Репрессированные командиры на службе в РККА
Шрифт:
На этих сборищах велись уже более резкие контрреволюционные разговоры, рассказывались антисоветские анекдоты… Уборевич, Урицкий и Тодорский хотя и не принимали непосредственного участия в этих контрреволюционных разговорах, но в их присутствии они велись совершенно свободно и открыто» [66].
На этом допросе Н.А. Ефимов показал, что о причастности к заговору А.И. Тодорского он узнал в 1933 г. от Тухачевского.
Было бы неверно утверждать, что Тодорский до его ареста абсолютно ничего не знал о наличии в НКВД показаний на него. С частью из них его, видимо, все-таки знакомили, и некоторые материалы следственного дела свидетельствуют об этом. Например, там имеется письмо Тодорского от 8 июля 1937 г. в адрес
Отметим, что промежуток между показаниями Ефимова, обличающими Тодорского, и письмом последнего в «компетентные органы» составляет полтора месяца.
Командарм 2-го ранга А.И. Седякин, до ареста начальник Управления противовоздушной обороны РККА, в показаниях от 2–5 декабря 1937 г. назвал А.И. Тодорского одним из руководящих заговорщиков, хотя в обоснование этого заявления не привел совершенно никаких данных: «Мне были известны следующие руководители-заговорщики управлений НКО… УВВУЗ – Тодорский.
С целью определения… поведения фронтов, ведущего к чувствительному поражению сначала Белорусского, а потом Украинского фронтов… мы предполагали провести в начале 1937 г. большую оперативную игру Генерального штаба на Западном фронте. В игре занимали тактические должности… Тодорский» [68].
С названными показаниями Седякина (равно как и остальных вышеуказанных лиц) Тодорского, после его ареста, следователи ознакомили, они же (показания) фигурируют и в обвинительном заключении. Однако были и другие показания А.И. Седякина, резко расходящиеся по своему содержанию с приведенными выше. Так, в 3-м томе по делу Седякина, где находятся его собственноручные показания, на листах 626–631 находим фактически опровержение всего того, что им было сказано на допросе в начале декабря 1937 г. Он пишет, что «…с Тодорским мои отношения всегда были натянутыми. Встречи были только служебные. Политического контакта или антисоветского сговора ни с кем из них у меня не было (перед этим были упомянуты Г.И. Кулик, А.В. Хрулев, А.И. Тодорский и еще несколько человек. – Н.Ч.). До дня своего ареста я ни от кого не слышал о причастности этих лиц к военно-фашистскому заговору. Подозревал Тодорского, поскольку его имя фигурировало в печати, но от других заговорщиков о Тодорском ничего компрометирующего не слышал» [69].
Арестованный командарм А.И. Седякин говорит, что он стал подозревать Тодорского в причастности к заговору в связи с сообщениями в печати. Но сказал он об этом как-то глухо и неконкретно. И не ясно – о чем сообщалось в прессе, в чем именно обвинялся начальник УВВУЗа, что ему инкриминировалось? И когда происходили указанные события – о том у Седякина ни слова. Относительно Тодорского это тем более интересно, так его имя упоминалось в те годы чаще всего в связке с именем В.И. Ленина, с содержанием его книжки «Год – с винтовкой и плугом». Какие же такие сообщения вдруг появились в печати, что кардинально изменилось, если один из высших чинов в РККА начал подозревать другого такого же высокопоставленного командира в противозаконных, антисоветских деяниях?
Ответ на этот вопрос находим в архивно-следственном деле А.И. Тодорского. Речь, оказывается, идет о периоде 1917–1918 гг., когда он был выборным командиром корпуса. Самый первый пункт обвинительного заключения гласит: «Тодорский А.И., командуя в 1918 г. 5-м Сибирским корпусом при оккупации немецкими войсками гор. Кременца, сдался в плен. Являясь при немцах начальником гарнизона Кременца, Тодорский А.И. издал два приказа по гарнизону…» (о содержании этих приказов уже было сказано в начале данного очерка).
Впоследствии Тодорский стыдился этих подписанных им документов, один из которых (в копии) был опубликован в 1936 г. на страницах «Правды». Выступая с покаянием на партийном собрании УВВУЗа, он сетовал: «…Темным пятном в моей беспартийной жизни являются два приказа, подписанные мною, когда немцы заняли город. Это я считаю безусловным пятном» [70].
«На хлеба НКВД» А.И. Тодорский перешел 19 сентября 1938 г. Двумя днями раньше он был уволен из рядов РККА. Таким образом, наконец-то закончилось длительное (около полутора лет) изматывающее душу и тело томительное ожидание ареста. «Они» пришли – и началась другая, доселе неведомая ему жизнь, растянувшаяся на долгие семнадцать лет.
Узнать, как в 1937–1938 гг. Тодорский «разрабатывался» соответствующими отделами НКВД, можно от лиц, непосредственно причастных к его делу. Бывший начальник 4-го отдела 2-го Управления НКВД Ф.П. Малышев, несмотря на все ухищрения уйти от ответственности и ссылку на провалы в памяти, тем не менее на допросе в Главной военной прокуратуре (ГВП) в марте 1955 г. внес определенную ясность в данный вопрос. Отвечая следователю ГВП о том, кто конкретно поставил вопрос об аресте А.И. Тодорского, Малышев ответил:
«По существующему тогда порядку, вопрос об аресте отдельных лиц из обслуживаемых объектов ставили лица, которые обслуживали эти объекты и у которых в связи с этим сосредоточивался и агентурный, и следственный материал. Данные же лица докладывали начальнику отдела и отделения о наличии материалов на лиц, подлежащих аресту. В ряде случаев они принимали участие и в докладе этих материалов начальнику управления, который давал указание о составлении справки на арест. Баранов же (младший лейтенант госбезопасности, оперуполномоченный Особого отдела Главного управления госбезопасности (ГУГБ). – Н.Ч.) обслуживал УВВУЗ РККА и он принимал участие в разрешении указанных вопросов о Тодорском…» [71]
Бывший оперуполномоченный К.В. Баранов, давая в феврале 1955 г. показания военному прокурору, был более откровенен, нежели Ф.П. Малышев. Он в это время продолжал службу в контрразведке, занимая должность заместителя начальника особого отдела одной из частей Московского округа ПВО. «Как оперуполномоченный НКВД СССР я обслуживал УВВУЗ РККА, где начальником был Тодорский. По службе я знал Тодорского только с положительной стороны. По вопросам, о которых я его информировал, он всегда принимал необходимые меры… какими-либо отрицательными данными о его служебной деятельности я… не располагал… Перед возбуждением уголовного дела врид (временно исполняющий должность. – Н.Ч.) начальника 4 отдела НКВД СССР Малышев приказал мне собрать материалы на Тодорского. Узнав от следователей, у кого из них есть показания на Тодорского, я сделал выписки…
По приказанию Малышева составил справку руководству… Но заявил Малышеву, что необходимых данных для ареста Тодорского в собранных материалах нет… Прямых показаний на причастность его к заговору не было. Других каких-либо материалов, изобличающих Тодорского в антисоветской деятельности, по делу даже и по оперативным данным не было, однако вскоре… Тодорский был арестован» [72].
Баранов показал, что у него лично как в процессе следствия (он вел его во внутренней тюрьме, а затем в Лефортово до половины января 1939 г.), а до этого по работе в УВВУЗе сложилось твердое мнение, что Тодорский не был врагом советской власти. И здесь Баранову в значительной мере можно верить. Доказательством тому является факт, что на допросах у него Тодорский так и не признал себя виновным. Потом у него же (Баранова) арестованный комкор от своих показаний, выбитых капитаном Малышевым и младшим лейтенантом Музулевским, отказался.