Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)
Шрифт:
— Нам, на наших-то полях, овощи выращивать бы, да девать куда? От города далеко, дороги плохие, — как бы между прочим заметил председатель. Он, воздев на лоб очки, щелкал костяшками счетов.
— Что же будем делать? — растерянно спросил Шаров, который понимал, что настаивать на увеличении плана после того, как собрания прошли, было нелепо. Бригады называли цифры, исходя из возможностей. Понимал он также и то, что, если еще и есть резервы, ему их не найти, заставить под нажимом подправить план, что он мог бы, — просто
— Что будем делать? — переспросил председатель. — А вот заверим вашу бумажку, везите ее, докладывайте.
— Как так? — не понял Шаров.
— А вот так. — Аникин уже уверился, что Шаров не представляет никакой угрозы. — План мы взяли по своим силам, подробный, обоснованный. Посылать пока его не будем, едва ли кто согласится с нами. Вы уедете, другой прибудет. Поэтому мы не спорим, мы смиряемся, учитываем замечания. Конечно, в ходе работы будем смотреть и, что найдем, воспользуемся…
Шаров все-таки недопонимал председателя.
— А потом? Как вы выйдете из положения, когда все узнается?
— Потом? Будет «потом» — найдем, что и сказать.
— Но меня-то вы в какое положение ставите?
— А ни в какое! Совесть ваша чиста. Печать-то поставлю я, моя и ответственность. Но, если вы не согласны, докладывайте, как есть.
— Неужели ничего изменить не можете? Какие-то резервы для себя оставили? Не может того быть, чтобы с полным напряжением составлен ваш план.
— Какие там резервы!
Шаров подавленно замолчал. Не получалось из него уполномоченного.
— Бумажка для вас будет подготовлена к утру. И езжайте спокойно, — отеческим тоном заключил Аникин.
— Досадно, что не побывал на собраниях, опоздал, — словно самому себе раздумчиво говорил Шаров. — А у меня и материал для беседы есть.
— Какой материал? — живо откликнулся Аникин.
Шаров распахнул пальто, где во внутреннем кармане, скрученные трубочкой, лежали отпечатанные на машинке листки.
Аникин потянулся к страницам, тщательно разгладил их и стал читать.
— Это хорошее дело, — одобрил он. — Не устали, так сегодня же и съездим в Михеевскую бригаду. У нас люди любят такие беседы… А я как раз туда собираюсь.
Михеевская бригада, как сказал председатель, была за семью болотами. Ехали в председательском возке — по унылой равнине с чахлыми кустиками, угадывались из-под снега моховые кочки. Дорога была сильно переметена, лошадь то и дело проваливалась. Часа через полтора впереди замерцали огни. Аникин подбодрил лошадь. Показались дома с приплюснутыми под толстым слоем снега крышами — пять домов по одному порядку и два чуть в стороне. На задворках чернел бревенчатый скотный двор.
Остановились у крайнего дома. Через темные холодные сени прошли в избу. В избе было парно, полутемно от тусклой лампочки под потолком. В переднем углу на лавке сидели одетые в ватники женщины; двое мужчин—
Не часто приходилось Шарову беседовать с людьми. Но здесь под рукой был материал, он уверенно, даже с каким-то несвойственным ему подъемом, рассказывал об итогах прошедшего года, какие изменения в сельском хозяйстве предполагаются, сколько средств, техники будет выделено. Слушали его с подчеркнутым вниманием.
Довольный, что говорил удачно, он умолк, ожидая вопросов. Одна из женщин сказала Аникину:
— Стога-то за рекой надо бы перевозить. Снегу все валит и валит. Скоро совсем не подступишься.
— Сделаем, — сказал председатель.
И сразу все заговорили о неотложных делах, все-таки не часто наведывался председатель в эту отдаленную бригаду. Шаров сидел красный, не знал, куда глаза деть.
Ехали обратно, и он задал Аникину мучивший его вопрос:
— Иван Еремеевич, плохо я говорил?
— Это почему? — удивился тот.
— Никакого следа. Сразу заговорили о другом.
— Так ведь бабы, что с них возьмешь, — невнятно ответил Аникин.
Сразу по приезде Шаров отдал Дерябину заверенную бумажку с цифрами.
— Считай, ничего не сделал. Не умею, да и к моему приезду собрания уже прошли.
— Как ничего не сделал? Ты что? А это? — Он ткнул в печать и подпись Аникина.
— А это, чтобы отвязаться. План у них другой.
— Это мы еще посмотрим, как отвязаться. Подпись есть, заставим. Не я буду, а район в передовые выйдет. Нет, это замечательно! А то другие возвращаются, докладывают черт-те что… Он ничего мужик, этот Аникин?
— Наверно, ничего.
— Молодец, Сашок, не зря на тебя надеялся.
Шаров недоуменно смотрел на оживленного Дерябина, который расхаживал по комнате, выделенной ему на время работы, потирал руки.
— Не я буду, а район в передовые выйдет, — опять повторил он.
Утром следующего дня Шаров увидел Аникина в Марьине. Встретились в столовой.
— Какими судьбами? — обрадовался Шаров встрече.
— Вызвали на совещание. Вчера звонок был.
Пошли вместе. В просторном зале уже толпился народ, хотя совещание было назначено на двенадцать.
К ним подошел Дерябин. Размашисто хлопнул по руке Аникина.
— Подготовил выступление, Иван Еремеевич?
— Нет, не получилось…
— Ну, это вы бросьте. Пойдемте со мной.
В пустом кабинете Дерябин усадил председателя за стол, подал бумагу, карандаш.
— Обдумывайте. Ваше выступление будет первым.
— Да о чем говорить-то? — непонимающе спросил Аникин.
— О делах, Иван Еремеевич, о делах. Дела ведь у вас не так плохи, а? Пишите.
— Не умею я выступать на больших собраниях, — сказал Аникин. — Да и остерегаюсь. Чем выше трибуна, тем больше глупости из меня прет.