукова Люська. За ней стала громко причитать, державшая на руках трехлетнюю Стасю, Женька, жена Савчука. Потом выстрелы стихли. Впоследствии мы узнали, что расстрел был остановлен, приехавшим в село на двуколке, человеком из Брайково. Во время первой мировой войны он был в Австрии военноленным и владел немецким языком. Во время вхождения Бессарабии в состав королевской Румынии, по рассказам стариков, он был депутатом в Бухаресте.
Скоро по улице потянулись люди, которых немцы вели на расстрел. Прошли Ясько и Франек Кордибановские, Мишка Натальский. Никола пришел домой вместе с Марией, его сестрой и ее сыном Каюшей (Макаром). Макару еще не исполнилось пятнадцати, но в расстрельную шеренгу он попал из-за раннего, не по годам, развития.
Пополудни небо затянуло. Клубами катились по небу черные тучи. К вечеру разразилась гроза. Ливень загнал в хаты и жителей и немцев. Всю ночь бушевала гроза. Ливневые потоки мутной воды несли с пологого брайковского склона тела расстрелянных.
Ночь родители провели в соседнем доме двоюродного брата отца Парового Семена Григорьевича.
Обращает на себя внимание география расстрельной шеренги. Дома погибших в тот день моих односельчан находились в центральной и, частично в верхней части села. Исключение составил муж тетки Марии, Навроцкий Петр Филиппович, дом которого находился в ста пятидесяти метрах ниже нашего двора. Петр Филиппович был застрелен в проеме калитки своего двора. Застрелен был за то, что не смог, опираясь на костыли, быстро освободить немцам проход в собственный двор. А тут еще, найденная в кармане опасная бритва и кумачовая домотканая рубаха.