Республика словесности: Франция в мировой интеллектуальной культуре
Шрифт:
Я могу здесь лишь вкратце обрисовать прегнантность этого концепта или метода. Прежде всего ставший уже классическим вопрос: говорим ли мы об одном и том же, когда ведем речь о литературе, а стало быть, и о литературной критике, с одной стороны, и о литературоведении (Literaturwissenschaft), с другой? Это разграничение — не просто спор о словах (иные скажут — сугубо немецкий), не просто разные способы выражения; как мне представляется, в нем проявляются два разных подхода, две разных истории и две разных воли. Некоторые, прежде всего Курциус, усматривали в нем выражение двух противоположных национальных «характеров», склонных, с одной стороны, к «легкомыслию» и импрессионизму, а с другой — к систематическому мышлению или даже к педантизму [21] . Это чересчур поспешный вывод. Это значит забывать, что, несмотря на неточность первого и кажущуюся основательность второго [22] , остается нерешенной — и сегодня, пожалуй, в особенности — глубинная проблема: как определить тот многоликий, неуловимый объект, который образует (а вернее, не образует) собой литература? Признав эту принципиальную невозможность, следует, однако, нюансировать ее, различая за словами те реальности, на которых они основаны. В самом деле, постулировать науку о литературе — это значит признавать, стремиться признать за ней, помимо метода и некоторого идеала точности, еще и некую особую область, то есть дать ей некое определение, которое иные как раз и считают невозможным ей дать: «Что такое литература? […] этот вопрос остается, по существу, без ответа […] по-настоящему мудрым было бы, по-видимому, его и не ставить. Литература — это, вероятно, сразу нескольковещей, связанных между собой (предположим) довольно слабой связью типа той, какую Витгенштейн называл „семейным сходством“» [23] . Что, кстати, тоже есть некоторое определение литературы как чего-то достоверно данного и не требующего доказательств.
21
Curtius Ernst Robert.Kritische Essays zur europ"aischen Literatur. Bern: Francke, 1950. P. 248.
22
Schulte Hansgerd.Wissenschaft // Robert Picht. Esprit/Geist. P. 362:
23
Genette G'erard.Fiction et diction. Paris: Seuil, 1991. P. 11. [ Женетт Жерар.Фигуры. Работы по поэтике. Т. 2. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. С. 344–345. — Примеч. пер.].
Действительно, самоочевидное не определяют. Вплоть до вопросов Пруста, а особенно Сартра («Что значит писать? Зачем писатель пишет? Для кого? Право, кажется, никто никогда не задавался такими вопросами») [24] , если не статус, то предмет французской «литературы» постоянно казался очевидным, будучи связан с понятием образца,первоначально классического, затем светски-республиканского; с веками литература сделалась практикой и реальностью, то есть институцией. В отличие от немецкой Literatur и Literaturwissenschaft. Те теории, эстетики и методы, которыми она исторически формируется, образуют ее именно как историю; в них проявляется стремление, даже просто потребность очертить некоторое поле или процесс становления. Германия, как и Франция, не имеет ответа на вопрос о том, что такое литература. Однако она неустанно задается этим вопросом, она должна была ставить его даже в отсутствие институционального горизонта и в конечном счете от романтизма и герменевтики вплоть до исследований последних лет, история литературы (или науки о ней) реально совпадает с историей этого вопроса.
24
Sartre Jean-Paul.Qu’est-ce que la lit'erature? Paris: Gallimard, 1948. P. 12. [ Сартр Жан-Поль.Ситуации. М.: Ладомир, 1997. С. 17. — Примеч. пер.].
В историческом плане теории и высказывания, стремящиеся определить литературу (и вообще искусство), появляются вслед за нормативными эстетиками античности и классицизма, то есть вместе с романтизмом, пожалуй даже с немецким романтизмом [25] . Интересно, что в них ставится не только действительно первичный вопрос о генеалогии и истокехудожественного произведения, но и вопрос о его индивидуальной судьбе, а не социально-исторической функции. Так, скажем, происходит у Шлейермахера в его теории диалога или же в герменевтике [26] . (Другая выразительная черта: от Канта и Гегеля до Блоха и Адорно вопрос о литературе часто мыслился в рамках общей эстетики искусства, где литература составляет лишь одну отдельную область, наряду с музыкой или живописью.) Напротив того, во Франции предпочтение отдается литературному факту;мысль исходит из литературы и всякий раз к ней возвращается как к некоторой данности, к мере, которую следует соблюдать или же нарушать. Соответственно эстетические теории здесь редки. От Буало (понятно, что здесь отнюдь не случайно обращение к классическому автору) и Мармонтеля и вплоть до Барта («Нулевая степень письма») здесь скорее преобладает трактат, в крайнем случае манифест (скажем, манифесты сюрреализма), наконец, учебный очерк [pr'ecis] или эссе — такие, как искусство письма или изящной речи [27] .
25
См., в частности: M"uller Adam.Vorlesungen "uber die deutsche Wissenschaft und Literatur (1805); col1_1Vorlesungen uber "Asthetik (1843). Заметим, что у Гегеля «теории» противопоставляется «эстетика», как «термин привычный для нас, немцев». Гегелевский подход является прежде всего историческим; его задача не столько формулировать принципы, сколько посредством идеи искусства описывать его область и даже возможность его исчезновения. Ср.: Adorno Theodor W."Asthetische Theorie. Frankfurt: Suhrkamp, 1974. P. 142. О том же писала госпожа де Сталь: «Немецкая литературная теория отличается от всякой другой тем, что не подчиняет писателей тиранической власти обычаев и ограничений. Это сугубо творческая теория» ( Мте de Sta"el.De PAllemagne. Paris: Hachette, 1958. Т. IV. P. 227).
26
О так называемой «исторической герменевтике, поскольку она есть также и теория истории» см.: Hauff Jurgen(Hrsg). Methodendiskussion. Frankfurt am Main: Athenaum Verlag, 1971. Т. II. P. 4 sq.; Szondi Peter.Po'esie et po'etique de l’id'ealisme allemand. Paris: Gallimard, 1991 P. 312 sq.
27
Конечно, любая статистическая выборка ограниченна. Назовем все же для примера, такие книги: Mauvillon.Trait'e g'en'eral du style. Amsterdam; Leipzig: Schreuderet Mortier, 1761; Lefranc E.Trait'e th'eorique et pratique de litt'erature. Paris; Lyon: Librairie Victor Lecoffre, 1880; Albalat Antoine.Le travail du style. Paris: Armand Colin, 1903; Bally Charles.Trait'e de stylistique francaise. 2 vol. Heidelberg: C. Winter, 1919 et 1921 (r'e'edit'e chez Klinksieck, 1951); Marouzeau J.Pr'ecis de stylistique francaise. Paris: Masson, 1941; Courrault M.Manuel pratique de l’art d’'ecrire. Paris: Hachette, 1957. Vol. 2, etc.
Случайно или нет, но, как кажется, эта оппозиция почти с полной точностью накладывается на указанную выше оппозицию письма и чтения. В самом деле, трактат исходит из реальности текста и языка, из литературы, оформившейся как нормативный горизонт и доказательство чего-то такого, что требуется доказывать; теория же постулирует или разыгрывает перед нами реальность по определению случайную, чья оправданность гарантируется одним лишь ее получателем. Трактат (а в меньшей степени и эссе) напоминает о некоторой очевидности; теория же представляет собой расчетливый или безрасчетный риск, как бы аванс [28] .
28
Хотелось бы проиллюстрировать и одновременно уточнить это — пример не обладает силой закона, он всего лишь указывает на тенденцию. Возьмем две книги: Ворр L'eon.L’Esquisse d’un trait'e du roman. Paris: Gallimard, 1935, и Lukacs Georg.Theorie des Romans: Neuwied; Berlin: Luchterhand Verlag, 1971. Этих авторов разделяет не только глубина охвата и, конечно, талант, но и дистанция между трактатом и теорией. Первый из них (с. 11 след., 117 след., 189 след.) устанавливает независимую от всякого вопроса об окончательном назначении, точную и исчерпывающую классификацию видов «творческого духа» или эстетик, действий, тем и стилей, которыми в романе ограничиваются возможности субъекта. Второй же (с. 60 след.) описывает работу «творческого сознания» («gestaltende Gesinnung»), возлагая на него ответственность за объединение разных элементов письма в некоторую этику. Конечно, ни та ни другая книга прямо не затрагивают вопроса о чтении (равно как и о письме). Однако в «трактате» этот вопрос затемняется, даже растворяется в имманентности литературного текста, в «теории» же — предполагается, например через типологию персонажа, определенное мироотношение, а отсюда следует и фигура читателя.
Мало того что французская литература более какой-либо другой несет в себе собственный горизонт референций, будь то хотя бы лишь горизонт языка, стиля, формы; она еще и предполагает или утверждает его как высшую, самодостаточную ценность. Классицизм брал за образец античность, Бальзак или Флобер возвращались к урокам Буало, а к их собственному опыту возвращается новый роман. Так образуется корпуспрактик, ритуалов и правил, где есть и свои недоговорки, свои мифы. Поэтому литература во Франции, исходя из истории и выражая ее, образует «социальное пространство, внутри которого писатель решает поместить Природу своего языка […] определение и ожидание возможности»; иными словами, она «не столько запас материалов, сколько горизонт, то есть одновременно предел и остановка, успокоительная протяженность упорядоченного пространства» [29] . Если бы не опасность быть неверно понятым, можно было бы говорить о «потребительской литературе» (разумеется, это отнюдь не та литература, которая просто «потребляется») [30] , поскольку она связана с определенными выразительными средствами и формами, а также с определенными ритуалами, которые предшествуют ей и которые она находит уже готовыми, еще прежде чем ими воспользоваться. А кто лучше писателя (или письма) воплощает в себе эту очевидность литературы, которая сама себя обозначает и сама себе довлеет в работе над языком, в стилистической умелости? И наоборот, кто лучше, кто кроме читателя мог бы свидетельствовать, даже одним лишь своим неизбежным присутствием, о литературе и истории, которые никогда не реализованы до конца, чей идеал где-то впереди, которые находятся в становлении?
29
Barthes Roland.Le degr'e z'ero de l’'ecriture, Paris: Seuil, 1972. P. 15, 11.
30
Ср.: Curtius Ernst-Robert.Die franz"osische Kultur. 1930. P. 76, 90; Barthes Roland.Le degr'e z'ero de l’'ecriture. P. 27.
Итак,
31
Curtius Ernst-Robert.Literarische Kritik in Deutschland. P. 22.
Другой симптом различия — как оценивается литература по обе стороны Рейна. Wertung — буквально «образование ценности». В таком своем значении это слово почти непереводимо [на французский язык]. Разве что передать его термином 'evaluation (недавнего происхождения и еще мало применяющимся в контексте литературы) или же jugement ([суждение], который соответствовал бы скорее словам Bewertung или Werturteil). В отсутствие перевода можно говорить лишь об эквивалентности, поскольку оба термина — «ценность» ([valeur], синоним немецкого Wert) и Wertung — занимают сходное место в легитимации литературного факта. Однако Wertung, означая не столько установившуюся ценность, сколько ценность в процессе становления, предполагает некоторое отношение импликации: в данном случае им выражается работа «означивания», процессуализации смысла (далеко не совпадающего с простым значением), скорее движение читателя к произведению,чем наоборот. Таким образом, им предполагается понимание, а затем толкование (в активном смысле глаголов werten и deuten — толкование, образующее ценность); им предполагается некоторое содержание, Gehalt (еще одно труднопереводимое слово, поскольку им обозначается не просто глубина или содержание, но некая «толща», благоприятная для чтения), — одним словом, то, что Беньямин в своем определении эстетического объекта называл «внутренней формой», «особенной и уникальной сферой, где заключается задача (или проблема) и предпосылка стихотворения» [32] . Наконец, Wertung включает в себя движение от комментария к суждению, которое еще не сложилось и которое складывается — по крайней мере, в идеале — вместе с самим произведением, одновременно с ним. Итак, здесь все помещено в перспективу. Напротив того, «ценность» скорее имманентна, конститутивна самому произведению, ибо она как бы возникает еще до толкования, это именно то, что и требуется объяснить, выделить: форма, стиль, идея. «Но любая Форма является также и Ценностью» — пусть потребительной и трудовой стоимостью (согласно критериям, по которым Ролан Барт разграничивал классический и современный литературный проект) [33] , но все же стоимостью.
32
Walter Benjamin, cit'e par: Rumpf Michael.Aporien und Apologie. Zur Kritik an Walter Benjamin und seiner Rezeption. Cuxhaven: Junghans Verlag, 1991. P. 31.
33
Barthes Roland.Le degr'e z'ero de l’'ecriture. P 14, 16; cf. Laforgue C.La valeur litt'eraire Paris: Fayard, 1983.
Немецкие литературные теории, какой бы линии они в конечном счете ни придерживались, всегда строятся вокруг центрального понятия Wertung. Это понятие указывает не столько на идеал творения, определенный в красоте своего стиля или мастерстве письма, вообще не столько на какое-то формальное совершенство, сколько на озабоченность экзистенциально-политической, то есть попросту этической значимостью литературного произведения. В этом смысле им предполагаются иные ценности — такие, как опыт, критика, наконец, имплицитный читатель. Начиная с теорий Просвещения (Готшед, Лессинг, Виланд и, конечно, Кант) и романтизма, посвященных понятию «вкуса» («Geschmack», «Geschmacksurteil») [34] , и вплоть до самых недавних исследований об эстетическом суждении [35] , авторы всех этих великих текстов вводят определение и проблематику «литературной оценки». Перспектива ее то феноменологическая, то этическая, религиозная, или философская, или же историческая, но в основном она строится на следующих критериях: правдивое или ложное, подлинное или поддельное, солидное или поверхностное, закономерное или произвольное, современное или старомодное, реалистическое или нереалистическое, оригинальное или избитое и т. д. В зависимости от точки зрения при этом различают собственно поэтическую или эстетическую ценность произведения, всегда подразумевающую «единство содержания и формы, образа и смысла, идеи и фигуры», и «экзистенциально-онтологическую ценность», то есть емкость и «укорененность в жизни, в идеях, в своем времени» [36] .
34
См. об этом: Bormann Alexander von.Vom Laienurteil zum Kunstgefuhl. Tubingen: Max Niemeyer, 1974. P. 22, 36, 43, 93, 152 sq., 170 sq.
35
См., в числе прочих: Beriger Leonard.Die literarische Wertung, 1938; Kayser Wolfgang.Literarische Wertung und Interpretation, 1952; Wutz Herbert.Zur Theorie der literarischen Wertung, 1957; Hass Hans-Egon.Das Problem der literarischen Wertung, 1959; Schober Rita.Zum Problem der literarischen Wertung, 1973; в качестве обзорной работы: Pill Georg, Kaiser Erich(Hrsg.). Literarische Wertung und Wertungsdidaktik. Kronburg (Taunus): Scriptor Verlag, 1976. P. 9 sq.
36
Pilz Georg.Literarische Wertung und Wertungsdidaktik. P. 15.
Ценность литературы или literarische Wertung? В одном случае произведение объясняется, комментируется и в итоге получает признание через работу письма; в другом случае происходит работа чтения в поисках его смысла. Легко понять, какие последствия вытекают из этой разницы подходов. Начать хотя бы с самого акта чтения: здесь пояснение или комментирование противостоят пониманию и толкованию — таков еще один оттенок литературного спора Франции и Германии. Если следовать Дильтею [37] , то интерпретация(Deutung или Auslegung) занимается истиной или, выражаясь скромнее, одной из истин художественного произведения, а комментарийили объяснение — его сюжетом. То есть комментировать — значит объяснять данное; интерпретировать же — значит «быть причастным к истине» [38] , обращаться к смыслу (искусства, философии, истории) или же открывать еще не открытое.
37
См.: Dilthey Wilhelm.Die Entstebung der Hermeneutik // Gesammelte Schriften. Т. V. G"ottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1957. P. 317 sq.; Ricoeur Paul.Interpr'etation // Robert Picht. Esprit/Geist. P. 186 sq.
38
Выражение Ханса-Георга Гадамера, цит. по: Hauff Jurgen.Methoden-diskussion. Т. II. P. 22. Джордж Стайнер пишет об интерпретации, что она представляет собой «рискованную попытку, некоторый ответ, который, по самой этимологии слова, сам является ответственным» ( Steiner George.R'eelles pr'esences. Paris: Gallimard, 1989. P. 27).
Конечно, когда говорят о фигурах, всегда подразумевается и читатель, определенный способ читать литературное произведение. Но понимать ли чтение как риторическую, стилистическую или семиотическую конструкцию, оно всегда остается здесь некоторой игрой, функцией, эффектом или даже «эффективностью» текста, письма [39] . Если же, наоборот, рассматривать его как незаполненное место или репертуар, неявным образом содержащиеся в тексте, то зачастую письмо остается для него лишь определенным способом осуществления в мире. В первом случае чтение исходит из текста и к нему возвращается, может быть даже приводит к нему весь мир; тогда как во втором случае оно старается принимать во внимание членения, стратегии и идеологии, которыми литературное произведение через посредство читателя вписывается в мир и в историю. Можно приблизительно резюмировать это словами Поля Рикёра [40] : при объяснении рассматривается прежде всего текстуальная реальность произведения и его связь с миром (мимесис II, или «конфигурация»), а также, возможно, связь писателя с миром (мимесис I, или «фигурация»); интерпретация же рассматривает прежде всего связь читателя с произведением и миром (мимесис III, или «рефигурацию»).
39
См.: Todorov Tzvetan.La lecture comme construction // Todorov Tzvetan. Les genres du discours. Paris: Seuil, 1978. P. 86; Charles Michel.Rh'etorique de la lecture. Paris: Seuil, 1977. P. 10.
40
Ricoeur Paul.Temps et r'ecit. T. 1. Paris: Seuil, 1983. P. 85 sq.