Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969
Шрифт:
Мы поблагодарили старослужащего, который сообщил нам кое-какую полезную информацию. Размышляя над ней, мы пришли к выводу, что на заставе должно быть романтичнее и интереснее. Хотя от нас в любом случае мало что зависело, мы люди подневольные – куда пошлют.
На другой день нам выдали настоящее боевое оружие – винтовки Мосина образца 1891 года, знаменитые «трёхлинейки» выпуска Ижевского оружейного завода. Эта винтовка прошла испытание Первой мировой, Гражданской и, конечно, Великой Отечественной войной. А потом это оружие оставили в погранвойсках – наверное, опасались, что если вооружить пограничников новыми видами вооружений, они могут попасть за границу
Казарма наша была просторная, и в неё занесли несколько пирамид для установки винтовок. У каждой винтовки было своё место и свой «хозяин». Нам прибавилось работы с чисткой оружия. Не дай бог, заметит командир отделения не почищенный солдатом ствол винтовки – за это можно и наряд вне очереди схлопотать.
Мы впервые вышли на строевое занятие с винтовками. Нам показывали, а мы повторяли, как стоять с винтовкой по стойке «смирно», брать «на плечо», ставить «к ноге». Также учили использовать её как холодное оружие – били чучело прикладом и кололи штыком. В строю теперь ходили с винтовкой на плече.
В этот день не оказалось в строю нашего единственного в отделении грузина. Не было его и на следующий день. Командир сказал, что он откомандирован в другое место, а недели через две в один из выходных нас привели в клуб на киносеанс. Перед фильмом был киножурнал, где в спортивной части мы с удивлением увидели «нашего» грузина. Он был участником соревнований по тяжёлой атлетике в легчайшем весе. Видели, как он поднимал штангу. Для нас это было полной неожиданностью – совсем недавно он маршировал вместе с нами в одном отделении, а тут уже оказался в городе Хельсинки на международных соревнованиях. Он принял присягу, и на этом его военная служба, вероятно, закончилась.
А у нас между тем началась стрелковая подготовка. Сначала мы учились правильно держать оружие при стрельбе из положения лёжа и стоя. Потом – целиться по мишени, плотно прижав приклад к плечу, плавно нажимать на спусковой крючок. Эти занятия мы проводили метрах в двухстах от учебной части, на пологом склоне плоскогорья, находившемся за старинным кладбищем. Это кладбище наш командир отделения выбрал местом для теоретических занятий по пограничной службе. Кладбище, как я уже сказал, было старинным, вероятно, с прошлых веков. Оно ничем не было огорожено. На наклонном, но некрутом участке от подножия горы до реки находились, наверное, десятки тысяч могил, обозначенных прямоугольными надгробными плитами, которые располагались правильными прямыми рядами сверху вниз. На плитах были выгравированы надписи на грузинском, армянском, а может, и турецком языках. Кладбище прибрано: нет ни деревьев, ни кустарников, нет никакого мусора, а лишь невысокая травка между могильными плитами. Мы садились на эти плиты и слушали нашего командира, который, тоже сидя, читал «Инструкцию по охране государственной границы» и разъяснял её по пунктам. Эта инструкция считалась секретным документом, и её сдавали во второй половине дня в штаб батальона. Погода была чудесной – «бабье лето», и мы все теоретические занятия проводили, извините, на кладбище.
Следующим пунктом программы были учебные стрельбы. Стрельбище находилось километрах в пяти от города, в одном из многих ущелий. Ходили мы туда взводом, каждый со своей винтовкой. Старшим был командир взвода лейтенант Иванов. Сначала стреляли по мишени из мелкокалиберной винтовки. Из трёх выстрелов нужно было набрать не менее восемнадцати очков, ниже – оценка двойка. До 21 очка ставили тройку, 22–26 – четвёрку, и 27–30 очков – пять. В первый раз из «мелкашки» я выбил 24 очка. При стрельбе из винтовки Мосина критерии оценок и количество выстрелов остались прежними, но расстояние до мишеней увеличилось почти до ста метров, больше были и сами мишени. Из своей трёхлинейки я тоже стрелял удачно. Стрельбы у нас были каждые десять дней. В «десятку» я ни разу не попал, но «девятки» и «восьмёрки» от моих пуль страдали очень часто.
На стрельбы мы ходили спокойным маршем, а на обратном пути наш лейтенант устраивал кросс по пересечённой местности. Бегали с нами и командиры отделений, правда, винтовок у них не было. Однажды после энергичной пробежки одному из солдат стало плохо (может, просто выбился из сил), он упал и не мог подняться. Мы бежали по ущелью, где протекал горный ручей шириной не более метра. Командир приказал двум солдатам подтащить его волоком к ручью, обмыть его лицо и голову холодной водой и протащить по ручью. После того, как его таким образом освежили, он очухался, поднялся на ноги и попросил разрешения встать в строй.
Если не считать этого кросса, мне нравилось ходить на стрельбище. Каждый раз появлялось какое-то приятное предстартовое волнение: а сколько я сегодня очков наберу?
В конце учебного курса на том же полигоне мы метали боевые гранаты. Это были осколочные гранаты РГ-42. Происходило всё так: мы находились в окопе, руководил наш лейтенант, объяснявший каждому, что и как делать перед броском. Он находился рядом с каждым метателем. При удалении из гранаты чеки тебя охватывает какой-то мандраж – смесь возбуждения, страха и азарта. Учитывая то, что я левша, мне пришлось получить дополнительную инструкцию. Метнул я средненько, но норму выполнил. Дальше всех метнул гранату Шульгин. В тот день мы чуть не оглохли – около сорока взрывов гранат произошло рядом с нами.
Пошли холодные дожди. Нам выдали тёплые стёганые куртки цвета хаки. Началась военно-тактическая подготовка. В окопах, соединённых траншеями, мы готовились к атаке на «врага». Окопы, к счастью, были уже вырыты до нас, и мы только заряжали винтовки холостыми патронами, да прилаживали к ремню учебную гранату. В окопах было сыро и грязно, глина так и прилипала к одежде и сапогам. По команде «в атаку вперёд, за мной!» мы повыскакивали из окопов и побежали за командиром взвода в сторону условного противника. «Противник» тоже был готов и открыл огонь из пулемёта холостыми патронами. Мы по команде залегли в грязь – кому какая лужа «на поле боя» досталась. Потом снова бросок вперёд, и опять застрекотал пулемёт. Дальше пришлось продвигаться по-пластунски, а затем подавлять огневые точки «врага» стрельбой из винтовок и метанием гранат.
Так, с некоторыми вариациями, повторялось несколько раз за учебный день. После этих занятий нас в казарму сразу не пускали. Сначала надо было помыть винтовки, обмундирование и сапоги, в которые мы набрали достаточно грязи. Всё это отмывалось в умывальнике, где было достаточно воды и позволяли размеры помещения.
В столовую шли не только пообедать, но и погреться, а частично и подсушиться. Внутри было тепло, и мы старались подольше там задержаться. Казарма же не отапливалась, и обмундирование приходилось сушить на себе. Портянки тоже сушили теплом своего тела – стелили их под простыни и спали на них. К утру портянки становились сухими и тёплыми.
У нас во взводе произошла потеря ещё одного бойца, да какого – запевалы Молодцова. Его комиссовали и отправили домой как непригодного к военной службе по зрению. И то сказать, стрелял он плохо, в основном мимо цели. Непонятно было только, как он работал водителем грузовика, будучи близоруким? Возможно, он носил контактные линзы (тогда уже про них слышали) или очки, которые снял, отправляясь в армию. Но злые языки утверждали, что его отец работал первым секретарём райкома партии, и когда из писем сына узнал, что служба тут «не сахар», похлопотал за него перед командованием. Впрочем, это были лишь слухи. Как бы то ни было, наш взвод «осиротел» без запевалы, а ведь два месяца мы ходили с песней. С великим трудом, под нажимом заставили быть запевалой солдата Дрягина, у которого не было ни слуха, ни голоса. Теперь мы не пели, а мучились. Особенно было жалко нашего нового запевалу.