Решающий шаг
Шрифт:
Когда приезжали в аул за зерном караванщики-йомуды, Гандым купил у них двухгодовалого верблюжонка и вместе с женой и дочкой стал выхаживать его. Весной зеленая трава, зимой ветвистая колючка всегда лежали в кормушке верблюжонка. Рано утром и поздно вечером его кормили отрубями, скатанными в комочки, похожие на клубки шерсти. Верблюжонок рос, шерсть на нем стала буро-красной и вилась, как каракуль, на спине образовался горб. Скоро красный верблюд стал пригоден для работы: он таскал Гандыму хворост, пахал его землю, при перекочевке на другое место мог поднять весь его скарб, жену и ребенка. Слушая рев верблюда, Гандым чувствовал себя в своем шалаше защищенным от всех невзгод, будто в крепости. Но пушки войны разрушили эту крепость: старшина увел верблюда. Если после гибели брата Гандым плакал, то теперь он рыдал. Единственная утеха в жизни — верблюд, и тот был отнят. А у Халнязар-бая целый караван верблюдов, гремя колокольцами, возил людей и товары, зарабатывая деньги хозяину. Это видел Гандым, но сделать ничего не мог.
Вновь переживая всю боль, которую он ощущал, когда, шатаясь от горя, вел на приемочный пункт своего кормильца, Гандым вскочил на ноги, но тут же опомнился и снова сел.
— Иван правильно говорит! — хриплым голосом выкрикнул он.— Я досыта натерпелся и от белого царя и от арчина!
Артык и Ашир, позабыв о Гандыме, уже вели тихую задушевную беседу, поглядывая на крупные звезды. От неожиданности оба вздрогнули и рассмеялись.
Артык пошутил:
— Ну, дядюшка Гандым, если уж и ты против белого царя,— он обязательно свалится с трона.
— Обязательно,— невнятно пробормотал Ашир, пожевывая табак.
Но Гандым не слышал их. Горячая кровь билась в его жилах, и он, уже забыв, на кого сердится, с ненавистью глядел на весь мир. Поднявшаяся луна, заливая мягким светом вселенную, плыла по небесному морю. Легкий ветерок, кружась у кибитки, доносил запахи дыма и кизяка. Протяжно лаяли собаки в ауле, с дороги долетали обрывки разговора проезжих. Слышалась тоскливая, как плач, песня женщины, баюкающей ребенка.
Вдруг гнедой тревожно заржал. Артык и Ашир умолкли. Даже Нурджахан подняла голову и прислушалась. Гнедой продолжал ржать. Серый пес, лежавший у входа в кибитку, вскочил и с лаем бросился на дорогу. Показалась тень всадника, свернувшего с дороги. Выбежав навстречу, пес остервенело кидался на коня, не подпуская его к кибитке. Артык прикрикнул, но пес не унимался. Всадник вертелся кругом, размахивая плеткой. Тогда Артык встал и отогнал пса.
Всадник подъехал ближе и остановился. От коня шел пар. Обменялись приветствиями. Приехавший вытянул конец кушака и вытер им слезящиеся глаза. Артык, узнав, наконец, есаула арчинства, сказал:
— А, Кара, это ты? Слезай с коня, будешь гостем!
Кара, повертевшись в седле, похлопал плеткой по сапогам и тихо проговорил:
— Я не слезу и не сяду.
У Артыка от предчувствия чего-то недоброго пробежали по телу мурашки. Он хотел сказать: «Ну, если не хочешь слезать, так говори, с чем приехал?» — но язык не повиновался. Спросил за него Ашир:
— Ну, есаул, если не хочешь быть гостем, скажи, откуда и куда держишь путь?
Есаул опять постегал плеткой по сапогу и ответил уклончиво:
— Да мы что? Дни и ночи в разъездах. Все конь да камча... И то не поспеваем...
У Гандыма еще не прошел гнев, и он обрушил его на есаула:
— А моего верблюда куда девали... Теперь, если не сдерете шкуру с меня самого, то взять вам с меня нечего!
Есаул и без того не решался сказать, зачем приехал, а услышав гневный выкрик Гандыма, совсем растерялся и сказал глухим голосом:
— Дядя Гандым, я ведь только слуга. Что прикажет арчин, то и делаю, что велит, то и передаю народу.
Но Гандым уже не владел собой. Он и сам не заметил, как вскочил на ноги, зажал шапку под мышкой и закричал:
— Мало того, что вы обобрали меня кругом, вы и шапку с головы сорвали! Чего еще хочет от меня твой арчин? А ну, говори! Остался у меня только этот шалаш, так его и курица унесет на спине. Плюю я на твоего арчина, так и скажи ему!
Есаул молчал некоторое время, а потом сказал подавленным голосом:
— Ты, дядюшка Гандым, думаешь, я рад всему этому?
— А не рад, так какого шайтана ты льешь отраву в уши людей?
— У меня больные глаза, не могу ни пахать, ни сеять... Служу есаулом только потому, что не хочу, чтобы мои дети ходили с протянутой рукой.
Артыку хотелось заступиться за есаула. «Чем виноват Кара?» — думалось ему. Но какая-то тревога удерживала его. В это время порывистый ветер поднял пыль и бросил в лица стоявшим у кибитки. Не обращая на это внимания, Гандым провел ладонью по лицу и двинулся на есаула:
– Арчин ли, эмин ли, но верблюда вы проглотили?.. Подавиться бы вам, живоглотам!
Есаул уже и без того не решался сказать, с чем он приехал, а Гандым все кружил около него, заходя то с одной, то с другой стороны. Казалось, он готов был побить есаула. Артык знал, что у Кары целая орава детей ходит голышом, что он еле перебивается на свой пай воды, который получает вместо жалованья. Он считал ненужными наскоки Гандыма и все же молчал, страшась той вести, которую им, очевидно, предстояло услышать. Неизвестность и ожидание томили его. «Пусть лучше прорвется нарыв, раз он должен прорваться», — думал он, и в то же время ему хотелось, чтобы Гандым подольше отвлекал есаула своими выкриками. Волнение Артыка передалось и Аширу. Он только внешне сохранял хладнокровие. Нурджахан про себя твердила: «Минуй беда, пронесись череда!», суеверно плевала через плечо и тяжело вздыхала: «Дай бог, чтобы все обошлось благополучно!». Ашир, наконец, решился спросить есаула:
— Что ж, Кара, уже поздно. Если хочешь что сказать — говори!
Волнение Гандыма передалось и есаулу. Он видел и страх Артыка и тревогу Нурджахан. Он раньше всех пережил ту беду, которую привез. Потому-то он и опоздал, что не в силах был приехать с дурной вестью днем, засветло. Опустив голову, он сидел в седле неподвижно, словно застыв. Его короткохвостая серая лошадь переступала с ноги на ноги и грызла удила. Столб пыли, перекинувшись через лошадь, туманом заволок небо. Ветер усиливался. А есаул все медлил. Бессознательно он потянул повод. Конь попятился на шаг. В голове есаула мелькнула мысль — повернуть лошадь, прискакать к старшине и сказать: «Вот твоя бумага, я тебе больше не слуга!» Но перед глазами встали восемь голодных и оборванных ребятишек, всякий раз выскакивающих ему навстречу с криком: «Отец, отец приехал!» И он, словно решившись ринуться в омут, вдруг поднял голову и сказал:
— Артык, не завтра, а послезавтра ты должен отвести коня в город! — И, ударив лошадь нагайкой, помчался.
Сказанное есаулом ошеломило всех, никто не проронил ни слова. Только громко заржал гнедой да серый пес, спохватившись, кинулся догонять всадника.
Но есаул уже исчез в облаке пыли, поднявшемся над дорогой.
Глава девятая
Ровные, как высокие барханы, выстроились в ряд четыре кибитки Халназар-бая. Напротив средних кибиток стоял дом с террасой. По одну Сторону дома, в загоне, стоял рыжий иноходец, по другую вертелся на привязи вокруг своего кола Мелекуш. Позади кибиток виднелся загон для верблюдов, окруженный маленьким рвом и глинобитной стеной, в нем — небольшой стог оставшейся с зимы верблюжьей колючки. Дальше тянулись стойла ослов, коров и быков.