Литературоеденье – грех супротивприроды. Не гундось же, гаер старый, ктос кем спал. Твоя заслуга – грыжатолько на весах, непристойнейший реваншза нарыв бесплодия. В прибыльной заботеобузданья чуда он тебя наставит,серенький компьютер. Вспомнил:в стареньком журнале – попугайНаполеона! Старый-старый, голый —голый. Он кормился с треуголки,ты – с елабужского гроба.
7. V.1980. Нов. Гавань
Поэт за окном
Алексису Ранниту
Это в мягкую шерсть завернувшись,птиц галдящих в полёт поднимая,на лесбосские лирные волнытак выходит Алкей седогрудый,вея миррой от плеч, сокрушённыххмелем битв и похмелием пирным.И взор его моря шире.Это в синие призраки сосен,пролетающих
в небо и в воды,так кувшин зашвырнул опустелыйнелюдимый Ли Бо – лишь великую спину завидел,будто остров, вслепую скользящийна луны золотую дыру.Дали зеркальные в тысячи цинов.На вокзальных камнях Царскосельскогоэто сжал под бобровой шубой,так преставясь нечаянно, АнненскийИннокентий – осколки и тени,что слагали, что вдруг разорвалиархаически властное сердце.Урна слушает шум кипариса.Это ловит снег устами —вкус судьбы в кристальных сагах —так кружащий Йёста Берлинг,слава северных поэтов, обожающий заветыдля пленительной измены всем теням ивсякой вере: верность в сём гипербореев.Пряди русые за ветром.За окном среди дня так ведёт, не заботясь,четверых за плечами высокими,под аркадой сплочённых столетий,крылобровый Алексис Раннит,раздвигая немолчным безгранием Балтикипуть, мощённый ему янтарями.И окно процветает молчаньем.
5. VI.1980. Нов. Гавань
Утра
В галерее тополиной – утра, что отбыли ветром.Звонкий луч просвечивает веки. Те ли —склонов уральских, с иконной ладонью, что ткани —сеть золотую далей – вдруг потянула рассвета? Те ли,выспанные ангельски над озёрной сталью белорусской?Те ль – с не солнцем петербургским, в молоке и вперламутре, где завис в нас – через души —прожитой не сон, не город, упираясь в теми хлябейфонарей кометными столбами?Крепость – чайка – нежность – пропасть —лодка Господа без вёсел.То ль – растрелльевых ступеней, у дверей слепой каморки,где каштановые взоры над подпухшими устами —теми, которые, помню, не последними выплывут в смерти?И когда я не проснулся – то ли утро, то лиутро?Те ли – в пыли оренбургской,что катается под кожей, или – с елями и паром, а под векомс парусами, на больном снегу германском?Утра(мы цветов – слабее), ущерблявшие на годыиз беспомощных объятий барабаном разлучений. Утромдваждыворочался (а туманы гнули спину) к сизовекой,к лучеокой – окликавшей мне лишь внятно… Да ито моё – без ночи, беломайское, сплошное,в кровь изранившее ногипод растраченной, набатной, разбескрайнейголовою. В нём возмездья – как наградыи как долгий нож – дороги.И тогда —московское не утро и не свет. Неверноетакое. И тогда —отвесившее небом молодость и родину мою.
12. VIII.1980. Нов. Гавань
Элегия каждого дня
Так провожу в завалы ваших улицгирлянды слюбленных домов с усталымидворцами, суровой нитью смётанных, как души,отлившие из них. Нагие толпы верных статуй —от сахара надколотых колонн, с позеленелых кровель, изпогостов праздных, ниш и парадизов вдовствующих парковтак провожу.И волоку шелка мышиные дождей, дождей,ночей сквозных воздутые полотна и аллегорьямирасписанную завесь, чья тяжесть – мир,который про меня.Мятежной карой наводненьятак крою катящую нежить на мостовых, по сизымтротуарам —ряды менял и юрких фарисеев. Крылом волны я грудьпоутрусвежу – пустую – так.Так ветер, снова рвущий вспятьиз озверевшего залива, устами скользкими прошедшийсвирели тех мостов, меня опять проносит мимо,мимо – с обратными глазами мимо всех,кого не дарит звоном и лучамии чьих ладоней плоских не язвитмой северный цветок воспоминанья. [1]
1
Курсивом – из В. Жуковского.
1. VIII.1980. Нью-Хейвен
Капитанская могила
Джон Брэдли – мёртвый капитан, плавучая душа.И туя сзади ни при чём, когда такая тишьрастит на паруснике пыль.Нетрудно пряди на ветру, который ходит там,признать на лбу и по плечам. И кто ещё таков?Кому досталось бы душой шершавой править облакас восхода на закат!Джон Брэдли, ярый капитан: над именем фрегат.Он отжил восемьдесят зим и к ним одну весну —до дня прощанья кораблей, и в этот день отплыл,оставив хлябей плоть иным, совсемтеперь один. Был ветер в спину. Но волна! —она проходит сквозь. И вниз она.А парус – самДжон Брэдли, млечный капитан. Когда такая тишь,матросы знают наперёд, не обернув чела,как править им на том ветру высокие труды.И в прядях их так густо звёзд —на лбу и по плечам,в очах же – дымные поля, что снились в детстве нам.И первый начал так:Джон Брэдли, юный капитан… А ветер подхватил.И каждый гулко вторил там, не отворив уста.
10. IX.1980. Нов. Гавань
Письмо из последнего детства
В. Ш.
Ты прислал мне кусты фонтановпетергофских, эфирную поступь древнихотроков (ах, лодыжки гермесов крылаты!)и глаза полуночного волка (с острымзолотом смешанный пепел), наведённыенагло и кротко из крахмальных сугробовпостели, что, как остров, тиха и громадна;те сухие монашески губы, подлетавшиесном нежданным, и предутренний – с маслом иперцем – ты прислал мне наш главный хлеб;и мальчишечьи грабли пальцев, столь неспешныхв былых волосах, и такие иные объятья, что иныне спасли бы меня; и плечо, над которымвеками я бы ждал неугодной зари.
17. X.1980. Нов. Гавань
К «Сказке королей» Чюрлёниса
За каменными змеями ветвей,меж коими висят опухшим роем звёзды,в зубцах и снах и птицах иглокрылыхплывёт возвышенно наш отчий замок,где в ночь иную с нами начудят,по простыням, коврам, исхоженным ступенямтопча протянутую кровь,чья явная и стылая лазурьдля детских глаз нещадной черни ала.Край сосен и полей в литовских тополях,откуда крылий выпорхнул багрянец,страну живую – солнце поздних думсегодня мы подняли на ладонях,лобзая взором лес и дрёму тёплых крыш.Огни дрожат в надвинутых венцах,и длань, как корень, на мече весомом.В прозрачный час молитвы о землемы подорожникам её поклон положим.Ведь звёздный ход так мерен и подводени города восходят по ветвям —соборы, мельницы и кладбища на скатах —как плоть надежд во мгле обожествлённой,где нива светит в лица королям.
III.1981. Нов. Гавань
Португальские стихотворения
1. Лиссабон
Я города, где всё как будто ввысьи вниз, за угол, в бок, в тупик,в разброд, по струнке, в бред и вкривь —переплетясь, перекрестясь, переливаясь сходув Тежу; где девицам не снилось, каккраснеть, а женщины пожившие черны ибогострастны; мужчины носят юныетела, а юношей смуглят в глазах обеты;где пахнет рыбьим скользким сереброми осьминоги в ящиках лоснятся,где шлюпку валкую зовут «Гроза морей»,где бранный гул и мёд гитарных луни слава рваная в гортанных слёзах фадо;волнистых улочек Альфамыгде райски заплетён безвыходный клубок,где студит солнце в жёстких ласках бриз —я города за веками не строилво снах благих.
25. X.1981. Нов. Гавань
2. Башня Белен
Белен. На память – целованьев настенной башенке. Ветра,натруженные гоном,ложатся вздохами у ног,и – покатили, не прощаясь,в слепые дали паруса.Белен. Глаза шагнувшей башниполынным бегом мутной Тежустремимы в хриплый океан.Шелками дышит ли надежда,кирасы солнцами глядят,но то, что всякий сгинет где-то,не нас печалит. Удалясь,они несмело обернулисьчерез плечо – короче так —к понятливым ли шатким пальмамиль к ней, из путаного мирастремимой странно недвижимо,как будто каменной коронеили Мадонне на краю.
VIII.1981. Лиссабон
3. Дворец в Мафре
Способен ли Жуан был Пятый,нам затруднительно судить:его способности зарытыи в мрамор голый облачены.Но раз заметил он монаху,упёршись взором в обшлага,что если-де наследник будет,то встанет, мол, и монастырь…И чудо – принц визжит в подушках!Молитва, знать, была внята.В Эскуриал свой португальскийкороль вселяет братьевфранцисканских.Стул из рогов оленьих.Библиотеки бездна.И спален малых детскихневыспанные сны.Искрятся линочные вина бегства – не скажет ниопрятный Мануэль уже, ни мону —ментальная Амалия: им снится опенённаяволна у Сан-Винцента-за-Стенами.Нахохлилась растерянная мебельпромозглых анфилад. Портреты ранены ножом ифакелом изрыты. Сегодня смуглого солдатавенчают с девушкой курносойв соборе. Розовая крысапросеменила под ворота.