Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12

Полонский Виктор

Что-то в глубине души подсказывало Вере, что и она тоже непременно прославится, только не на сцене, а в кино. Кинематограф манил невероятно. Тетя Лена Веру понимала, несмотря на все противоречия между театром и кинематографом, а вот Владимир не понимал. Не хотел понимать. Было время, когда он слушал Веру без возражений и даже поддакивал, вроде как разделял, соглашался, одобрял, но это одобрение было фальшивым. Так взрослые дядечки поддакивают маленьким неразумным девочкам, чтобы те понапрасну не огорчались. А стоит только дойти до дела, так начинается. Сцена — фи, кинематограф — фу, опера — тьфу. В смысле — недостойно. Ах, скажите на милость! Воров, развратников и убийц защищать — это достойно, а блистать на сцене или на экране — нет? Вера однажды не выдержала и предложила мужу произвести такой опыт — выйти на улицу и спросить у десяти прохожих, кто такая Сара Бернар и кто такой Владимир

Холодный. Передергивала, конечно, била в самое чувствительное для мужчин место, куда, вообще-то, бить не стоит — в самолюбие, но Владимир поступил еще хуже. Рассмеялся (делано и очень гаденько, мелкими такими смешками) и сказал в ответ, что имена Гая, Папиниана, Павла, Ульпиана и Модестина [457] вошли в историю, в отличие от актеров, их развлекавших. Так и сказал: «развлекавших». Ах, слышала бы это тетя Лена! И хорошо, что не слышала, иначе бы навсегда вычеркнула Владимира из списка знакомых! «Ты же сам когда-то говорил, что хотел бы, чтобы наша дочь стала оперной певицей!» — сквозь навернувшиеся слезы выкрикнула в лицо мужу Вера. «Но я же шутил! — не моргнув глазом, ответил он и упрекнул: — Надо же понимать, когда люди шутят, а когда говорят серьезно». Продолжение разговора привело к констатации факта — Вера пользуется чересчур большой свободой, вот и «блажит». Было много слез, много негодования, было изгнание ничтожного Адама из рая, то есть из супружеской спальни в кабинет, на диван. Потом наступило раскаяние (вряд ли искреннее), Владимир целовал Вере руки, просил прощения и поклялся, что не будет препятствовать ей делать то, что она хочет. С оговоркой — ведь адвокаты не могут без оговорок! — что ее поступки «не выйдут за рамки приличий». Ах, недаром говорят, что в оговорках и кроется нечистая сила. Кому определять эти самые рамки? Конечно же, Владимиру. Захочет, и новомодный manicure неприличным объявит!

457

Известные юристы Древнего Рима.

Владимир, почувствовав великое раздражение супруги, явно решил ей угодить.

— Могу рассказать загадочное, — сказал он таким тоном, будто предлагал Вере вкусное лакомство, и даже ладони аппетитно потер. — В газетах писали, но вскользь, а суда еще не было.

Верино настроение мгновенно улучшилось. Загадочное она любила.

Почувствовав, что атмосфера начала разряжаться, Владимир оживился. Встал (они сидели в креслах в гостиной) и в несколько подходов к буфету накрыл маленький, богато украшенный столик — графин с коньяком для себя, бутылка редерера [458] для Веры, вазочка с пастилой, вазочка с конфетами, вазочка с печеньем. Вставшую было помогать в сервировке Веру жестом попросил сесть обратно. Что ж, приятно, когда за тобой ухаживают. Вера села и начала предвкушать. От редерера решительно отказалась. Еще ударит в голову, не сообразишь, что к чему. А вот Владимир совсем разошелся. Налил себе одну рюмку коньяка, выпил залпом, налил другую и тоже выпил залпом, а третью оставил смаковать. От коньяка лицо раскраснелось, смягчилось, глаза заблестели, и Вера вспомнила, что точно так же Владимир выглядел в тот памятный вечер, на ее выпускном балу. Только тогда был пьян не от коньяка, а от любви…

458

Род шампанского вина.

Владимир снял пенсне, потер двумя пальцами переносицу, вернул пенсне на место и начал рассказ.

— В декабре, если ты помнишь, газеты писали, что на Тверской, в доме Шаблыкина, среди бела дня убили Корнелию Рудольфовну Метти, жену инженера Московского электролитического завода. — Сочный баритон мужа звучал так же уверенно, как и в суде, обволакивал, пленял. — Только, кажется, никто не написал, что в квартире в момент убийства находилась кухарка, которая ничего не видела и не слышала! Рядом с жертвой убийцы оставили орудия преступления — тяжелую металлическую трость и небольшой топорик. Не такой, которым обычно рубят дрова, а маленький, который принято брать с собой на пикники для того, чтобы срубить мешающую ветку или нарубить хворосту для костра. Спрятать такой под одеждой очень легко…

Вера внимательно слушала и рисовала в воображении картину. Вот, изломавшись в неестественной позе, лежит на полу бедная Корнелия Рудольфовна. На голове у нее рана. Так-так! Минуточку! Надо уточнить!

— Сначала оглушили тростью, а потом добили топором? — спросила она.

Владимир

утвердительно кивнул и продолжил рассказ.

— Корнелия Рудольфовна жила вместе со своим супругом Людвигом Генриховичем, детей у них не было. В доме Шаблыкина они поселились прошлой весною, до этого жили в Гельсингфорсе. Инженера Метти пригласили участвовать в строительстве электролитического завода в качестве консультанта. Несмотря на то что супруги жили вдвоем, они занимали большую квартиру из восьми комнат. В Москве жила девятнадцатилетняя дочь Корнелии Рудольфовны от первого брака, Амалия Ямпольская, жена бухгалтера богадельни Московского Ремесленного Общества Иосифа Ямпольского…

«Детей у них не было, — отметила Вера самое важное. — Не бедствовали, если жили вдвоем в восьми комнатах…» Дочерью от первого брака не заинтересовалась по двум причинам. Первая — матерям обычно мстят незамужние дочери, замужние мстят мужьям. Жена адвоката, знакомая с множеством судебных случаев, вправе делать выводы. Второе — дочь тут не наследница. Вот если бы она была бы падчерицей, то…

— Это, к слову будет сказано, тот самый Ямпольский, который проходил свидетелем по процессу гласного Московской городской думы купца первой гильдии Шамина…

Владимир имел привычку щедро разбавлять полезные для отгадки сведения бесполезными. Купца первой гильдии Шамина Вера пропустила мимо ушей, вместе с бухгалтером Ямпольским.

— Накануне инженер Метти уехал по делам службы в Варшаву. Супруга отправилась провожать его на вокзал, затем вернулась и больше из квартиры не выходила. Покойная была красива, следила за собой, если не сказать отчаянно молодилась…

Лицо лежавшей на полу женщины приобрело красивые правильные черты.

— Одевалась по последней моде и…

— Должно быть, держала своего супруга под каблучком? — игриво предположила Вера.

Не просто так предположила, а с умыслом.

— Можно сказать и так, — Владимир снова кивнул и отпил из рюмки немного коньяку. — Не слишком с ним считалась. Он с ней, впрочем, тоже. Такой, знаешь ли, брак на американский манер, когда люди вроде бы живут вместе, а на самом деле порознь.

В последней фразе Вере послышался скрытый упрек, но она предпочла притвориться, будто ничего не заметила. Взаимную свободу супругов приняла к сведению. Это важно.

— Никаких признаков ограбления! — воскликнул с выражением Владимир. — Не ясны мотивы! Чем могла заслужить столь страшную смерть добропорядочная сорокалетняя дама?!

Отсалютовав Вере рюмкой, Владимир занялся коньяком, а Вера стала думать. Подумав немного, выразительно посмотрела на мужа. Тот благодушно (третья рюмка коньяку, как-никак) кивнул, давая понять, что Вера может задать вопрос. Иногда, если Владимиру нечего было добавить к рассказу, вопросы задавать не полагалось — бесполезно.

— Кухарка была глухой или нет? — спросила Вера.

Владимир слегка выпятил нижнюю губу (этот странный, нечастый жест выражал восхищение) и сказал:

— Зрение и слух у нее были в порядке, молодая баба, год как из деревни.

— Любовник! — уверенно заявила Вера. — Больше некому. Кому еще барыня станет открывать дверь сама, при наличии дома прислуги? А кухарка, скорее всего, вообще была приучена не высовывать носа из кухни понапрасну, оттого и говорит, что якобы ничего не видела и не слышала. Видеть она и впрямь не могла, но вот слышать, как хлопнула входная дверь, должна была. В хороших домах двери добротные, тяжелые, громко хлопают. А у прислуги ушки всегда на макушке, им господская жизнь заменяет театр вместе с литературой.

— Ты права, — улыбнулся в усы Владимир. — Корнелия Рудольфовна и впрямь не отличалась супружеской верностью. В отсутствие супруга она позволяла себе принимать посторонних мужчин. Обычно это случалось днем, а если супруг уезжал в командировки, то гости приходили вечером и оставались до утра. «Гуляла барыня без оглядки, никого не стеснялась», — сказал о ней швейцар. Его слова подтвердили и дворники. А еще швейцар и кухарка сообщили, что между супругами Метти никогда не происходило ссор. Так что Корнелия Рудольфовна могла творить все, что ей заблагорассудится. Ты угадала, убил ее любовник, которого швейцар описал как молодого человека, одетого в пальто с котиковым воротником и в котиковой шапке. Он пришел вечером и оставался в квартире почти до полудня. Швейцар выпустил его из подъезда незадолго до того, как кухарка обнаружила тело. Он уходил спокойно, не вызвав никаких подозрений. Но мотив? Каков, по твоему мнению, мотив? Напоминаю, что в квартире ничего не пропало, и уточню, что о ревности ты можешь даже не думать, потому что Корнелия Рудольфовна… хм… не дарила мужчинам свою любовь, а торговала ею за деньги. Так что точнее будет сказать не «любовник», а «клиент». Итак, каков мотив?