Ретроспектива
Шрифт:
— Есть один способ, — целую могучую спину, плечи, — уж неведомо мне, по карману ль он тебе, — смакую вкус его кожи, что мыльным камнем едва отдаёт. Тот смешался с его вкусом, особым, мужским, чуть солоноватым и пряным…
— Что любо тебе, всё отдам, — на выдохе.
Я высвободила руку из его оков и скользнула ею вдоль мужского тела. Ощупывая, оглаживая, не прекращая целовать, каждую впадинку, выемку, бугорок… добралась до паха и сомкнула пальцы на члене вместе с его хриплым вздохом.
Вверх-вниз. Медленно, потом быстрее. Меняя ритм, что ведом лишь моей руку.
—
Пусть, мне пока и нельзя его принять, то не повод, дабы совсем себе в ласке отказать.
— Я итак твой…
Я сжала член посильнее, и в голову ударили картины наших ночей: как брал он меня своей плотью, как сама я исходилась от жадности до его тела, что насытиться не могла… то удовольствие, что тогда испытывалось, в виски дало, словно наяву всё только случилось. Как после вина в жар меня бросило, а он, будто почувствовал, перекатился, надо мной навис.
— Ведьма моя, — поцелуй до дна. Как если бы кончился воздух в Ондолии, окромя того, что в его устах.
А пока пил он меня, руки уже груди мнут, да подол задирают. Когда тронул лоно, я содрогнулась, казалось, ещё миг и лопнет мир, на мелкие куски разлетится. Но губы уже лицо целуют, а пальцы его водят и растирают, лишь метаться по подушке могу, не в силах ни снести, ни оборвать.
Притянула своего короля за вихры к груди, силой заставляя… он понял.
Чуть ли не с урчанием тыкается носом, губами в мягкие шары, лишь соски обходя…
Открыла веки, и тут же первый луч солнца поймала глазами в его волосах. Запустила пальцы, массируя кожу — повелитель мой чуть не зарычал, от грудей оторвавшись, глаза, что стеклянные. Снова впилась в уста, пользуясь его состоянием и повалила на перину, сама же поверх уселась.
— Эля… нельзя же нам пока…
Отвечать не стала, но и глаз не отпустила, лишь члена коснулась, не разрывая взглядов.
Медленно спускаться начала, приглядываясь, примеряясь. А он понял, то ясно стало по тому, как пальцы его сжали мои бёдра, да я выскользнула и не тянучи дольше коснулась губами его естества. Сперва коротко, как играясь, а после дольше. Лизнула языком головку, наслаждаясь музыкой — его выдохом сквозь зубы, сжала губами и вобрала в себя так много, как смогла.
Шипение и едва слышная брань, а крепкие руки вцепились в волосы, не больно, но намертво. Так, что не выбраться… я и не думала. Подчинилась его воле со всем пылом, на кой только способна, стала вбирать его в себя, ловя судороги и сама вся дрожа.
Его, мужской запах опьяняет и чем больше ласкаю, тем больше сама дурею. Всё смешалось, где его удовольствие, где моё — ничего не ясно, одним целым всё стало. Когда с пульсацией пряное семя мне в горло полилось, лишь испив всё до капли, я дала ему себя наверх потянуть.
И снова его язык во мне, а разум всё не яснеет, тело млеет, словно моя разрядка то была, не его.
Пальцы Файлирса ласково и бережно на моём лоне, а он следит, глаза ястребиные бдят за лицом, слух отмеряет дыхание.
И когда он нашёл ту точку, лишь надавил на неё, чуть поглаживая,
глава 25
Во все дома первым входил Тулупчик…
Минуло четыре месяца, как чума пирует в мире. Никого не пощадила, ни бедняка, ни знатного. Только каким-то чудом ни я, ни Файлирс ни разу не заболели. А вот людей своих выхаживали, некоторых и не по разу…
Ко всему тварь человеческая привыкает, к выживанию тоже.
Сегодняшний дом я заприметила ещё вчера: дверь заколочена наглухо, а вот еда и вода у дырки в двери ещё не успели окочуриться. Значит, кто-то совсем недавно принёс снедь для людей, умирающих внутри.
Файрилс лютовал. Ругался почём свет, обманщицей и ведьмой меня называл. Припоминал, что согласился на мою помощь келчанам лишь однажды, а я вокруг носа ястребиного его обвела и токмо и пропадаю в городе. Я и сама понимаю, что вчера крепко выложилась в том, другом доме, и мне бы несколько дней продыху, но здесь, за наглухо заколоченной дверью ещё могут быть живые, и завтра уже поздно станется. Корзина со съестным так и стоит нетронутая. Тяжёлые времена настали для люда: за минувшие сутки никто даже не позарился на хлеб под холстиной.
“Нету тут никого из живых, зря спешили”, — отозвался крыс у меня в голове.
“Мёртвые?”
“Кажется, женщина. Одна, и… коли не упустил никого, девять детей”.
Девять детей… Мать-Земля.
— Ну что там? — заворчал король мой, потеряв терпение.
— Зря спешили… ломай.
Дальше — привычное. Раз некого спасать, остаётся изучать.
Правитель сам снял доски, потом волна ледяного ветра от меня. Файлирс уже подогнал подводу, и сила сама пошла искать то, что осталось здесь от людей. Пока скелеты человечьи по воздуху скользили на телегу, подгоняемые моей силой, король уже вестник написал. Сейчас должен подойти отряд. Нужно успеть закончить колдовство без свидетелей.
— Куда их? — обдав нас смрадом из выпитого спирта и чеснока на закусь, спросил один из дежурных.
Глядел он при том привычно на короля. Меня тут, будто и вовсе нет.
Файлирс молчит, взял в свою мою руку, сжимая в кулаке, дабы согреть.
— Хороним?
— Всех, окромя младшого. Его во дворец, — сколько ни вскрываем чумных, ничего найти не удаётся. Ночи напролёт режем и препарируем, сравниваем и сличаем. Но ни одной зацепки… — прошлого мальца уже всего разглядели. Новое тело надобно…
Стражнику, видать, плохо сделалось от вчера выпитого, что он подавил рвотный порыв, да лицом посерел.
— Что стоишь? — рявкнул Файлирс на пропоицу. — Не слыхал, что леди сказала? Всех вези через Дэннстингские ворота за городскую стену, там нынче новую полосу для тел распахали. А младшого у заднего входа во дворец оставь.
— Што ж это делается… где бог, где бес… прямо в королевском доме дела богопротивные… — вжав голову в меховой стоячий ворот забубнил дежурный…
Файлирс уже в доме был, потому, слава Земле-Матери не услыхал таких речей.