Решающий поединок
Шрифт:
…Каплан смелый и решительный борец, с бойцовским характером. Он не жалеет в схватке себя, а уж противника и тем более. Но у него была ахиллесова пята — слабая техническая вооруженность. Он компенсировал ее решительностью, с первых же секунд начинал теснить своих соперников. Шел на них как бы в психическую атаку. Более слабых буквально на руках выносил с ковра. Что это ему давало? На его стороне была активность, которая в прежние годы приносила технические баллы. В таком сумбуре хлипкого борца он просто подламывал под себя и клал на лопатки. Атлетов опытных, не отличавшихся особой выносливостью, он такой тактикой «загонял». Соперники скисали от бурного натиска, и тогда он, по-крестьянски облапив их, подламывал — и вся недолга. Проделывал он эти штуки только в прямой открытой стойке, считая сближение выигрышным для себя. Вот
Реальных шансов положить его у меня не было. Каплан ведь видел, как я боролся, если не все поединки, то хоть что-то… И должен был заметить схожесть стилей. Я тоже предпочитал бороться в прямой стойке и любил идти на сближение.
В общем, мы боролись в сходной манере. Разница, однако, была в мою пользу. Я хорошо бросал из обоюдного захвата, тогда как Каплан просто-напросто выпихивал соперника с ковра.
Теперь давайте вернемся к поединку. Свисток. Завязка наступила на моей половине. Помните, он не снизошел до разведки, обхватил было меня… Вот тут-то между зрительским восприятием и тем, что на самом деле происходило на ковре, и кроется разница.
Когда турецкий спортсмен попытался свои руки свести в замок за моей спиной, он, сам того не ведая, попал в западню. О лучшем положении для своего коронного броска, который я держал до последнего момента в секрете и ни разу не провел еще на чемпионате мира, я и мечтать не мог. Он бы у меня получился на все сто процентов, но за ковром. Мы ведь в этот момент находились почти на обкладной дорожке. Я только бы напугал соперника и раскрыл тем самым свои карты. И уж тогда Хамид во второй раз ни за что бы не пошел на сближение. Чего-чего, а опыта у него хватало. Поэтому единственно правильным решением в подобной ситуации было показать всем своим видом, действиями, что я себя в таком захвате чувствую крайне неуютно. А еще лучше — симулировать страх. Пожалуй, именно это мне и удалось как нельзя лучше. Получилось, что я перепугался и в панике бежал с ковра. А раз так… Арбитр приглашает нас на середину ковра, и Каплан повторяет свой излюбленный тактический прием, пришедшийся мне не по вкусу. Но на сей раз мы сошлись в центре ковра, и, катапультированный, он рухнул лопатками на ковер. А я, веря и не веря случившемуся, по-бульдожьи вцепился в него. С начала схватки до этого момента прошло всего сорок секунд. А ведь чтобы прочитать об этом эпизоде, потребовалось гораздо больше времени.
Арбитр поднял мою руку вверх. Подержал ее в таком положении дольше обычного, видимо, он еще не свыкся с необычностью случившегося. Каплан повернулся ко мне спиной. Я сделал было движение, чтобы остановить его — по ритуалу полагалось обменяться рукопожатием, — спохватился и судья, но с опозданием: сутуля плечи, Хамид уходил.
На международных соревнованиях он больше не выступал в тяжелом весе, этот мой поединок был и первой, и последней очной ставкой с Капланом. Мы, правда, встречались на турнирах и после. Он держался отчужденно. Если мы случайно сталкивались в раздевалке, на параде или при построении участников, он едва кивал головой. Этот жест мог означать что угодно. Его при очень большом желании можно было посчитать приветствием. Но до сих пор я не уверен, то ли он действительно не узнавал меня, то ли нарочно не замечал. Он перешел в категорию полутяжеловесов. Надо было сгонять вес. И оттого скулы на его лице стали еще резче, еще глубже залегли морщины. Выглядел он усталым. И было в его фигуре что-то безысходное. Тем более что в «полутяже» уже вовсю властвовал Александр Медведь. А тот спуску не давал никому.
Меня можно упрекнуть в том, что, раскрывая перипетии нашего с ним поединка, я увлекся самовосхвалением: сплошная тактика, хитроумные обманные маневры. Наверное, точно увлекся и что-то перегнул. За секунду до начала этого поединка у меня не было уверенности не только в том, что я его мгновенно положу, но и в том, что сумею выиграть хотя бы балл. Практика к той поре научила меня одной премудрости — незапрограммированности. Построй я план поединка, у меня все пошло бы вкривь и вкось. Когда настроишься на что-то одно, а в процессе поединка перестраиваешься, то хорошего от этого не жди. Поэтому я предпочитал импровизацию и считаю хорошим борцом того, кто имеет (а это справедливо в отношении любого единоборства) именно эту черту характера. Но свой секретный прием я хранил про запас не случайно. И симулировал трусость
Что было потом? Пьедестал почета. Гимн. Золотая медаль. Автографы. И было все, кроме радости. На нее не хватало сил: подошел к перекладине, хотел подтянуться — не смог.
Была еще своеобразная раздвоенность; казалось, чемпионом мира стал кто-то другой — я, но вроде бы и не я.
Вживался в новую роль натужно. Постепенно осознавал, что титул сильнейшего человека на планете по вольной борьбе принадлежит именно мне. Что завоеван он в честной борьбе.
Наутро наша команда построилась на лужайке. Мы передавали эстафету своим товарищам — борцам классического стиля. Наступил их черед. Нам, чемпионам — третьим в команде золотую медаль выиграл Али Алиев, — вручили красные гвоздики. С тех пор гвоздики стали моими любимыми цветами.
Днем под дверью нашей комнаты Медведь нашел записку: «Господин Петерсон приглашает русских борцов-чемпионов посетить его колхоз». Мы были заинтригованы: хотелось посмотреть, как выглядит «председатель» этого «колхоза». Всей командой мы отправились по указанному
адресу.
«Председатель колхоза» оказался сухощавым мужчиной средних лет. Его моложавая жена с тщательно уложенными волосами по-деловому распределила обязанности среди гостей: нам с Александром поручили жарить на мангале сосиски; Сергей Андреевич дегустировал напитки; Али Алиев, обнаружив за домом на лужайке бассейн, увел остальных туда. Солнце сочилось зноем, поэтому с общего согласия прием проходил в самом бассейне. Мы еле успевали снабжать страждущих горячими сосисками с булочкой. Большим спросом пользовалась любая охлажденная жидкость, крепостью не превосходящая пиво. Мы с Александром тоже наконец взяли свое. И в бассейне поняли, чего нам не хватало.
Мы уходили от Петерсонов шумной ватагой. Сергей Андреевич, неся под мышкой подаренный мяч для игры в американский футбол, не удержался от вопроса:
— А почему, мистер Петерсон, все это вы назвали колхозом?
Хозяин засмеялся.
— Это профессиональное у меня. Я заведую рекламой. На русских — вы заметили, наверное, — большой спрос. Гагарин и прочие… Утверждают, например, что вы похожи на нас. Надо было опередить конкурентов. Вот вы и клюнули на необычное — советская земельная артель в Америке… Видите, мы умеем привлечь внимание к своему товару. — И выйдя из калитки, уже нам вслед добавил: — Все будет о'кэй! Жду вас снова в гости.
Мы встретились с ним ровно через четыре года. Чемпионат мира вновь состоялся в Толидо. Вначале я с недоумением смотрел на тормошащего меня господина. Его скороговорку трудно было разобрать, тем более что я давненько не был в англоязычных странах и успел уже растерять тот незначительный запас слов, которым в былую пору сносно оперировал. Взаимопонимание помогла найти фотография: на ней был изображен бассейн и наша сборная команда. Мы рассматривали снимок и поясняли господину Петерсону, кто чем занят из тех, кого не было с нами на сей раз. И вновь посетили его гостеприимный дом. Только во второй раз семья встретила нас в измененном составе. Жена, в строгих очках, делавших ее похожей на директрису, представила нам своего сынишку — Ивана-Христиана. Тут уже не вытерпел я, вспомнив тот давнишний разговор у калитки в момент прощания.
— Нет, — улыбнулся хозяин. — Не ради рекламы. Мы очень хотели ребенка. И так уж совпало. Ждали долго, а родился спустя полгода после того приема. Решили назвать его русским именем.
На Днепре
От Северной Америки до Европы лететь часов восемь. Внизу, словно на фотоснимке, застыла голубая рябь океана. Прямо перед глазами — неподвижная синь неба. Лайнер, мчащийся с околозвуковой скоростью, словно застыл в этом бесконечном пространстве.