Решающий шаг
Шрифт:
Оборвав свою речь, он вернулся в кабинет, налил в бокалы виски и поднял свой:
— За будущее ваше губернаторство, граф! Они чокнулись.
Дохов вдруг поднялся на диване и уставился на них мутными глазами. Генерал нажал кнопку звонка. В дверях показался адъютант. Дохов, шатаясь, подошел к столику и опять потянулся к черной бутылке.
— Господа...
Но генерал сказал адъютанту:
– Машину господину министру!
Граф Доррер и адъютант взяли Дохова под руки и, не обращая внимания на его протесты, потащили к машине.
Глава десятая
Под Каахкой завязались упорные, длительные бои. Штаб советского командования оставался в Теджене. Алеша Тыжденко все время находился в боях и только на третий день после занятия Теджена приехал в город по вызову Чернышева. Иван Тимофеевич сразу, как только Тыжденко вошел в кабинет, заметил, что тот чем-то расстроен. Поздоровавшись, он спросил:
— Что это ты, Алеша, такой невеселый? Надо радоваться победам, а ты точно на похоронах. Устал? Или, может быть, болен?
Тыжденко тяжело вздохнул.
— Нет...
— Так в чем же дело?
— Я совершил преступление.
Чернышев с удивлением посмотрел на Тыжденко: действительно, у него был подавленный вид.
— Преступление?
— Да. Такое дело — до самой смерти себе не прощу! И тебе не знаю, как теперь смотреть в глаза... Артык...
Чернышов вскочил со стула, схватил Тыжденко за плечи:
— Ты убил его?
— Не я, мои красноармейцы стреляли, но это все равно. Если б я раньше приказал прекратить огонь, он был бы сейчас вместе с нами.
Некоторое время оба молчали. Чернышов спросил:
— Убит?
— Не знаю.
— Рассказывай все.
Иван Тимофеевич сел на свое место за письменный стол. Взгляд его был задумчив.
Тыжденко рассказал, как было дело, и с болью закончил:
— У меня и сейчас еще звучит в ушах его голос: «Алеша! Алеша!» Как сейчас вижу: припадает он к гриве коня, обнимает руками его шею, а горячий конь встает на дыбы... Какой радостный был у него вид, когда он выехал к нам навстречу! Он шел к нам с открытой душой, а мы... встретили его пулей. Я слишком поздно узнал его.
— Да, жалко, — задумчиво проговорил Чернышов.— Он не был контрреволюционером. Горячая кровь толкнула его в лагерь врагов. А может быть, и моя ошибка...
— Что ты хочешь сказать, Иван Тимофеевич?
Чернышов не успел ответить. Вошел Ашир. Поздоровавшись, он с тревогой посмотрел на обоих. Иван Тимофеевич осторожно сообщил, что друг его ранен в бою, может быть, даже смертельно.
— Он ничего другого не заслужил, — твердо сказал Ашир, но сердце его сжалось от боли.
Иван Тимофеевич пытливо посмотрел на него.
— Ашир, не криви душой. Не ты ли говорил, что теперь, когда мы разделались с куллыхановцами, Артык обязательно будет с нами? Вот сейчас товарищ Тыжденко рассказал мне, что Артык пытался перейти к нам, но попал под пулю. — Он помолчал немного, затем снова обратился к Аширу: — Вот что, Ашир! Как ни опасно сейчас появляться в аулах, особенно тебе, все же надо попытаться найти Артыка.
Ашир тотчас же с готовностью поднялся со стула. Чернышов продолжал:
— Если он согласен, если найдется хоть малейшая возможность, надо перевезти его в город. В случае тяжелого ранения в ауле он может погибнуть. Так или иначе, ты узнаешь о его положении и намерениях.
Спустя полчаса Ашир, захватив с собою пакет с бинтами и медикаментами и получив от фельдшера наставления, вышел из штаба. Он решил выехать в аул после захода солнца и, чтобы скоротать время, зашел на квартиру Мавы.
Самого Мавы дома не было. Майса встретила его радостно:
— Ашир-джан! Слава богу, опять посчастливилось встретиться на родине!
Ашир пошутил:
— Разве не все равно, где встретиться?
— Нет, Ашир. Лучше родины ничего нет!
— А какое место считаешь ты своей родиной?
Вопрос Ашира заставил Майсу задуматься. Она почти забыла Мехин-Кала, где родилась и выросла. Как во сне, вспоминался ей иногда аул у подножия гор, светлый говорливый ручей, возле которого она девочкой беспечно играла и резвилась. Жизнь в семье Халназара не вызывала у нее ничего, кроме ненависти и отвращения. Но там проснулась и окрепла ее любовь, и ей поэтому хотелось сказать: «Родина моя — аул Халназара». Не зная, что ответить, она с недоумением посмотрела на Ашира.
— В самом деле, Ашир, где же моя родина?
Ашир чуть не рассмеялся, но Майса смотрела на него серьезно, и он серьезно ответил:
— Майса, родина твоя обширна: Мехин-Кала, аул Гоша, Теджен, Чарджоу... Как говорит Иван, вся советская земля — твоя и моя родина. Не гак ли?
— Да, и Мавы так говорит.
— А ты что думаешь об этом?
— Когда мы поехали в красном вагоне, а особенно, когда в Чарджоу загремело на небе и на земле, я думала, что пришел конец моему счастью. Но теперь я привыкла и к грохоту стрельбы и ко всему. По правде сказать, теперь я везде чувствую себя как дома...
В сумерках, сунув револьвер в карман, Ашир в простой дейханской одежде вышел из квартиры Мавы и двинулся знакомой дорогой.
Айна чуть не умерла от горя, когда Артыка привезли в похоронном кеджебе (Кеджеб — паланкин). Но Артык был в сознании, в глазах его светилась жизнь, и он мог даже немного говорить. Айна обрадовалась и, обняв Артыка, помогла снять его с верблюда.
Аульный знахарь приготовил лекарство и стал перевязывать рану. Пуля пробила бок, не задев кишечника, но кровоточащая рана, когда отодрали прилипшие к ней лоскуты материи, выглядела страшно. Артык терпеливо переносил боль и, чтобы не волновать Айну, мать и Шекер, при перевязке не издал ни звука. Наоборот, он даже ободрял их. Стонал он только во сне. Днем его не так мучила рана, как сознание неудачи, постигшей его как раз в тот момент, когда он был уже близок к цели и мог исправить свою ошибку. Он видел Алешу, Алеша видел его. Они даже слышали друг друга, их отделяла всего лишь небольшая открытая площадка, расстояние броска палки. Но... недаром говорится: «Беда—между бровью и глазом».