Республика Ночь
Шрифт:
А ночью… о, сколько золотых талантов отдал бы Нергал за то, чтобы узнать – какое же обстоятельство мешает спать Шамашу в ночное время.
Возможно, он займется этим чуть позже, есть кой-какие мысли… а пока придется «радоваться» мудрому царскому решению.
Нергал присоединился к придворным; толпа, издавая ликующие возгласы, с ненавистью хлопала в ладоши, славя нового фаворита.
…Вторично облобызав лапы золотого Дракона, Шамаш покинул зал: царь приказал немедленно приступить к исполнению обязанностей. Тяжелая цепь натирала шею. Едва оказавшись за дверью, он прислонился к холодной стене, стремительно погружаясь в забытье, – подобно лошади, он уже научился спать стоя, используя каждую свободную минуту. Сон обволакивал его облаком, заворачивая в нежную ткань, унося на крыльях – туда, где ему виделось недавнее прошлое. Пробуждение в спальне. Зуд сбоку, в основании шеи: полированная медная пластина отражает две точки – обе смахивают на следы укусов огромных москитов. Каменная сонливость, текущая по жилам, словно жидкий сахар. И тень Хозяина, чьи темные крылья закрывают все вокруг – даже царя на золотом троне, – отбрасывая во тьму величие Дракона. Хозяин милостив. Он утолил ГОЛОД, напоил свежим нектаром и взял Шамаша на ночную службу. К чему этот жалкий мир? Перспективы, открывшиеся перед ним, значительнее, нежели собачья цепь начальника дворцовой
– С тобой что-то случилось, дорогой Шамаш? – пробился через пелену сна участливый голос. С усилием, разрывая мягкое покрывало вокруг головы, он убедил себя проснуться. На каждом веке будто повесили слона.
– Нет, – умирающе улыбнулся он, заставив губы ползти в разные стороны. – Все чудесно. Спасибо тебе, о великий Мардук. Я просто… немного устал.
Холеный лоб царевича пересекла морщина.
– Ты сильно изменился, Шамаш, – с легким раздражением сказал он. – Стал избегать наших дневных прогулок в саду. Постоянно спишь. Не посещаешь танцовщиц в «тайной комнате». Может, ты все-таки болен? Не стесняйся, будь откровенен. Я попрошу отца прислать лекаря Эллиля.
– Благодарю, – произнес Шамаш как можно подобострастнее, сдержав позыв к тяжелой зевоте. – Если я не приду в себя через три дня, то воспользуюсь твоей милостью. Прости меня, Мардук. Мое сердце сгорает от счастья при одном твоем виде. Наверное, я слишком переутомился.
Он поклонился, целуя руку царевича. Ладонь того была перевязана платком – последствие ритуала сабиум при открытии нового зиккурата в Эсагиле. Ритуал этот, по мнению Ша-маша, был глупым и даже вредным, но… Храмовые жрецы ложатся костьми, когда пытаешься изменить их правила. Хлопнув фаворита по плечу, царевич Мардук показал жестом – тот может идти. Шамаш удалился стариковской, шаркающей походкой.
…Новый начальник стражи проснулся глубокой ночью – от звона в голове, словно кто-то бил палицей по громадному колоколу. Он открыл глаза: разумеется, в колокол никто не звонил. У изголовья ложа стоял воин внутренней охраны, мертвое лицо светилось во тьме белым пятном.
– Пора, господин, – глухо сказал он. – Хозяин скоро появится.
Шамаш завернулся в желтую шелковую материю, стараясь не глядеть на обескровленные щеки солдата. Встав, он последовал за мертвецом – через весь безлюдный дворец. Резиденция Шуту Бит была огромна, она изначально задумывалась архитектором как крепость среди крепостей: пять комплексов, каждый с открытым двором и парадным залом, и все соединены воротами. Весь первый двор занимали отряды дворцовой стражи; на пути им иногда попадались и другие воины – бледные, с потеками крови за ушами, посиневшими от укуса затылками. Живые трупы, поднимая на Шамаша горящие глаза, любезно кивали стражнику как давнему знакомому. Совершив примерно тысячу шагов, попутчики достигли огромной пирамиды Мидийского сада: десятки одинаковых круглых террас на столбах из камня, каждая из которых возвышается над другой на пятьдесят локтей. Террасы (их покрывал густой слой плодородной земли) были засажены чудесными растениями и редчайшими деревцами, чьи саженцы привозились купцами из таких отдаленных земель, как Китай либо Пуния. [16] А вот вода для поливов доставлялась прямо из реки – ее качали рабы с помощью ручных насосов. Слушая журчание ручьев в ночной тишине и мягкий шелест пальмовых листьев, Шамаш легко нашел дорогу среди террас: вниз по одной из витиеватых лестниц, до секретного грота. Тайник был вырыт детьми в самом основании сада по приказу Хозяина – горы земли и мусора, оставшиеся от работ, сбросили в реку (о, что бы мы делали без этой реки!). Узкий вход в подземелье закрывался люком и удачно маскировался кустами фиолетовых цветов из Афин. Появление царедворца не стало сюрпризом – в убежище, слабо освещенном горсткой лучин, уже ждали тридцать человек: дворцовые стражники, рабы-вардумы и кухонные слуги-мушкенумы. При массе внешних различий каждый неуловимо напоминал соседа. Одна большая дружная семья… побледневшие и худые твари с огнями глаз на пятнах мучнистых лиц, навеки связанные кровными узами. Обращенные столпились вокруг трех деревянных столов, мелко сучили ногами от нетерпения, тряслись, роняя на подбородки слюну… Некоторые даже обмочились – натужно хрипя, как псы у ворот бойни. На плохо оструганных досках, пытаясь сбросить веревки, корчились в страхе три нубийские рабыни с невольничьего рынка в Борсиппу: как и положено ценному товару, девственницы. Соблазнительно-темная кожа истекала горошинами пота: вовсе не от жары, а от ужаса. Ожидавшие пира существа зримо менялись с каждым мгновением: дрожащие тела пронзили волоски звериной шерсти, очи вспыхнули красным огнем, передние зубы удлинились. Тихое ровное рычание наполнило подземелье, подобно мерному течению реки в камышах. Заметив приход Шамаша, обращенные дружно поклонились, тот ответил небрежным кивком. И в мире дворцовой роскоши, и в царстве подземных теней он считался уникальным избранником – не обычным, не таким, как все. Стражник, явившийся вместе с ним, припал к земле: он уступал вожаку почетное место у горла первой из рабынь. Никто из детей не собирался обратить в себе подобных черные комки дрожащей плоти: те им не ровня, пленницам предстоит послужить лишь ужином. Не сдерживаясь более, потеряв начальственную величавость и дворцовый лоск, Шамаш раскрыл рот – клыки изогнулись, словно зубы кобры. Кровь из прокушенной шеи нубийки сахарным фонтаном оросила черный язык: от восторга ноги царедворца подломились. Тяжело рухнув на колени, он глотал восхитительную жидкость, наполняя тело забытым ощущением жизни. Проба была снята. Прочие не стали ждать приглашения: тела двух девушек в мгновение ока растерзали в клочья. Морды покрылись пеной и брызгами крови. Одно из молодых существ, мотая головой, грызло сердце рабыни, двое других затеяли с ним драку, в тщетной попытке отобрать лакомый кусок. Третья невольница, осознав свою незавидную участь, обмякла: она успела лишиться сознания. Однако дети и не думали покушаться на содержимое ее артерий. Это законный ужин Хозяина – его жертва обязана оставаться нетронутой, как невеста в первую брачную ночь. Фиолетовые цветы на входе заколыхались… некто, пыхтя, старался приоткрыть крышку грота волчьими когтями. Обращенные, включая Шамаша, простерлись ниц, не вытерев окровавленных ртов, на ходу дожевывая куски нежного мяса, – каждый стремился выразить повиновение ночному призраку. Мягко переступая лапами, Хозяин подошел к Шамашу, лизнул его в шею шершавым языком – от удовольствия тот вздрогнул, жмуря глаза, по телу царедворца пробежала дрожь. Не теряя времени, Хозяин поднялся на дыбы: сомкнув передние зубы на горле рабыни, он насладился ее последней судорогой.
16
Ранее карфагенян называли пунами, а Карфаген – Пунией. В общем-то, от этого названия и пошли известные ныне Пунические войны.
…Верховный жрец Нергал тоже был занят делом: забыв о сне, он вновь и вновь, по десятому разу, просматривал клинописные знаки на табличках у алтаря Эсагилы – в виде стрел, птиц и крон деревьев. Первоначальной уверенности поубавилось – откровенно говоря, он уже почти полностью утратил надежду объяснить загадочный синдром Шамаша. «Книга демонов» не дала однозначного ответа. Вздохнув, пожилой жрец положил последнюю табличку обратно в ларец – но вдруг, вспомнив что-то важное, вернул на нее свой взгляд. Воспаленные от бессонницы глаза Нергала зацепились за давно уже забытое, но все еще хорошо знакомое слово.
Глава VI. Вампирский рынок (Центр, район Лубянской площади)
…Кровяной бум, продолжавшийся без перерыва целых двадцать лет, изменил в облике Москвы практически все: от поверхности асфальта до крыш домов. Помимо дикого количества рекламы и автомобильных пробок среди ночи, доходы от продажи крови сильно повлияли на смену типов строительства. Разумеется, никакой необходимости в плотной застройке не возникло: вампирское население не увеличивалось из-за отсутствия деторождения. Никто не открывал престижные детские сады, а бизнесмены не скупали площадей под магазины «Для будущих мам». Сразу же после победы вампиризма, когда все упыри, перестав скрываться, вышли из подполья в темноту, столицу хаотично застроили многоэтажками из черного бетона. Убогое жилье, наскоро стилизованное под лесные пещеры: с черепичными крышами, украшенными по краям особыми крючками. На этих крючках, повиснув вниз головой, спят дикие летучие мыши – согласно древнему вампирскому поверью, их наличие бережет дом от внезапного визита охотников. Взлет цен на кровь обеспечил спрос на дорогие коттеджи, и тут уж застройщики развернулись. Сперва на Красном шоссе, а затем уже и в других богатых районах во множестве появились аляповатые копии трансильванских замков, рогатые башни из индийского мрамора и элитные ледники-подвалы со встроенными кровяными резервуарами. Фантазиям нуворишей не было предела: спальни из слоновой кости украшали гробами черного дерева, для декора комнат доставлялась эксклюзивная паутина из Индонезии – от пауков-птицеедов.
Лес шпилей замков-клонов закрыл облака, однако вскоре вампирская элита пресытилась ледяной джакузи и беседками в форме пентаграммы. Богатые упыри, устав от материальных благ, восхотели острых ощущений – это и привело к расцвету «черного рынка». Подпольная биржа Москвы расположилась в узеньких переулках, оплетающих помпезный комплекс Кали, – храм индуистской богини зла, возведенный на Лубянке диаспорой вампиров из Индостана – брах-маракшасов. Ночью и в выходные «пятачок» пустовал, незадолго до восхода солнца переулки наполнялись десятками темных личностей, одетых в пальто. На «Калишке» (как называли рынок московские вурдалаки) ушлые упыри торговали любыми вещами, запрещенными к продаже. Годовой оборот «Калишки» равнялся выручке среднего кровяного концерна, а затовариваться сюда приезжали вампиры из Нью-Йорка и Лондона. Контрабанда доставлялась азиатами – уже с Лубянки товар растекался по танцполам дневных клубов и виллам нуворишей.
…Пять закругленных башен красного, как кровь, храма устремлялись в небо, подобно связке алых сигар с картины художника-сюрреалиста У храмовых ворот, на фоне изображения клыкастой женщины в ожерелье из отрубленных рук, деловито, вполголоса переговаривались два старых брахмаракшаса. Внешний вид этих существ заставил бы заикаться любого местечкового кровососа, приехавшего в Москву погостить с гор Закарпатья. Цвет кожи гостей из Индии темно-серым оттенком напоминал свежий асфальт, внутренности из разрезанных животов были неряшливо намотаны вокруг головы (кишки обхватывали шею жилистым шарфом), вместо лица – голый череп с хоботком, высасывающим кровь. От своих относительно безобидных европейских собратьев индийцы отличались еще и тем, что, опустошив вены жертвы, в качестве финала непременно съедали ее мозг. Брахмаракшасов Слона и Раджа отлично знали в гламурной тусовке: их основной специализацией был раз-бодяженный порошок из серебра, на который подсела вампир-ская богема. Телезвезды, актеры, эстрада – да чего уж там, даже отдельные министры и ночи не могли обойтись без дозы «серба». Даже в кризис его продажи не упали. «Сербом» именовалась особая смесь – размельченный в пыль порошок серебра, тушенный с коровьей кровью, с добавлением песчинок могильной земли и волокон ядовитого лесного плюща. Этот микс (в основном за счет серебра) вставлял так, что после первой же «дорожки» вампиры испытывали ощущения, схожие с состоянием космической невесомости. Руки и ноги трясло мелкой дрожью, тело словно плавало в пространстве, насыщая внутренности энергией, а вкус… о, ради такого вкуса рискнул бы каждый вурдалак. «Серб» обеспечивал уникальный глюк – стоило крупинкам пищевого серебра раствориться на языке, как возникала иллюзия забытой ч е л о в е ч е с к о й крови, мозговые центры получали мощный вброс экстаза. Порция «<серба» стоила две тысячи долларов, но недостатка в покупателях не было: за удачную ночь дуэт Слон—Радж клал за пояс своих дхо-ти [17] сто штук. Более того, почти каждый уличный пушер, ошивающийся на «Калишке» с розничными дозами серба, платил им налог с продаж. Эти два индуса-торговца запросто смогли бы плавать ночами в джакузи, обложившись льдом, однако предпочитали толочься в грязном переулке – атмосфера «черного рынка» дарила львиную долю потребляемого ими адреналина.
17
Индийская мужская одежда – кусок ткани (обычно белой), который заворачивают вокруг тела. Более известен женский аналог – сари.
– Ты помнишь Серегу? – Радж почесал рукой в складках дхоти.
– Это какого? – без интереса спросил Слон, элегантно поправляя кишки.
– Рыжего, – пояснил Радж. – Она всегда по три порции «серба» брал.
– Ааааа, – протянул Слон, щелкая себя по черепу. – Тогда конечно.
– Ну так вот, он вчера кони двинул, [18] – с коммерческой грустью в голосе проинформировал Радж. – И угадай, по чьей вине. Ты, доброе сердце, слегонца ему серебра в порошок переложил. Напрасно. Благими намерениями вымощена дорога в Рай: на осьмушку грамма ошибешься, и все – пиздец. Парень едва вставил в ноздрю трубочку, как у него пламя из ушей рвануло, а оба клыка на стол вывалились. Кожа почернела, пузыри по всему лицу, даже клятву верности Дракуле произнести не успел – сердце лопнуло. Только горстка пепла от Сереги и осталась. Но знаешь, что самое удивительное? Его кореша меня с позднего утра эсэмэсками завалили. Тоже «серба» прикупить хотят – завидно ребятам, как Серегу круто торкнуло.
18
Слэнговое выражение, означающее смерть.
Слон жестом франта закинул за шею отвязавшуюся кишку.
– А не пойти бы на хрен этим торчкам? – брезгливо сказал он. – Передоз в последнее время – просто бич какой-то. Мол, чего там, превысим чуток норму сребреца в крови, сразу подземелье в алмазах увидим. Не врубаются, что это смертельно. Когда триста—пятьсот лет живешь, ощущение опасности утрачивается, думаешь – ты сам труп, все ужасы тебе, как со слона вода. Служба вампирской безопасности припрется, будет на «Калишке» пацанов трясти. Придется дома пересидеть.