Решающий поединок

Иваницкий Александр

…Развязка наступает примерно на четвертой минуте. Дитрих потянулся сцапать Кристофа. Вот-вот он ухватит его ежистую голову. Кажется, ему больше всего на свете хочется не только выиграть у этого мальчишки, но еще и оттаскать его за уши. Но Ларри, ничуть не испугавшись, сам устремляется в атаку, он подлезает-таки к правой ноге немца. Можно подумать, что он обнимает самое дорогое свое сокровище. Это длится короткое мгновение. Затем Ларри резко выпрямляется.

Ни до, ни после мне не доводилось видеть такого полета. Дитрих, будто катапультированный, взмыл вверх. Руки его растопырены, кажется, в воздух взмыла крестовина. Затем эта стокилограммовая махина заваливается на бок. Ударившись о ковер, Вильфред даже не пытается приподняться, защититься. Лежит

распластанный. Ларри поелозил сверху. По-видимому, партер для него — наука за семью печатями. Сам, не дожидаясь судейской команды, поднимается в стойку, которая, очевидно, более предпочтительна для него.

Ларри еще дважды выхватывает за ноги чемпиона Римской олимпиады, еще дважды возносит Дитриха на «второй этаж» и выигрывает схватку.

Американцу хлопают от души, а на его лице по-прежнему блуждает улыбка. Она у него такая же, как была до начала поединка. Принимает поздравления так, словно и не ждал иного исхода.

— Что не хлопаешь? — спрашивает, подходя, Сергей Андреевич.

— Да так, не знаю, радоваться или печалиться, — отвечаю ему.

— А ты считай по-другому. Дитриха американец вышиб. Одним зубром меньше, значит, не так уж и плохо. А потом — твой козырь в твоих руках.

Соглашаюсь с тренером. Мне понятно, о чем речь. Я предпочитаю встречаться с теми, кто меня не знает. Так что в данном случае выигрыш Ларри предпочтительней.

— Однако он не робкого десятка.

— Не робкого, — подтверждает Сергей Андреевич.

Наш полуфинальный поединок с Ларри начался тоже с опоздания американца. Он также попрыгал, наскоро разминаясь в своем углу. Здороваясь, наотмашь хлопает по ладони. В этом жесте есть налет пренебрежения к сопернику. Другое дело, если бы мы были старыми друзьями! Но и друзья обмениваются этим жестом только на тренировках, но никогда на серьезных состязаниях. Ну да, впрочем, сейчас не до тонкостей неписаного борцовского этикета. Главное — схватка. Прежде всего пытаюсь обуздать строптивого Ларри. Мне бороться на дистанции с ним не очень хочется. Это его амплуа. Мне необходим плотный захват. Навязываю ближний бой. Стыковка вроде удается. Ларри, впрочем, не особенно-то и вырывается. Его ничуть не пугает такой поворот событий. Сам он пытается опередить меня: обхватывает и ломает под себя. Чистейший прием «посадка» из классической борьбы.

Держусь начеку, потому что «посадка» у него все же получается. Знаю теперь — открытие не из приятных, — что американец может работать в любом захвате, в любой стойке: высокой, низкой. Хотя нет, излюбленная у него все же дальняя дистанция. Он опять кружит вокруг да около. Тактика, которая дала ему победу над самим Дитрихом. Надо его ловить поскорее. Подсечка не приносит результатов. У Ларри ноги согнуты в коленях, и ступни будто приварены к покрышке ковра: устойчивость великолепная. И все же наблюдаю только за ногами, их перемещением. Выражение глаз, положение туловища у Кристофа обманчивы — уведут в сторону. Истинный замысел соперника выдадут ноги, они начинают движение. Вот их положение меняется. Рывком успеваю захватить предплечье американца. Ларри вырывается. Поздно! Ларри, падая, успевает встать на мост. Настоящий, пружинистый. Но мне-то не до любования. Надо спешить. Коротко стриженная голова Ларри скользит по синтетическому ковру. Близок край. Ларри, передыхая, подпирает мост локтями. Снова сползает к кромке.

— Да держи же!!! — требует тренер.

Он тут, рядом. Забыл о своих фотоаппаратах, напрягся так, будто он, а не я пытаюсь дожать противника. Сам понимаю, что надо делать. Так мокрые же оба. Голова Кристофа выезжает на красную черту, переползает ее. Он и тут не теряется. Видит, что уже в зоне безопасности, и, расслабившись, ложится на лопатки под трель судейского свистка.

Не хочу распускать захват. Арбитр трогает за плечо. Показывает знаком — поднимайтесь.

Встаю, утешая себя тем, что три выигрышных балла заработал. И потом после такого «мостостроительства» силенки у американца порядочно поистощились. Но этот расчет не оправдывается.

Парень будто и не попадал в критическое положение, будто не он только что пропахал ковер чуть ли не из конца в конец. Атаки Ларри становятся резче. Он уже не так улыбчив, как в самом начале. Тут нужен глаз да глаз, поэтому стараюсь ни на секунду не упускать Ларри из поля зрения, навязываю плотный захват и держу его в напряжении до конца схватки.

Мой выигрыш отбрасывает Ларри за черту призеров. Наверное, в первый и последний раз. Через годик он такого перцу всем задаст!..

Остается последний бой. Вновь его вести с Лютви. Запас прочности у меня велик. Опять устраивает ничья. Страшное это испытание. Казалось, спи спокойно. Но это-то и превращает ночь в кошмар. Необходимость идти вперед однозначна, а здесь вариантов не счесть: можно настырно полезть в атаку, можно парировать усилия соперника, строя поединок на контрприемах. Но как неимоверно сложно принять правильное решение, когда тебе не надо делать ни того, ни другого: ничья, и я обладатель титула олимпийского чемпиона.

Мне бы характер венгра Козмы. Этот тяжеловес классического стиля весит 150 килограммов. У двухметрового гиганта сложилась та же самая ситуация. А он вечером преспокойно раздает автографы, зная, что ему на следующий день еще бороться с нашим Анатолием Рощиным, борцом, способным преподнести любой сюрприз. Козма убежден в своей победе.

Ворочаюсь, не засыпая. Медведь тоже не спит, но молчит. Сергей Андреевич входит на цыпочках. Не включая свет, стоит прислушиваясь. Кашляет.

— Бессонница проклятая замучила. Не выгоните — посижу с вами.

Знает он нас как облупленных. И от этого немного не по себе. Не обращая внимания на выражение наших лиц, тренер втягивает нас в разговор. Вернее, он говорит сам, безостановочно, нанизывая историю на историю. Мы оживаем от его баек. В его повествовании спортсмены послевоенных лет обретают плоть и кровь. В институтских аудиториях, позабыв школьную премудрость, они оказывались беспомощными рядом со своими сокурсниками, не нюхавшими пороху. За одной партой оказывались соседями командир разведроты и безусый юнец, лишь двумя месяцами раньше получивший аттестат зрелости. На первых порах казусы случалась один за другим. «Назовите тех классиков, к которым вы питаете особую привязанность», — просит Толю Анисимова профессор, читавший курс русской литературы. Не сразу собравшись с духом, Толя вспоминает борцов классического стиля, с кем ему доводилось встречаться или о которых он слышал. «Швед Бертил Антонсон, наш Александр Мазур, грузин Арсен Мекокишвили. Правда, он больше по вольной выступает». «Вы о чем это, милейший?» — кхекает деликатно профессор. «Как о чем? Вы же о классиках спрашиваете?» — «Литературы, литературы классиков, а не о ваших борбистов».

Аудитория покатывается с хохоту. Анисимов смущен.

— Было всякое, — потягиваясь, продолжает Сергей Андреевич. Он смотрит на часы — Половина пятого. Уже утро. Вот не прогнали меня, а склероз дает себя знать, старею, заговорился я тут, а вам отдохнуть надо бы. Завтра по последнему разу на ковер.

— Да какое там завтра, Сергей Андреевич! — возражает Медведь. — Сегодня.

— Правильно, сегодня. Спите. Двое вас осталось. Остальные только на «бронзу» или «серебро» могут рассчитывать.

Он уходит, сохранив нам несколько часов. Пока говорил, вспоминал, мы отключились мысленно от борьбы. Теперь снова думы о ней. Вот они, встречи Олимпиады. Вроде все обычно, как на первенстве мира. А счет на медали особый.

…Мой выход на ковер затягивается. Не нахожу себе места. Любой звук бьет по нервам. Они превратились в паутинки, вот-вот порвутся. Комментатор Советского радио Нина Еремина, завидев меня, спешно подходит с магнитофоном.

— Скажите, что вы думаете перед решающей встречей?