Решающий шаг
Шрифт:
Дом казался самым обыкновенным по внешнему виду, но внутри комнаты были сверху донизу разукрашены резьбой и цветными узорами. Ветви деревьев, отягощенные плодами, гроздья винограда, полыхающие яркими красками бутоны цветов, а рядом самовары с бьющим из трубы красноватым пламенем, цветные чайники с льющимся из носика чаем — орнамент, мозаика, восьмисотлетняя глазурь древнего Куня-Ургенча — все это причудливо переплелось по стенам. На дорогих коврах лежали бархатные тюфяки, высокие стопки одеял и подушек в наволочках из цветного шелка. Огромное зеркало в углу удваивало все, что было перед ним. Таково было убранство комнаты, в которую Джунаид ввел своего гостя.
Эзиз устало опустился на бархатный тюфяк. Слуга, наполнив серебряную чашечку кальяна светлым ташаузским табаком и положив сверху уголек саксаула, подал гостю трубку. От первых затяжек ароматным дымом у Эзиза закружилась голова, цветные узоры на стенах задвигались перед его глазами, теряя ясность.
Хан не торопился спрашивать о здоровье, о жизни. Эзизу же не терпелось поскорее узнать, куда скрылась дичь, за которой он охотился. Поэтому, лишь только вернулась к нему ясность мысли, он обратился к Джунаид-хану:
— Курбан Мухаммед-хан, прости меня! Я приехал для того, чтобы...
Курбан Мухаммед — это было имя хозяина, Джунаид — название его племени. Неожиданное обращение. Эзиза запросто, по имени, изумило хана. К тому же обычай не допускал, чтобы гость первый заговорил о цели приезда, пока сам хозяин не спросит его об этом. Ничего не понимая, Джунаид-хан уставился на Эзиза:
— Эзиз-хан! Как неожидан твой приезд, так неожиданны и твои речи. К добру ли?
— Господин хан! Еще раз говорю: прости меня. Сейчас с тобой говорит не Эзиз-хан, а человек, который не хочет упустить потерянное. Моя потеря сегодня утром или самое позднее в полдень вошла в твою страну. Если не трудно, я прошу раньше всего разузнать о ней.
— Потеря?.. Эзиз-хан, это что-то вроде загадки. Твоя потеря — это что-нибудь домашнее или степное?
— И домашнее и степное.
— Съедобное или несъедобное?
— Поганее собачьего мяса!
— Если твоя потеря находится в пределах моей страны, то завтра, как только ты проснешься, она будет перед твоими глазами.
— Будь здоров, господин хан, я благодарен тебе!
Эзиз сообщил приметы Чары Чамана. Джунаид тотчас же разослал по аулам гонцов, приказав связать и привести Чары Чамана вместе с его спутниками и теми, кто оказал ему гостеприимство.
Слуга внес зажженную лампу. При свете ее Джунаид пытливо взглянул в лицо гостя и увидел на нем следы душевного смятения. Поняв, что с Эзизом случилось что-то неладное, хан решил расспросить его, хотя это тоже шло в разрез с общепринятыми правилами приличия, так как гость еще не успел отдохнуть.
— Эзиз-хан, — обратился Джунаид к своему гостю, когда подали чай, — хотя мы и живем далеко друг от друга, сердца наши близки. Я всегда расспрашиваю о тебе проезжих и приезжающих из Теджена. Твои успехи радовали мое сердце. Мне казалось, что ты достиг всего, чего хотел, или близок к цели. Но твой неожиданный приезд и вид твой, если только это не от усталости, говорят мне о многом. Я не спрашиваю о цели твоего приезда. Мне хотелось бы только знать, чем объяснить разницу между тем, что я слышал о тебе и твоих успехах, и тем, что я вижу?
Эзиз понял, что перед ним проницательный и решительный человек, способный быстро и без раздумий составить себе мнение о людях, как и отдать приказ об уничтожении их. Поэтому следовало подумать, как говорить с ним. Эзиз, неспеша, начал беседу:
— Господин хан, я никогда не забывал твоего совета: «Если хоть смутно почувствуешь намерение врага, — опереди его». Я так и Действовал. Когда мне стало известно о намерении Совета отобрать хлеб у баев, чтобы помочь голодным дейханам, я сам захватил запасы богатых и стал раздавать хлеб населению по твердым ценам. Мусульмане превознесли мое имя. Но твой завет я не выполнил до конца: я послушался пустых болтунов из «национального комитета» и в результате опоздал — получил пощечину.
И он рассказал Джунаиду обо всем, что произошло в Теджене.
Джунаид тотчас спросил:
— Эзиз-хан, почему я живу не в Хиве, не во дворце Исфендиар-хана, а обосновался вот здесь, в Ташаузе?
Вопрос привел Эзиза в недоумение: какое это имеет отношение ко всему тому, о чем он говорил? Сколько он ни думал, ясного ответа найти не мог и вообще не понял, к чему был задан этот вопрос.
— Господин хан, я не знаю, почему ты не живешь в Хиве. Может быть, потому, что ты хан Джунаида?
Джунаид укоризненно посмотрел на своего собеседника:
— Ты и на самом деле этого не понимаешь! Если бы я сидел во дворце Исфендиар-хана в Хиве, то, конечно, считался бы повелителем всего Хорезма, но был бы там в положении соловья в позолоченной клетке. Там со всех сторон крепостные стены, широкая река. Вокруг дворца живут старые чиновники Исфендиара, которые ненавидят меня. Да и русские не питают ко мне никакого доверия. Случись со мной что-нибудь, — все окружающее превратится в кольцо, которое трудно разорвать. В каком же положении я окажусь? А сюда ко мне никто не осмелился подступиться. Всадник лишится копыт, птица — крыльев! Стоит мне только узнать, что в Хиве, в любом месте Хорезма восстают против моей воли, и я в ту же ночь появляюсь там, чтобы разнести все в пух и прах!.. А твое положение? Сидя в городе, кем ты хочешь повелевать, над чем властвовать? Повелевать царскими чиновниками? Не велика честь! Управлять городом? Не удастся! Железная дорога проходит по твоему животу, режет его пополам. Будешь сидеть в городе — железо будет со всех сторон колоть тебя, подобно штыкам. Сегодня ударишь кого-нибудь по лицу, завтра тебе ответят подзатыльником и рот твой забьют землей. С железной дорогой нельзя шутить. Ну, предположим, дам я тебе пятьсот джигитов, и сегодня ты разгромишь тедженских красногвардейцев. Нет сомнения, что разгромишь. Но завтра с двух сторон по железной дороге подвезут тысячу всадников — где у тебя сила устоять против них?.. Ты — сын туркмена, вырос на просторах степей..Ты держись всегда простора, не путайся в тесноте города! Не понравилось тебе что-нибудь в Теджене или власть не угодила твоему сердцу — вот тогда иди в город. Разгроми все в одну ночь — и назад. Тогда, чтобы твои враги ни делали, они не смогут подчинить тебя и одно твое имя будет наводить на них страх. Они даже не смогут напасть на тебя. Да и то учти: стать ханом Теджена — еще не значит стать ханом теке, подчинить своей власти Ахал-Аркач и Мары. Ты отодвинься от железной дороги на север, в глубь степей, и стань покрепче и пошире на ноги. А я всегда подле тебя — только дай знать... И еще скажу: не нравятся мне эти твои новые покровители — Нияз-бек и Ораз-Сердар. Их люди едут и ко мне без конца — не дают высохнуть помету своих коней во дворе. Я хоть и говорю им приятное, но то, что намерен делать, держу в себе. С тобой они говорят на твоем языке, а все же не от сердца. Они хотят сесть на тебя и погонять, как ишака. А ты постарайся сам сделать их своими ишаками. Будь с ними ласков, но не подчиняй им свое сердце. Пусть в серьезных делах не ты, а они обращаются к тебе за советом и помощью...
Эзиз считал себя вполне зрелым правителем, но, послушав Джунаида, почувствовал себя ребенком в большой политике.
«Да, эта старая лиса, — подумал он о Джунаиде,— научилась тысяче и одной хитрости и всяким уловкам». Вспомнилось, что старый хан еще полгода назад обещал свою помощь, и Эзиз сказал:
— Кстати, господин хан, я хотел поблагодарить тебя за привет и обещание помощи. Афганец, который был у тебя с поручением от афганского эмира, заезжал ко мне и передал мне твои слова.
— Афганец?.. — Джунаид-хан задумался, что-то вспоминая, затем спросил: — Это не Абдыкерим-хан?
— Да, он.
— Два раза он был у меня. И других таких посланцев приезжает немало.
Хотя Джунаид и знал, что Абдыкерим-хан не афганец, но не сказал об. этом Эзизу. Но раз уже зашла речь о внешних сношениях, он постарался убедить тедженского хана в необходимости служить тому же государству, которому служил Абдыкерим-хан и сам Джунаид. Он начал издалека:
— Мы переживаем смутное время. Делай что хочешь, и нет такой силы, которая могла бы тебе помешать. Но это время продлится недолго. Порядок скоро придет...