Репортаж о черном «мерседесе»
Шрифт:
Выйдя из дома, я запихал визитную карточку Якушина Валерия Алексеевича поглубже во внутренний карман, напялил шлем, снял мотоцикл с подножки, сел сверху и только после этого попытался понять, в какую историю ввязался.
В наличии имелся джентльмен, утерявший некое имущество. Происхождение «имущества» явно не менее сомнительно, нежели происхождение капиталов всех членов нашего правительства [2] , поэтому обращаться в милицию пострадавший не хотел. Попытка джентльмена найти пропажу самостоятельно могла привлечь внимание истинных владельцев, и тогда мой гостеприимный хозяин рискавал оказаться в столь же неприятном положении, в каком я сегодня оказался перед ним, а потому Валерий Алексеевич хотел сделать вид, что у него все чудесненько, все спокойненько и сидеть на попе ровно, – для вынюхивания требовался кто-то другой, совершенно посторонний, внимания к себе не привлекающий и, лучше всего, вообще незнакомый со всей этой кухней – а то ведь продаст тайну моего работодателя как раз тем, от кого он ее так старательно пытался скрыть. С этой точки зрения предложенный гонорар – я покосился на отливающий глянцем «мерседес» – казался вполне разумным. Сыскное агентство меньше не возьмет. К тому же, агентство за деньги в лучшем случае отчитается, но уж назад точно не отдаст, а на мне в случае неудачи зло всегда сорвать можно, да еще и должок вытрясти.
С другой стороны, мне терять тоже нечего. В худшем случае, с меня опять начнут вежливо выжимать компенсацию за аварию – с мясом и кровью. В лучшем… Когда еще такой случай представится?
Вот только, как узнать, что случилось с гражданином Ретневым? Хотя, может, следователь уже успел все раскопать? Как там его… Соловьев, что ли?
С органами расследования мне приходилось иметь дело только раз, когда я своими собственными глазами увидел, как недалеко от проспекта Славы строго одетая дама средних лет уложила на землю и повязала взрослого мужика. Оказалось, это был вор, застигнутый ею в прихожей родной квартиры. Звали женщину, помнится, Тамара Юсуповна. Вот нас троих и загребли в обшарпанное здание на Расстанной улице. Меня – для дачи свидетельских показаний.
То, что представительница слабого пола «замела» матерого рецидивиста, удивления не вызывает, – женщины наши, как известно, скаковых лошадей останавливают и по горящим избам постоянно бродят, – а вот две украденные, и потом отбитые в честном поединке шубы у пострадавшей изъяли в качестве вещественного доказательства, и она их потом полгода назад получить не могла. Вот и сдавай после этого преступников в милицию. Хлопот больше, убытки те же.
К моему счастью, следователь Соловьев оказался на месте – если, конечно, сонный ефрейтор в каморке у дверей его ни с кем не перепутал. Я быстро поднялся на второй этаж, нашел двести двенадцатый кабинет, постучал, и сразу заглянул, чтобы разведать обстановку. Внутри комнаты стояли шкаф и два стола, на одном из которых громоздилась допотопная печатная машинка, очень напоминающая «Украину». На этом чуде отечественной механики пытался работать мужчина лет тридцати, в светлой рубашке с коротким рукавом. К своим годам мужчина успел обзавестись обширной лысиной, которая блестела от крупных капель пота – то ли голова перегревалась от напряженной умственной деятельности, то ли просто человек от жары мучился. В открытое окно веяло не свежестью, а зноем, обильно сдобренным выхлопными газами, и крепко жарило полуденное солнце.
– Вы не подскажете, где найти следователя Соловьева?
– Я Соловьев, – буркнул он, не отрываясь от машинки.
– Газета «Час Пик», Стайкин Сергей Александрович. Это вы ведете дело Николая Ретнева?
– Ретнев, Ретнев… – зажмурился он. – А, помню. Не веду, а вел. Дело закрыто.
– Как закрыто? – опешил я.
– Обычно. За отсутствием состава преступления. Самоубийство.
– Но, подождите… – забеспокоился я. – Он же лежал на углу дома, туда невозможно допрыгнуть с лестницы, а крыша была закрыта.
– Мог дойти по карнизу. Был там такой. На шестнадцатом этаже, кажется.
– Зачем самоубийце
– А хрен их разберет. Следов насилия на теле нет, предсмертная записка есть: «Не могу расстаться с родиной». В Америку он собирался линять. Барахло все продал, квартиру. По его адресу только паркет да предсмертная записка осталась. Так что все чисто.
– Постойте, – попытался я взять разговор в свои руки. – Если человек собирался лететь за границу, у него должны были быть собраны вещи, деньги, документы. Где все это?
– Слушайте, – наконец заинтересовался он. – А откуда у вас такое внимание к этому делу?
– Согласитесь, – достал я журналистское удостоверение, – не каждый день прохожим на головы люди падают. Вот читатели и любопытствуют, что и как.
– Его вещами тоже читатели интересуются?
– Вы же сами сказали, что нашли его квартиру пустой, – напомнил я. – Концы с концами не сходятся.
– Это уже не его квартира. – Вспыхнувший было в глазах следователя огонек погас так же быстро, как и появился, и он опять сосредоточился на печатной машинке. – Барахло он вполне мог сдать в камеру хранения, или еще где оставить. Всплывет потом, как невостребованное имущество.
– И вы не пытались узнать, где оно, почему он по карнизу гулять отправился?
– Слушай, парень, – не выдержал следователь. – На мне двадцать девять дел висит. Если буду обсасывать каждое, как леденец, на них десяти лет не хватит. Передай своим читателям, что у одного из эмигрантов от радости крыша съехала, и он к светлому будущему своим ходом полетел. Есть еще вопросы? Нет? Тогда иди отсюда. Без тебя головной боли хватает.
На улице удалось найти немножко прохлады только в тени деревьев Волковского кладбища. Я сел на скамейку перед входом, откинулся на спинку и закрыл глаза.
Итак, узнать все «на халяву» не удалось. Теперь нужно придумать, что делать дальше.
Про журналистские расследования мне самому не раз приходилось читать романы и смотреть фильмы. Вот только там никогда не объяснялось, каким образом эти лихие рыцари пера ухитряются не опухнуть с голоду, по месяцу гоняясь за каждой строчкой, если за машинописную страницу в газете платят два доллара. И то только после опубликования. На всякий случай уточню, что материалы размером больше двух-трех страниц не принимаются, и даже знаменитое «расследование», так понравившееся Валерию Алексеевичу, пришлось втискивать в пять листиков формата А-4 – да и такую исключительную роскошь позволили лишь ради убойного содержания. Итого: десять баксов. А данные я собирал почти четыре дня.
Впрочем, в книжках как-то не встречаются и следователи, ведущие двадцать девять дел одновременно.
Я достал блокнот, открыл последнюю страницу и записал все, что удалось узнать:
1) Ретнев Николай Викторович.
2) «Не могу расстаться с родиной».
Вот, кажется, и все. То, что «имущество» исчезло, и так ясно. Маловато для выводов. Я почесал ручкой за ухом и добавил:
3) Странно прыгает.
Однако озарения все равно не настало.
Интересно, а слово «Родина» в своей записке Ретнев с большой буквы написал, или с маленькой? Если сам прыгал, то наверное с большой. Однако исправлять в блокноте я ничего не стал. Никогда не поверю, что для эмигрантов родина с большой буквы начинается.2
В период написания повести премьер-министрами были В. Черномырдин и С. Кириенко.
Глава 2
Дома я вытащил с полочки под подоконником кипу старых блокнотов, сложил их рядом с собой на диване и принялся перелистывать, в надежде на то, что в голову забредет какая-нибудь умная мысль.
Мысль не приходила. Не появлялась, не стучалась, не звонила. Не оставляла записок. Взамен возникали образы. В основном видения того, как «специалисты» Валерий Алексеевича могут добывать финансовые средства из несостоятельных должников. Не знаю, кому как, а мне известна только одна схема, классическая: утюг спереди, а паяльник сзади. Каждый раз в заднем проходе начинало неприятно чесаться и я принимался лихорадочно перебирать старые записи. Увы, помочь они мне никак не могли. И главная проблема заключалась в том, что я привык записывать то, что рассказывают, а не вынюхивать то, что скрывают.
Тем, у кого при слове «журналист» тут же возникает образ великолепного Пандора [3] , советую открыть любую ежедневную газету. Из уголовной хроники вы почти наверняка обнаружите от силы пару заметок, причем скорей всего – пересказ сводки ГУВД. Остальное пространство занимают информашки о том, что было, что будет; статья о замечательном человеке, стоны по транспорту, плачь о лекарствах, немножко политической ругани, пара полезных советов, душевный материальчик о хорошем и положительном, и очень похожий – о плохом. Так вот, уголовщина и политика, – это не ко мне, к этой кормушке «черную кость» не подпускают, а все остальное – имею честь представиться: Стайкин, Сергей Александрович, газета «Час Пик», отдел социальных проблем. Что унюхаю, о том и пишу, – могу про помойку, могу про вернисаж, могу про лекарства, могу и про асфальт, каждый день новое, из расчета по два доллара за опубликованную машинописную страницу.
Я захлопнул блокнот, швырнул его в стену и откинулся на жалобно скрипнувшую спинку дивана.
Нет, конечно, у меня, как и у всякого репортера, бывали свои громкие расследования, – но это когда все орут в полную глотку: «Держи вора!», а внимания никто не обращает. А тут ты как раз мимо проходишь, глазками зыркаешь, ушками поводишь, и карандаш наготове… И с лекарствами так было, и с гуманитарной помощью. Все знают: крадут. Просто никто внимания не обращает. Расследуй – не хочу, никто даже на ботинок не плюнет, всем начхать. Еще и кофе нальют, чтобы не так скучно было. А здесь… Будь ты хоть журналист, хоть токарь, хоть библиотекарь, хоть малиновый орангутанг с верховьев Амазонки – никаких шансов.
Сразу стали вспоминаться разные боевики, где главному герою на первой же странице бьют морду, дабы не совался куда не следует. Счастливчики. Стукни меня сейчас кто-нибудь по носу – появится хоть мизерная зацепка. А так – глухо.
Я слазил в карман куртки за блокнотом, открыл на последней странице. Там хранилась вся добытая информация:
1) Ретнев Николай Викторович.
2) «Не могу расстаться с родиной»
3) Странно прыгает.
Небогато. Я взял ручку и приписал:
«В случае моей гибели даю согласие на то, чтобы мои органы использовались в качестве донорских».
Может, хоть какая польза будет, если «специалисты» Валерия Алексеевича окажутся слишком напористыми. Впрочем, если снаружи погладят утюгом, а изнутри паяльником, органов может и не остаться.
Я сходил к книжной полке, снял томик «Записок о Шерлоке Холмсе», полистал. Если верить Конан Дойлю, мне надлежало пару суток подымить табаком в запертой комнате и хорошенько подумать над собранными доказательствами. Тогда ответ явится сам собой. Увы, я не курю, а потому поставил британского гения обратно, к «Словарю синонимов» и «Шри Ауробиндо», и опять взялся за старые записи.
В большинстве своем здесь попадались лекарства: цены, аптеки, производители. Иногда – благотворительные организации. Пара церквей, одна секта. Заметка про некоего «Сибирского самородка», очень лихо нагревшего небольшое питерское издательство и довольно известного английского философа. Таблица «продления жизни», где я пытался свести воедино медицинские советы о том, какие продукты полезны для здоровья, а какие вредны. Проштудировав три справочника, я обнаружил, что все полезные продукты крайне вредны для здоровья, и наоборот, после чего бросил сие занятие. Нашел схему самодельной антенны ДМВ. К сожалению, к этой схеме у меня не хватало телевизора. Адреса и телефоны нескольких строительных фирм. Это к материалу о жилищных проблемах. Здесь тоже воруют все, но получается у них как-то по кругу, а потому и убытков никто почти не несет – только транспортные расходы. Несколько страниц, усеянных жирными параграфами: просто значки § с добавленными трехзначными числами и комментариями из двух-трех слов, значение которых уже улетучилось из памяти. Все это озаглавливало имя, фамилия и телефон.
И тут меня словно обдало холодной водой: да вот же оно! Вот он, мой маленький шанс!
Ольга Панаетова на момент нашего знакомства работала судьей в Смольнинском районе. Именно она вопреки Жилищному кодексу оказала в иске Кировскому заводу, пытавшемуся совершенно законно выселить свою бывшую работницу – женщину с двумя детьми – со служебной жилплощади. Не поднялась у Оленьки рука выгнать бедолаг на улицу. Завод ее решение обжаловал, но суд высшей инстанции оставил приговор в силе. Вскоре после этого Ольга уволилась и подалась в адвокатуру. Злые языки утверждают, что она была единственным судьей, не бравшим взятки, и ее просто выжили, как «белую ворону». Надеюсь, все не так. Не хочется верить, будто правосудием заправляют одни жулики. В конце концов, ведь не только у нее хватило совести защитить человека от закона?! В силе приговор оставил уже совсем другой представитель юридической касты.
Кто еще даст совет, с какого конца браться за дело, как не судья, рассмотревший десятки, если не сотни дел? Главное, чтобы телефон с тех пор не поменялся, а то ведь не найти будет.
– Алло?
– Добрый вечер.
– Здравствуйте.
Голос женский. Ее или нет, я уж и не помнил, а потому на всякий случай спросил:
– Панаетову Ольгу можно к телефону?
– Я слушаю.
– Здравствуйте еще раз. Это Сергей Стайкин, из «Часа Пик». Помните?
– Помню… – голос ее заметно напрягся. – Что у вас случилось?
– Почему сразу случилось? – кольнула меня обида. – Неужели нельзя позвонить просто так? Узнать, как человек живет, что у него изменилось, что появилось нового.
– Вы знаете, Сергей, – вздохнула она, – когда после долгого перерыва вдруг вспоминают про знакомого адвоката, это обычно означает только одно. Поэтому, чем быстрее и яснее вы изложите, в чем возникли сложности, тем быстрее я смогу помочь.
– Да у меня действительно ничего не случилось! Просто я хотел спросить совета у опытного человека. Разобраться нужно тут с одним вопросом…
– Ну, вопросом, так вопросом, – не стала спорить она. – Вы знаете тринадцатую юридическую консультацию? На Васильевском острове? Подъезжайте туда завтра, к десяти часам. Вас устроит?
– Вполне, – кивнул я.
– Тогда до завтра, – и она повесила трубку.
Мне оставалось только выпить бутылочку пивка под сочную копченую скумбрию и завалиться спать.
Интересно, Валерий Алексеевич ведет отсчет с сегодняшнего дня или с завтрашнего?
Хорошо, пришло в голову купить, – ради встречи после долгого перерыва, – красивую алую розу, а то ведь опозорился бы, как сопливый студентик…
Тринадцатая юридическая консультация находится на Большом проспекте. Некий прижимистый хозяйственник ухитрился втиснуть ее в обычную квартиру из старого фонда, немного расширив коридор и врезав замок в дверь туалета. Подрулил я туда минут за десять до встречи, пристроился на стуле у стеночки и попытался вспомнить, как эта самая Ольга выглядит. Раньше мы сталкивались только в секретариате суда. Она сидела там за массивным, постоянно заваленным папками, книгами и толстыми журналами столом. Довольно упитанная, с длинными бесцветными волосами, да и вся какая-то блеклая.
И тут вдруг входит статная, подтянутая женщина в подчеркнуто облегающем красном костюме, с короткими светло-золотыми кудрями, кивает мне и говорит:
– Здравствуйте, Сергей.
Не помню, отвисла у меня челюсть или нет, но язык отнялся совершенно точно.
Когда такие женщины появляются в детективах Чейза, то это означает, что герой втюрится до клинического идиотизма, будет подставлен, предан, заложен и истреблен, и умрет со словами поруганной любви на устах. В общем, любой мужик, увидев нечто подобное, должен немедленно разворачиваться и уносить ноги, однако в тот миг я этого не сообразил. Я просто опешил от неожиданности и смог только механическим движением протянуть ей цветок.
– Идем, – кивнула она на ближайшую дверь. Даже «спасибо» за розу не сказала.
Кабинет не превышал размером того канцелярского стола, за которым она сидела в секретариате. В крохотную конурку непостижимым образом поместили маленький письменный стол и два стула, после чего оставшегося свободным пространства едва хватило на одежную вешалку.
– И что у вас случилось? – устало спросила Ольга, усаживаясь лицом к двери.
– Да, в общем-то ничего. Просто нужен небольшой совет.
– Сергей, – она демонстративно посмотрела на часы. – В три у меня на Фонтанке процесс, а к нему нужно успеть получить еще две справки. Поэтому давай не будем тянуть, а сразу перейдем к делу. Я адвокат, мне, как врачу, обо всем рассказывать можно. Такого наслушалась, уже ничем не удивишь.
– И все-таки мне нужен всего лишь совет. – Я успел немного свыкнуться с ее новой внешностью и говорил почти спокойно. – Один мой знакомый упал с шестнадцатого этажа.
– Свидетели есть?
– Чего?
– Того, как все случилось, – несколько раздраженно уточнила она.
– Да нет, – пожал я плечами. – Только те, кто снизу был.
– Вскрытие делали?
– Наверное. Следователь говорит, никаких следов насилия. Значит, делали.
– Наркотики, алкоголь?
– Вроде, ничего…
– Это хорошо, – кивнула она. – А то по пьянке порою такое вытворяют… Сами потом не верят.
– А еще он оставил записку. «Не могу расстаться с родиной».
– Сам писал? – тут же насторожилась Оля.
– А кто же еще? – удивился я, и вдруг сообразил: – Да ты что, думаешь, это я его из окна выкинул?
– Нет, не думаю, – покачала она головой. – При наличии предсмертной записки и таких результатах вскрытия дело даже в производство не возьмут. Явное отсутствие состава преступления.
– Уже не взяли, – подтвердил я. – Считают самоубийством. Вот тут мне и нужен совет.
Я запнулся, подбирая слова, а потом предельно коротко объяснил:
– Это убийство. Мне нужно найти преступника.
– Ты, Сережа, на своих репортажах совсем голову потерял. Какой преступник? Ты ведь только что все факты изложил. Нет состава преступления.
– Есть, – попытался доказать я. – Человек собирался эмигрировать, у него уже загранпаспорт в кармане лежал, билет на самолет. Какой смысл ему прыгать?
– Там же записка имеется, – улыбнулась она уголками губ. – В ней все написано.
– У него пропало все имущество.
– Это вполне естественно. Не будет же гражданин мебель с собой везти? Он все имущество реализовал. Превратил в деньги.
– Оля, – попытался уговорить я. – Ты просто поверь мне на слово. Я совершенно точно знаю.
– А где доказательства?
– Ты – мое доказательство! – не выдержал я. – Оля, ты же адвокат, бывший судья, у тебя огромный опыт. Я знаю, совершенно точно знаю, что это убийство. Забудь ты хоть на минуту свои привычки защитника, посмотри с другой стороны. Это убийство! Как мне найти эти самые «доказательства»?!
– Да, как бы и искать нечего… – она ненадолго задумалась. – Есть в твоих словах одно маленькое звено… Мебель… В тот момент, когда человек превратил все вещи в деньги, ограбить его удобнее всего. Но вот записка? Результаты вскрытия, опять же. Нет, – решительно тряхнула она головой. – Бездоказательно. Слишком уж все получается притянуто. Твоего «убийцу» любой бы суд оправдал, хоть ты с понятыми и вещественными доказательствами в руках его лови. Чистое дело.
– Оленька, – постарался я удержать ее мысль в нужном русле, – а что бы тебя, как судью, заставило усомниться в факте самоубийства? Такая вот странность: он не под балконом упал, он, похоже, сперва по карнизу в сторону отошел.
– Ну, это как раз в пользу подозреваемого говорит. Ведь не мог же он вместе с жертвой по карнизу разгуливать? Как считаешь, Сережа? А вот на счет усомниться… – она поправила волосы и попыталась было встать, но не хватило места. – Если бы таких, или похожих случаев обнаружилось несколько, то это уже повод для возбуждения расследования. Хотя, маловероятно. Как адвокат, я списала бы на совпадение, и все.
– Значит, – подвел я итог, – нужно искать похожие случаи самоубийств?
– Попробуй, – пожала она плечами.
На улице рядом с моим «ИЖом» стояла белая старенькая «единичка», очень похожая на ту, на которой меня однажды подвозил олин отец. А может, это именно она и была. Я запоздало вспомнил, что не сказал своей давней знакомой ни одного комплимента. А мог бы и постараться ради внимания такой женщины.
Ладно, еще увидимся.
Издательство газеты «Час Пик» удобно устроилось на Невском, напротив метро «Площадь Восстания». Нашу вывеску там трудно не заметить. Под вывеской арка во двор, справа модная дверь из окованного стальной рамой стекла. Жизнь здесь течет волнами: то мы жиреем, как медведь перед спячкой, отстегиваем сотрудникам путевки выходного дня на Канарские острова [4] и облицовываем лестницу белым мрамором, то внезапно скучнеем и считаем дни до неминуемого банкротства. Поскольку кормят меня ноги, лично я бываю здесь редко, да и то дальше нашей четыреста девятой комнаты обычно не хожу. Во времена блаженные у нас тоже собирались сделать евроремонт, ободрали все стены, начали белить потолок, потом пошли очередные разговоры о близком конце, все остановилось, и остался отдел социальных проблем драным навеки.
Люди здесь подобрались опытные, закаленные жизнью. Каждый раз, когда в стране начинаются волнения или беспокойства, все они как-то дружно оказываются за границей в командировке или в отпуске. Причем всегда в таких странах где и политического убежища попросить приятно. А перед президентскими выборами на работу вообще явились только двое: я и эхо.
В начальники нашему отделу досталась Таня Часнова – миниатюрная леди, которая всегда носит только строгие английские костюмы с широкими плечами, высоко взбитую прическу и вообще очень старается выглядеть суровой дамой. Получается плохо: человек она мягкий и дружелюбный. Но время от времени вдруг вспоминает, что должна руководить подчиненными и начинает «крутить нам хвоста». Так, однажды, когда я кропал материальчик о выставке народного творчества, она вдруг начисто забыла свой собственный афоризм: «Журналист должен уметь работать с телефоном, иначе ему никаких ног не хватит!», заявила, что собеседника нужно видеть лично (мне, а не ей) и отправила в даль светлую. И пришлось мне, бедному, ради блеклого двухдолларового репортажа три часа сидеть в куцем ателье рядом со Смольным. В другой раз она нежданно спохватилась, что журналист должен уметь работать с письмами, всучила жалобу какого-то чудика на плохую работу телевизора и дала три дня на все. Правда, надо признать, материал «О бедной антенне замолвите слово» к моему изумлению получился великолепный, благодаря своей (или моей) гениальности он был зачислен в разряд нетленки [5] и напечатан без единой купюры (что редкость), хотя и превышал максимально разрешенный размер в полтора раза.
Головные боли нашего города вытягивают вместе со мной три милые женщины: Леночка Прувкина, бывший поэт, диссидент и кочегар котельной Мариинского театра, трудолюбивая и правильная до изумления,
Наташа Сабельская, по совместительству учитель и психолог, та самая, которая опубликовала самый оптимистический прогноз нашего общего будущего: оказывается, нашу ситуацию полуголодные ученые смоделировали на травяных тлях – тех самых, которых «одомашнили» муравьи. У этих тлей, как известно, в ходе эволюции даже лапки атрофировались. Так вот, коварные экспериментаторы муравьев убрали. Думаете, все тли погибли? Нет! Десять процентов выжило, и даже отрастило себе новые ножки. Так что, вымрем не все… Наташенька на своей собственной шкуре убедилась в том, что все журналисты – сволочи. К ней как-то подружка пришла, с радио, и разговорились они о проблемах образования. В кармане у подружки оказался диктофон. По ленинградскому радио почти полгода шла передача «Беседы со школьным психологом», а Наташа за все это получила аж пять долларов.
И, наконец, Женя Тыльева. Ее биография длинна, извилиста и неправдоподобна – достаточно сказать, что в ее трудовой книжке числится даже должность «Дирижер национального чукотского хора» – в тоже время она непостижимым образом выглядит лет на восемнадцать. Этакая глупенькая наивная девчушка. В свое время на такую наружность купился заместитель ныне забытого мэра города Анатолия Собчака товарищ Мутко. Он похвастался, какой прекрасный дом построил для инвалидов и ветеранов, предложил написать об этом подвиге городской администрации. Женечка съездила и написала. Честно и подробно, с фотографиями и комментариями… Бедного Мутко потом полдня в Смольном валерьянкой отпаивали. С тех пор он стал с милой девушкой очень вежлив и скромен. Боялся, видно, что может быть и хуже.
А еще в нашем издательстве имеется душа. Выглядит она женщиной, приближающейся к бальзаковскому возрасту, и носит вполне конкретное имя – Любовь Ивановна. Именно она, когда на Восьмое Марта мы рискнули на первой полосе поместить фотографию обнаженной девушки, на возмущенный звонок: «Почему вы над обращением мэра голую тетку напечатали?!» гордо заявила – «Если бы не обнаженная женщина, то обращение мэра вообще бы никто не заметил!» Какова Любовь Ивановна из себя, знают все – потому, что когда фотографам нужно вклеить куда-нибудь изображение руки, глаза, или коленок, бегут они именно к ней. Вполне можно навырезать из газет детальки и склеить полный портрет. Она следит за тем, чтобы автор каждой, даже анонимной, заметки был выявлен и соответственно вознагражден – в смысле гонорара. Она всех знает, всех помнит, для каждого всегда найдется теплое слово, всегда готова помочь, и не только советом. Она… да, впрочем, разве можно рационально объяснить, что такое душа?
– Здравствуйте, Любовь Ивановна.
– Привет, – она придвинула ко мне пачку свежих газет. – У тебя сегодня, вроде, бенефис. На третьей странице сразу четыре твои заметки напечатали. Одну с именем и фамилией, одну только под именем, одну с инициалами, одну вообще без подписи. Так что, поздравляю.
– Спасибо. – Я стащил себе сразу два экземпляра и спросил: – А начальство здесь?
– После обеда будет. Премию хочешь по такому случаю попросить?
– Дождешься у нас премиальных, как же, – усмехнулся я. – У меня интерес попроще. Скажите, Любовь Ивановна, а у нас есть связи с милицией?
– Не то слово! Отношения у нас с ними почти семейные [6] .
– Любовь Ивановна, а нельзя ли посмотреть, что у нас имеется по суициду? Не общую статистику, а те случаи, что в сводку попадали?
– Так сходи к Костику, посмотри.
– Любовь Ивановна! – взмолился я. – Вы же знаете, что за бордель у них на компьютере! Половину информации они переврали, половину потеряли! – и как мог невиннее намекнул: – А здесь, за дверью, все девственное и нетронутое, как утренний снег в брачную ночь.
– В какую ночь? – уточнила Любовь Ивановна.
– В зимнюю.
– Ох, – покачала она головой, – Подведешь ты меня под монастырь…
– Секундное дело, Любовь Ивановна, – я оглянулся в коридор и опустился на колени. – Горю! Пропадаю!
– Ты ничего не напортачишь?
– Все на ваших глазах, Любовь Ивановна. Только посмотреть.
– Ну ладно, только на одну минуту.
На самом деле меня смущал не информационный бардак в криминальном отделе. Просто я готов поклясться, что к ним доходит в лучшем случае треть того, что шефу от мужа перепадает. К тому же у Костика стоит «Макинтош», а он похож на мою любимую Ай-би-эмку не больше, чем носорог на бегемота. Ни хрена не разберешь!
Любовь Ивановна достала из ящика ключ и собственноручно открыла мне дверь в сокровищницу.
Я торопливо кинулся к оставленному включенным компьютеру, сходу задал команду поиска по тексту: слова «самоубийца»; «самоубийство»; «суицид». Пока машина трещала винчестером, достал бумажник, в котором, как и у всякого нормального человека, всегда лежали на всякий случай права, техталон и чистая трехдюймовая дискета, сунул ее в дисковод и сбросил себе все, что удалось наковырять в памяти. Остановился, пытаясь стряхнуть суетливость, и заставил себя четко обдумать – все сделал правильно, или чего-то забыл? Потом опять задал программу поиска и ввел новый ключ: «Не могу расстаться с родиной». «Вывалилось» еще несколько файлов. Вот теперь точно все.
Я от всей души поцеловал Любовь Ивановне руку и рванул домой.
От разгребания всех этих историй у меня осталось такое чувство, будто я очень долго ковырялся в помойке. Никогда не думал, что человек может быть столь изобретателен при сведении счетов с жизнью. Люди жрут все, что пролезает в горло, от пачек аспирина до закатанных в хлебный мякиш иголок, пьют тосол и тормозуху, режут вены, но большинство душится, причем самыми невероятными способами. Ладно, вздернуть свое бренное тело на стреле башенного крана, – но как можно повеситься на дверной ручке? Или на трубе парового отопления? Много любителей надышаться газом. Те, кто торопится, суют голову в духовку, кто любит удобства – укладываются в постель.
Помнится, в студенческие годы у нас несколько раз возникали споры, является самоубийца смелым человеком или трусом. Очень многие считали – чтобы взглянуть в глаза смерти, нужна немалая отвага… Их бы сейчас сюда, носом в монитор ткнуть.
Отец семейства утопился в ванной, потому, что не мог прокормить жену и двух детей. Можно подумать, теперь им стало легче. Некий мужик застрелился, когда узнал, что его вклад сгорел вместе с банком. Непонятно, кто для кого придуман, человек для денег или деньги для человека? Ладно бы бизнесмен какой, которому, как мне, без баксов паяльник в заднем проходе светит, а то ведь автослесарь, на новую иномарку копил. Молодой кретин напился карбофоса, когда узнал, что у него спид. Странное решение. Если так не хочется умирать, то зачем травиться? Согласно рекламе, с синдромом приобретенного иммунодефицита можно протянуть лет десять. По нынешним временам до такой смерти еще дожить надо. Обманутый с квартирой стекольщик в знак протеста подорвал себя гранатой под окнами директора. Почему эту самую гранату просто в кабинет не забросил? Наверное, Костлявой боялся меньше, чем начальника. И так далее, и так далее, и так далее…
Среди всей этой грязи мне удалось выудить сразу пять интересных случаев: две сестры оставили на пляже возле Петропавловской крепости свою одежду. В карманах брюк по записке – «Не могу расстаться с родиной». Было это еще в апреле, когда вода – градусов пять. Топиться в такую холодрыгу – бр-р… Тел не нашли.
В мае один нервный товарищ, растолкав оцепление, забежал на мост Строителей в момент разводки и сиганул с него в воду. Записку «Не могу расстаться с родиной» нашли у него дома.
Еще один прыгнул под поезд в метро, причем сделать ухитрился это так, что разбил стекло в кабине машиниста и кого-то поранило осколками. Предсмертное послание лежало в загранпаспорте, рядом с билетом на самолет.
И, наконец, пятый. Этот на улице Ленсовета забрался на вышку ЛЭП, с которой и грохнулся, причем смерть наступила от поражения током. У этого записки не обнаружили, но зато билет и загранпаспорт наличествовали.
Мой клиент – Ретнев – в списке не значился. Зажал его муж нашей начальницы, скрыл.
В приступе гордости рука потянулась к телефону, но дома у Оли никто не отвечал.
«У нее же суд в три, на Фонтанке», – вспомнил я.
Часы показывали пять. Я быстренько выпил кофе с бутербродом, скинул файлы обнаруженной пятерки на принтер, сунул распечатку в карман, и опять оседлал мотоцикл.
Старенькая Олина единичка выделялась среди сверкающих «ауди» и «БМВ», как ишак среди тюленей, – я пристроился рядом с ней и приготовился к долгому ожиданию.
От асфальта веяло жаром. Редкие мелкие облачка ничуть не защищали от летнего солнца. Не представляю, как в такое пекло можно в машине ездить? Душегубка ведь! То ли дело мотоцикл: свежий ветер, воздух, скорость. Никаких пробок. Наслаждение, а не средство передвижения.
Напротив, в Летнем саду, в шелестящей тени деревьев лениво гуляли парочки, восторженно носились детишки, читали газеты, сидя на скамейках, пенсионеры. Хотел бы я вот так же безмятежно на травке поваляться, да боюсь, пенсию платить никто не станет. Мысли внезапно перескочили на лекарства, на медицинское обслуживание, на пересадку органов. Слишком уж категорично отрицают работники прокуратуры и минздрава саму возможность нелегальных махинаций этого плана, чтобы им можно было поверить. А донорские органы дорого стоят, никакой «мерседес» не сравнится.
– Сергей? – Ольга удивленно приподняла брови.
Размечтался, не заметил как подошла. Вместо ответа я достал распечатку и протянул ей.
– Интересно… – Она, не отрывая глаз от текста, открыла машину. – Садись. Только дверцу не захлопывай, пусть проветрится.
– Сколько лет уже этому «жигуленку»? – спросил я, опуская стекло со своей стороны. – Не пора ли на новый пересаживаться?
– Новый? – хмыкнула она и открыла крышку бардачка. – Вот, выбирай цвет.
– Что это? – «отделение для перчаток» заполняли бумажки, похожие на корешки к кассовым ордерам.
– Так ведь у нас, согласно Закона, каждому подследственному положен адвокат. Если он сам не может оплатить его услуги, защитника предоставляет государство.
– Ну и что?
– Когда кого-либо задерживают, следователь посылает мне вызов на пейджер. Я приезжаю, присутствую на допросах, потом говорю с арестованным. Если ему нужны мои услуги, то мы заключаем договор и работаем дальше. Если нет – мне выписывают такую вот квитанцию на оплату услуг. Там уже полтора бежевых «СААБа» лежат, не видишь?
Она протянула руку с длинными ногтями, покрашенными в цвет платья, и разворошила бумажки.
– Думаешь, заплатят?
– Нет. Но выбрасывать все равно жалко. – Она захлопнула бардачок.
Обручального кольца на руке не было.
Оля откинулась в кресле, перелистнула распечатку, покачала головой. В ушах зловеще блеснули оправленные в золото граненые рубиновые капли.
– Где ты все это успел выкопать?
– Сводки ГУВД за этот год.
– Понятно, – покачала она головой. – Пронырливое вы все-таки племя, журналисты.
В голосе ее прозвучали те интонации, которые появляются в голосе кока, увидевшего на камбузе сытую и довольную крысу.
– Работа такая, – на всякий случай сказал я.
– А ты знаешь, Сергей, – оторвалась она от бумажек, – что на свете существует тайна следствия, неприкосновенность личной жизни, моральные принципы, наконец?
– Конечно, знаю…
– Врешь, не знаешь.
– С чего ты это взяла?
– Скажи, Сережа, а ты мог бы спрашивать у матери, держащей на руках еще теплое тело дочери, что она почувствовала, когда увидела, как девочка выскочила на дорогу?
– Это было с тобой?.. – я почувствовал, как по спине поползли холодные мурашки.
– Это было при мне.
Она опять вернулась к распечатке. А мне почему-то стало зябко. Я захлопнул дверцу и поднял стекло. Ощутил на себе внимательный взгляд, повернул голову.
– Хорошо хоть врать не стал, – криво улыбнулась она.
– В чем?
– Что никогда бы так себя не повел.
– Не знаю, Оленька, – честно признался я. – Надеюсь, мне не придется попадать в такие ситуации.
– Ладно, вернемся к твоим пострадавшим. – Она тоже захлопнула дверцу и завела двигатель. – Если на поверхность так легко всплыли пять случаев, то на самом деле их было раз в шесть больше. Но: если бы гражданина Костенко столкнули на рельсы, он упал бы вниз. А если он расколотил стекло в переходной дверце кабины, то, значит, прыгал сам. С моста гражданин Копелевич тоже прыгал сам, причем при свидетелях. Про сестер не знаю, тут ничего не понятно, а что касается Рыжкова… Как ты себе представляешь, каким образом можно затащить на опору ЛЭП взрослого человека? Вот то-то и оно. Я вижу тут странные совпадения, но ни малейших признаков состава преступления.
– Как это, никаких?! Шесть одинаковых случаев! Ты же сама говорила!
– И еще раз повторю, – кивнула она. – Это подозрительно. Но каждая из ситуаций настолько чиста… В общем, совпадение.
– Но это убийства, Оля, совершенно точно убийства! Я ведь с самого начала говорил! И сходные ситуации нашел.
– Если это действительно преступления, то всех их должно что-то объединять. Точка соприкосновения. Убийца должен был знать, что человек уезжает, когда уезжает, где хранит ценности. К тому же, как я понимаю, родственников у погибших не нашлось? Иначе пропавших денег как минимум схватились бы. Должен быть хороший, осведомленный наводчик. Хотя, я все равно не понимаю, как можно совершить убийство при таких условиях.
– ОВИР?
– Не знаю, – пожала она плечами. – Может быть. А может, к ним приходила одна и та же домработница. Или проститутка. Или сантехник из ЖЭКа. Но что-то общее должно быть. Ты же журналист, вот и разнюхивай.
Я опять почувствовал себя крысой, но говорить ничего не стал. Только пообещал:
– Разнюхаю, – и вышел из машины.
– Сергей! – окликнула она. – Постой!
– Что?
– Извини, Сережа, я не хотела тебя обидеть.
– Хорошо.
– Да постой же! – Она вышла из душного салона на мягкий от жары асфальт. – Не сердись. Просто досталось нам от вашего брата. Вот и сорвалось.
– Я не сержусь, – попытался улыбнуться я. – При моей профессии и похуже доставалось.
– Сергей, – не успокоилась Ольга, – ты мне звони, если что-нибудь узнаешь.
– Позвоню.
– Сергей, – уже тише повторила она. – Если ничего не найдешь, все равно звони.
– Хорошо, – кивнул я, и добавил: – Оля, ты очень красива.
– Я знаю, – хладнокровно ответила она и опустилась за руль.
До Невского проспекта мой «ИЖ» ехал следом за ее «жигуленком», но потом она повернула, и мы с двухколесным другом дали полный газ.3
Мой коллега из комедийного сериала про Фантомаса.
4
Истинная правда, клянусь. Путевку дали секретарше редактора.
5
Нетленкой в газетах называют заметки, которые, в отличие от информационных или «горячих», не теряют со временем остроты и могут быть напечатаны в любое время.
6
Главный редактор газеты «Час Пик» замужем за довольно высокопоставленным офицером ФСБ. Про эту свадьбу месяца три все средства массовой информации кричали по рубрикой: «Сращивание прессы и спецслужб», так что «затирать лапкой» сей факт смысла не имеет.
Все-таки Ольга меня разозлила. Или нет – скорее расстроила. И я вдруг сообразил, что есть у меня еще одна знакомая, которой можно задать несколько околоуголовных вопросов.
Алла Карловна, невысокая, небрежно одетая, вечно лохматая блондинка в неизменных огромных очках, работает главным бухгалтером в одной крепкой строительной фирме, и мало кто догадывается, что именно она и является ее истинным владельцем.
– Генеральный директор и главный инженер нужны для того, чтобы водку с клиентами жрать, да девок в бане трахать, – говаривала Алла, – а как до договора дойдет, все равно без меня ни одна бумажка не проскочит.
Мои наивные попытки узнать, достает ли ее рэкет, вызвали только смех:
– Да я без бандитов и дня бы не прожила, – объясняла Алла. – Они и от молокососов нахальных избавляют, и клиентов находят, и с налоговой разбираются, и с лицензиями. В этом месяце пробили мне контракт на ремонт кровли в Смольном, на восстановление подвала в БДТ. Без них просто зарез. А берут – сколько даю, лишнего не рвут. Я когда фирму открывала, сама пришла к нужному человеку и сказала: «Хочу работать под вашей крышей». И уже через месяц перехватила у шведов заказ на строительство завода в Уткиной заводи.
Много она тогда интересного наговорила. Но вот назвать хоть одно имя отказалась, естественно, наотрез, да и свою фамилию упоминать не разрешила. Так что материала не получилось. А жаль.
Алла человек по-своему уникальный. Весь смысл бытия сводится у нее к работе, а прочего окружающего мира не существует. Питается только тем, что покупает по дороге в ларьках. В лучшем случае пользуется быстрорастворимыми полуфабрикатами. Дом для нее – это всего лишь место, где можно перекантоваться между трудовыми сменами, и больше всего напоминает не жилье, а берлогу. Звон будильника – радостная весть о начале нового насыщенного дня. Любовь – необязательное удовольствие, вроде рюмочки коньяка.
Наверное, нетрудно догадаться, что отношения наши несколько превысили рамки обычного интервью. Увы, долгого романа не получилось. Нельзя сказать, чтобы Алла была властной женщиной, но она никогда и ничего не меняла в своих планах и делах, никогда не шла навстречу, никогда не пыталась сделать хоть какой-нибудь шаг навстречу, предоставляя окружающем приспосабливаться под нее. Я человек куда более мягкий и отзывчивый, но переделываться под нее целиком и полностью не хотел, и в наших отношениях наступил разрыв. Правда, подозреваю, что при ее складе ума этого разрыва она могла и не заметить. Не звоню – значит занят.
Телефон ее я еще помнил.
На том конце трубку снял мужчина. Я попросил позвать Аллу Карловну и через минуту услышал ее чуть хрипловатый голос:
– Да, я слушаю.
– Привет, это Сергей. Ты не хочешь сегодня вечером попить пивка?
– Хорошо. Я освобожусь в десять.
Вот так. Ни единого лишнего слова, никаких вопросов о том, удобно это мне или нет, почему так долго не появлялся, как мои дела. Она освободится в десять! Остальное ее не касается.
Однако до десяти оставалось еще три часа, которые следовало с толком использовать.
Я достал купленный полгода назад на «Казакова» [7] лазерный диск с милицейской базой данных. Хоть он и считается чем-то не совсем легальным, но никакой особой информации на нем нет – только фамилии, адреса и телефоны, да еще номер паспорта. В общем, ничего секретного. Правда, очень часто большего знать о человеке и не требуется: две сестрички жили на Комендантском аэродроме; Копелевич на Чкаловском проспекте; Костенко в Купчино, а верхолаз Рыжков – на улице Ленсовета. А вот Николаев Викторовичей Ретневых выпало сразу два. Один жил на улице Трефолева, другой – на Передовиков. У меня сразу появилось ощущение, что оба – не те. Не знаю, откуда. Просто, так показалось.
7
Рынок электроники в Санкт-Петербурге.
Что ж, теоретическую часть расследования можно считать законченной. Теперь пора садиться на мотоцикл и ехать по адресам.
Лесовета, восемьдесят. Теплые сумерки наполняет густой запах лип, хотя самих деревьев я не увидел. Во дворе стоит типовой детский садик, между ним и домами раскинулся широкий пустырь с несколькими тропинками, выложенными бетонными плитами и десятком гаражей. На скамейке перед третьим подъездом чинно восседают две бабульки, одна из которых зажимает между колен деревянную клюку.
«Это к удаче», – подумал я, и на губах невольно появилась улыбка.
– Добрый вечер, – как можно доброжелательнее поздоровался я. – Вы не знаете, Игорь Рыжков здесь живет?
– Ну ты смотри, – удивилась та, что с клюкой, – сколько уж нет человека, а к нему все идут.
– Много приходят? – тут же заинтересовался я.
– А как же, – подхватила вторая. – Золотые руки у парня были. Чего только не делал! Бывает, видишь, затаскивают к нему в гараж какую-то рухлядь, смотреть не на что. Вон его гараж, коричневый который. А пройдет неделя-другая, глядь, а выезжает такая красавица, глаз не оторвешь. Сверкает вся, фары светятся.