Ресурс Антихриста
Шрифт:
— Так вы не против моей идеи? — переспросил Серебрянский, видя замешательство детектива, и, хотя тот еще не успел открыть рта, добавил: — Молчание всегда истолковывалось как согласие.
Он поднял телефонную трубку:
— Дианочка, голубчик, мы тут с гостем надумали перекусить, сделай нам, дорогуша, легкой закусочки и минералочку из холодильника.
Юлий Викентьевич положил трубку и лицо его расплылось в улыбке гостеприимного хозяина:
— Немного терпения, Олег Евгеньевич, и мы продолжим наши прения в более комфортабельной обстановке. Когда встречаются два достойных человека, атмосфера их общения должна соответствовать уровню задач, которые они собираются решать, говоря проще, если без бутылки здесь не разобраться — даешь
Серебрянский подошел к бару и открыл его:
— Какую водку предпочитаете «Столичную», «Смирновскую», «Кремлевскую», «Кубанскую»? Есть, кстати, «Посольская» советского разлива из старых запасов, очень рекомендую.
— Пожалуй последнее, советского разлива, — сказал Верховцев. — Не знаю, как у вас, а у меня это прилагательное, признаюсь, до сих пор светлую ностальгию вызывает.
— И это нормально, — отозвался Серебрянский, выставляя на стол бутылки, рюмочки, фужеры и стопочку салфеток. — Тут я с вами полностью солидарен — развал нашей страны я рассматриваю как совершенный нонсенс. Ни фатальной неизбежности, ни малейшей логики в этом не было. Народа лишили идеи, отобрали веру в светлое завтра, не предложив взамен ничего хоть на грош стоящего, я уж не говорю о последствиях в плане экономики. А ведь не надо было выдумывать ничего сверхмудреного. Все было под рукой. Достаточно было реанимировать и чуть подработать хрущевскую концепцию совнархозов с максимальной экономической самостоятельностью регионов и все бы завертелось как надо. На это ума не хватило. Зато хватило разменять Горбачева на сверхдержаву. В общем, свершилась чудовищная глупость, но уверяю, того, кто сказал «Мяу!» вы никогда уже не отыщете.
— Видимо Всевышний там, наверху, сделал неудачный ход, и белые допустили в игре неоправданную жертву, а Сатана ее принял с явным удовольствием, — как бы между прочим, заметил Верховцев.
— Не могу с вами не согласиться, — обронил Серебрянский, протирая салфеткой фужеры. — И если партия будет продолжаться в таком ключе то, боюсь, дни Земли, как планеты, сочтены.
Минут через десять в кабинет вошла секретарь, катившая перед собой элегантный столик из пластмассы. На нем, помимо всевозможных бутербродов, фруктов и бутылок с минералкой, красовались две аппетитнейшего вида пиццы. Она расторопно переложила привезенное на стол, за которым сидели хозяин и его гость и, не проронив ни слова, удалилась. Юлий Викентьевич наполнил рюмки водкой, фужеры минералкой и сказал:
— Я, Олег Евгеньевич, обычно тостов не по делу избегаю, но на сей раз хочу предварить наше скромное застолье пожеланием их двух слов: «за взаимопонимание»…
Он, не дожидаясь Верховцева, опустошил свою рюмку и добавил: — Водку можете пить смело — она не отравленная.
— И на этом спасибо, — не остался в долгу частный детектив.
— Так на чем мы с вами остановились? — Спросил Серебрянский, закусывая водочку бутербродом с красной икрой.
— Вы говорили очень занятные вещи о добре и зле, о зависимости простого смертного от воли Высшего Разума, да и вообще о ничтожности гомо сапиенс, как такового в масштабе мироздания…
— Да-да, повторю свою мысль о том, что человек и в самом деле ничтожен, как бы он ни стремился этого не признавать, — с видимым сожалением произнес Серебрянский. — В одной повести мне довелось вычитать строчки, мне почему-то они врезались в память. Строчки такие: «люди страстны, люди слабы, люди глупы, люди жалки, обрушивать на них нечто грандиозное, как божий гнев, представляется мне в высшей степени бессмысленным.
Прощать людям их грехи не так уж трудно…» Вы знаете, кому принадлежат эти слова?
— Нет, — честно признался Верховцев.
— Одному хорошему английскому писателю. А этот человек, наверное-таки, знал, что говорил — он без малого прожил целый век.
— Ваши примеры, Юлий Викентьевич, наталкивают на грустные выводы, что жизнь человека, как создания ничтожного, сущая нелепица, безделица и лишена всякого смысла.
— Вы недалеки от истины, — отпив минералки, проговорил Серебрянский. — Пожалуй не ошибусь, если скажу, что нет такого человека, который хоть однажды не подумал бы о бессмысленности своей жизни. В детстве мы смотрим на звезды, думая, что они принадлежат нам, так же как плюшевый мишка, с которым ложимся спать, а в преклонном возрасте, в старости, немощные и сгорбленные, мы больше смотрим на землю, себе под ноги, ибо понимаем, что последний гвоздь, вбитый в крышку нашего гроба, и есть для каждого из нас истина в последней инстанции. Жизнь человека — это как непрочитанная им книга; в зависимости от того, сколько каждому из нас отмерено на этом свете, одному достается толстый фолиант, другому — тонюсенькая брошюрка. И большинство людей, я уверен, прочитав до конца книгу собственной жизни, разочарованно откладывают ее в сторону и, махнув рукой, говорят: «а-а, ничего интересного, отдельные места, так себе, читать можно, а в целом, скукота и посредственность…» Интересная жизнь, как и интересный роман — большая редкость, исключение из правил. Чаще всего ее суть — суета сует и борьба за физиологическое выживание. Жаклин Кеннеди-Онассис, незадолго до своей смерти, как писали в газете, сказала, что от жизни не стоит ждать слишком многого. И это откровение одной из блестящих женщин нашего столетия, красавицы, что купалась в роскоши. Кушайте, кушайте пиццу, Олег Евгеньевич, пока она теплая…
— Спасибо, — поблагодарил Верховцев, отрезав себе кусок этой тутти-фрутти итальянского происхождения. — Вы, Юлий Викентьевич, необычная личность. Ваше мироощущение, должен сказать, меня просто поражает. И это не пустой комплимент — человека, который был бы таким жестким реалистом при благополучном его положении, лично я встречаю впервые.
— Я не совсем вас понял…
— Обычно люди, добившиеся в жизни того, чего добились вы, я имею в виду материальное благополучие, менее скромны в самооценке, отрываются от Земли, воспаряют и мнят себя ни больше ни меньше, чем пупами Вселенной, — пояснил Олег.
— Это их беда, — ответил Серебрянский. — Я знаю таких сильных мира сего, в кавычках, сколько угодно. Во многом, это суетные и тщеславные люди, забывающие в своем стремлении повелевать золотой рыбкой о бренности собственного бытия. В обществе, подобному нашему, Олег Евгеньевич, где людей с протянутой рукой куда больше, чем обладателей тугих кошельков, надо приучить себя жить осторожней, не выпячиваться почем зря, иначе можно наплодить новых «шариковых», у которых на уме будет лишь одно — устроить очередной передел мира по своему усмотрению. Как сказал один мой знакомый, зависть бедных прописана за порогом богатых. Голодный пес, как вы знаете, самый злой и беспощадный, то же относится и к человеку. Однако мы заговорились, пора бы и еще по рюмочке.
Они молча выпили.
— Вы, как я знаю, Юлий Викентьевич, человек занятой и попусту терять время не в ваших правилах, поэтому давайте от общих рассуждений вернемся к более конкретным частным вопросам, — предложил Олег.
— Да ради бога, — охотно согласился Серебрянский. — Вы говорите, говорите… Пленка, как я понимаю, это не все с чем вы ко мне пожаловали. У вас есть, что к этому добавить?
Верховцев достал из внутреннего кармана небольшой прозрачный пакетик с белым порошком и молча положил на стол перед хозяином кабинета.
— Это что?! — с неподдельным удивлением спросил тот, разглядывая любопытный предмет.
— Вам лучше знать, — беспечно обронил детектив.
— Оставим шарады для бездельников…
— Хорошо. Это то, что вы перевозите на своих судах вместе с лесом вашей карманной фирмы «Латкокимпэкс». Только не утверждайте, что вы не понимаете, о чем идет речь, и как называется этот процесс на языке уголовного кодекса.
Удар, нанесенный Верховцевым, был для Серебрянского полной неожиданностью — его лицо враз сделалось белее мрамора, на скулах обозначились желваки, у виска набухла тонкая извилистая вена.