Решающий поединок
Шрифт:
Панорама Босфора открылась за очередным поворотом неожиданно. Пролив красив даже в пасмурную погоду. Натруженными басами перекликаются буксиры. Паромы, уткнувшись в причалы, всасывают людской поток. Рыбаки, видимо, только что вернувшись с лова, тут на берегу продают рыбу. В поисках легкой наживы кружат чайки, словно хлопья снега.
Возвращаясь из зарубежных турне, старшие товарищи рассказывали нам, молодым, о своих соперниках. Нам казалось, что, встречаясь на крупных зарубежных турнирах с борцовской элитой, они проигрывали только титанам или выигрывали тоже у титанов. В их повествованиях национальный герой Турцци тяжеловес Хамид Каплан превращался в этакого циклопа на ковре. Он все крушил и ломал на своем пути. Из рассказов очевидцев выходило, что турецкий богатырь опять на очередном первенстве мира одному борцу рассек бровь, другому — подборок, а уже расквашенных
Наша команда появилась в зале задолго до выступления, но еще раньше нас появились здесь зрители. А так как в Турции любой мужчина считает себя завзятым борцом, то уже за час до начала матча в зале, вмешающем пять тысяч человек, не оказалось ни одного свободного места. Для военной полиции места все-таки нашлись: белые каски прошли трибуны крест-накрест. Меры, как оказалось, далеко не лишние. Впрочем, как и обязательное изъятие торговцами прохладительных напитков пустых бутылок у покупателей. Самые «тяжелые» предметы торговли, на которые не распространялось это правило, — бумажные национальные флажки. «Обезоруженные» зрители тем не менее надолго запомнились нашим ребятам. Да, к такой обстановке необходимо вырабатывать иммунитет. Перед началом соревнований потолочные балки затянуло сигаретным дымом. А когда прошла половина поединков, то нам, не привыкшим к тому, что в спортивных залах разрешается курить, казалось, что мощные лучи юпитеров и то не пробиваются сквозь табачный дым. Монеты, апельсины, огрызки яблок летели на помост градом, если зрители узрели в решении арбитра неточность. Более фанатичных и более необъективных болельщиков мне больше не доводилось встречать: под улюлюканье трибун попадал чуть ли не каждый выходящий на ковер.
Во время представления команд Каплан на помост не вышел, его место в строю занимал не известный никому из нас борец. Поворот несколько неожиданный, но нельзя сказать, что неприятный. Как-то не особенно хотелось вот так сразу попадать в объятия аса борьбы. Даже мысль об этом вызывала эмоции вроде тех, которые должен испытывать неискушенный человек перед купанием в проруби.
Зал лихорадило. Несколько раз терялись судьи, и тогда поднимался такой свист и гвалт, что его волны докатывались и до нашего убежища — раздевалки, спрятанной под трибунами. Ребята после схваток появлялись потные, разгоряченные, жадно припадали к термосам с горячим чаем, к бутылкам с грейпфрутовым соком. Проигравшие тут же валились на раскладушки, даже не расшнуровав ботинок.
До последнего поединка исход матчевой встречи был не ясен. Мне предстояло склонить чашу весов в нашу сторону. Дело из-за отсутствия Каплана считалось уже предрешенным. Наверное, в тот момент и мне казалось, что выиграть поединок будет легко. Но день ожидания схватки с именитым пехлеваном Турции и вся нервозность поединков, предшествующих моему выходу на ковер, сделали свое дело. Борцы говорят о таком состоянии — перегорел…
После свистка судьи я бросился на своего соперника: решил взять его на испуг. Обвил его ногу своей, но прием провел неловко, и вместо того чтобы поставить турецкого тяжеловеса на мост, сам попал в критическое положение. Когда понял, что случилось, — разозлился. Он пытался меня прижать спиной к ковру, а я пытался вывернуться, но не смог. Тогда миллиметр за миллиметром начал пятиться к краю ковра. Впрочем, пятиться — не то слово: выгнувшись дугою, упираясь лбом в ковер, я волок на себе соперника подальше от центра. Мой позвоночник предательски дрожал, натуженный, готовый вот-вот распрямиться. Более мученического уползания не припомню. Если бы не эластичность ковра, то на нем осталась бы борозда, проложенная головою.
Пот застилал глаза, шея побагровела и вспухла от прилива крови. И все же вылез на обкладную дорожку. Прошло полсхватки. На табло горели три проигранных мною
Дальнейшее помню сумбурно. Нападал на своего соперника, отчаянно пытаясь отыграться. По моим подсчетам, уже свел поединок вничью и даже вышел вперед, но арбитр, то и дело прерывал схватку, апеллируя к боковым судьям. Трибуны поднимались как по команде. И я в конце концов оглох, как глохнут артиллеристы во время боя. В заключение объявили ничью. Такой же счет был Зафиксирован и в командных соревнованиях.
Тренер сказал только одну фразу:
— Думал, не хватит характера, ляжешь.
— Это вы про мост? — спросил я. — Какой там характер. Поднатужиться пришлось, но сдаваться не думал.
На следующее утро автобус мчал нашу команду в аэропорт. Можно напоследок насмотреться на убегающие назад рощи апельсиновых деревьев. Когда еще придется побывать в этих краях!
Ко мне подсел турецкий тренер Нури Бойтурум, сопровождавший нас в аэропорот, поманил пальцем переводчика.
— Чего он хочет? — спросил я у переводчика.
— Говорит, что ты станешь в Толидо чемпионом мира.
— Шутит, что ли? — удивился я.
Бойтурум, словно прочитав сомнение на моем лице, несколько раз показал большой палец, что-то сказал и пересел к Преображенскому.
Я вопросительно посмотрел на переводчика.
— Он сказал, что Каплан хитрый. На первую встречу сказался больным. Решил присмотреться. Две другие тоже неважно себя чувствовал, а сам ходил наблюдал. Раз не вышел на ковер — неспроста. Сказал еще, что ты можешь повесить портрет Бойтурума в красном углу. Он не пророк, но слова его сбудутся еще этим летом. Пусть, мол, русский запомнит, кто первым увидел в нем чемпиона.
Встретиться с Капланом мне пришлось через несколько месяцев. Жребий свел нас в финале чемпионата мира в Толидо (США, Огайо). Для меня, впервые включенного в состав сборной СССР, на состязаниях такого ранга все было в диковинку. Нас разместили в студенческом общежитии университетского городка. Чистота. Обстановка спартанская. Шкаф, стол, двухъярусные койки, покрытые серыми одеялами. Двор с утра наполняется разноголосым говором. Разноцветные костюмы, словно паспорта. Ярко-красные, с белым серпиком луны. Это турецкие борцы.
Вот идет похожий на ястреба Акбас. Такое сходство возникает из-за его носа, напоминающего ятаган. Он идет, чуть припадая на ссохшуюся ногу — последствие болезни, перенесенной в детстве. В поединке он обычно выставляет ее вперед. Она у него вроде приманки. Обманутые ее беспомощным видом, соперники пытались перевести Акбаса в партер. Турецкий борец отдавал свою ногу на растерзание, и порою в замершем зале слышался хруст сухожилий. А Акбас, будто не чувствуя боли, садился в шпагат, дотягивался до бедра уже торжествующего победу противника и ставил его торчком на голову. Соперники так и не успевали понять, каким образом у них ускользала победа и они оказывались поверженными.
Акбаса прозвали Железным хромым. Его повадки знал каждый, но жалкий вид ноги искушал своею беспомощностью, гипнотизировал: на нее бросались, очертя голову, закрыв глаза, как в омут, веря и не веря в свой успех, сознавая обреченность и надеясь на чудо.
Вот идет румын Бола. Крупный, высокий. Лоб с залысинами. Его я немного знаю. У Бола литые квадраты брюшного пресса, словно пластинчатый панцирь. Он выставляет руки-клешни, оставляя минимум возможностей для. атаки, и предпочитает силовую манеру ведения схватки. Ему бы только уцепиться. Неважно за что — ногу, руку, голову. И уж если захватил, то выдерет с корнем, взметнет борца до потолка, на второй этаж, как говорят у нас. Но Боле неособенно везет; чего-то он недотянул в борцовском искусстве, но чего? Себя он потом найдет в учениках. Но ни он, ни мы сейчас даже не подозреваем, что в 1974 году в Стамбуле на первенстве мира его питомец Ладислау Шимон выиграет чемпионскую корону в тяжелом весе.