Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
И комнате, за плотно занавешенными окнами, чтобы не пробивался свет на улицу, в эту минуту сидели друг против друга Иван Антонович Брыль и Максим Родионович Колиберда. На столе перед ними стоял штоф самогонки от пани Капитолины, почти пустой, и Максим с Иваном были уже пьяны в дым.
Потому что они мирились.
Собственно, уже помирились.
И теперь они пели:
Де мир у сімействі, де згода, тишина,
Щасливі там люди, блаженна сторона…
Иван с Максимом снова были сваты, кумы, побратимы и друзья навек. Забыты все свары и перебранки, все
— Иван! Друг мой единственный! — вскрикивал фальцетом, срываясь на слишком высокой ноте восторга, Максим Колиберда и вдруг заливался слезами. — Нет у меня на свете никого, кроме тебя одного.
Он заливался слезали, и Иван клал ему на плечо свою тяжелую руку:
— Максим! Вот чтоб ты знал, и для меня нет на снеге никого, кроме тебя!
Максим шумно сморкался, и они снова начинали петь сначала:
Де мир у сімействі…
Меланья с Мартой стояли у порога, скрестив руки, Меланья все вздыхала и вздыхал, Марта грозно жмурилась, продвигалась пядь за пядью ближе столу — и Максим, хотя и был сильно пьян, настороженно, искоса посматривал на нее.
Но Иван тяжело стучал кулаком по столу и рычал:
— А ну, бабы! Знайте свой шесток! Чтоб было тихо!
И Марта с Меланье остались на месте.
— Держитесь, бабы своего шестка, — уже бушевал Иван Антонович, когда между мужчинами душевный и политический… — он торжественно поднимал палец вверх, стараясь поймать его в фокус своего собственного, после штофа водки уже бесфокусного, взгляда, — по–ли–ти–ческий разговор идет! Да здравствует единая и неделимая социал–демократия! Ура! И да здравствует мир во всем мире! Долой войну! Никакого кровопролития! Верно я говорю, кум–сват?
— Верно, кум–сват! — вопил Максим и заливался слезами. — Долой кровопролитие!
На вопросе о кровопролитии друзья как раз и примирились.
И примирение его, нужно думать, было крепкое, ибо имело и теоретические и практические предпосылки — основывалось, так сказать, и на прямых доказательствах и на доказательствах «от противного»: старик Брыль со стариком Колибердой горой стояли за то, чтобы во всем мире не проливалось ни единой капли крови, но не далее как позавчера друг другу пустили кроив. Доказательства этому были, что называется, налицо; ссадила на щеке у Ивана и содранная кожа на ухе Максима…
10
Когда наутро после драки в приемном покое Александровской больницы доктор Драгомирецкий делал им перевязки и все бубнил и бубнил о безобразии, хулиганстве и бесчеловечности подобного факта в жизни людей, Максим с Иваном прятали глаза и от доктора, и друг от друга. У калитки они тоже не сказали друг другу «будь здоров!».
Но на следующий день — вчера утром — все на свете вдруг перевернулось. В Петрограде вспыхнуло восстание — и кровью борцов за революцию и защитников контрреволюции обагрило камни мостовой петроградских улиц. А в Киеве «Комитет спасения революции», который пытался примирить всех между собой и в котором с большевиком Пятаковым были меньшевики и даже сама Центральная рада, вдруг лопнул и вместо него возник ревком. И сразу же пошли слухи среди людей, что и от ревкома напрасно ждать толку, потому что одна половина ревкомовцев за восстание и кровопролитие, а другая — за революцию бескровную.
Иван с Максимом, встретившись после того на тропинке к маленькой будке на меже, только заглянули друг на друга и потупили глаза.
— Гм! — кашлянул Иван Брыль.
— Кхе! — откашлялся и Максим Колиберда.
И заперлись и будке — каждый со своей стороны.
Выйдя, снова посмотрели друг на друга.
— Такие вот дела, — буркнул Иван Брыль и сплюнул.
Максим тоже плюнул себе под ноги.
— Такие, сосед, дела, — сказал и он.
И разошлись.
Но сегодня утром случилось уже и вовсе черт знает что: и Максима и Ивана позвали вдруг… брать винтовки.
Только вызывали их в разные места.
Максима позвала «Просвита» «Ридный курень», ибо на собрание печерских рабочих украинского происхождении, любящих родное слово, песню и драматическое искусство, прибыл вдруг из самой Центральной рады украинский социал–демократ добродий Порш, произнес речь о том, что украинскому пролетариату нужно спасать неньку Украину, и потому объявил всех членов «Ридного куреня» отныне «вильными козаками».
A Ивана позвал завком, потому что на митинге арсенальских рабочих под председательством Андрея Иванова принято решение: всем арсенальцам взять в руки оружие и защищать революцию.
Сегодня утром они снова встретились на тропинке, и Иван таки отважился заговорить с Максимом:
— То как будете… сосед? А?.. Я к тому, что призывают, значит, к вооруженному восстанию?
Максим хмыкнул и затянул ремешок на последнюю дырочку:
— А вы как будете, сосед?
Слово сказано, и теперь уже можно было и к разговору приступить.
Иван вдруг разъярился:
— А черт бы их всех побрал, чтобы я, старый сторонник социализма и демократии, проливал человеческую кровь!
Тогда, повысил голос и Максим:
— А я так сегодня же выписываюсь из «Ридного куреня», потому как закладывали мы его для просвещения и родной культуры и европейской цивилизации, а не для того, чтобы человеческую кровь проливать!
— Так, значит… не пойдете брать себе эту… хлопушку?
— А вы?
— Не пойду! — завопил Иван, разъяряясь еще сильнее. — Вот крест святой, то есть — тьфу: без креста, идеалами социал–демократии клянусь, — не пойду!
— И я не пойду. Объявляю политическую забастовку протеста.
Они постояли еще, охлаждаясь под непрестанным осенним дождиком. Но холод все–таки пронизывал насквозь — дождик моросил на непокрытые головы, капало и с голых ветвей деревьев на воротник, вода струйками стекала по горячим спинам, и начинал прошибать озноб.
— А что, сосед, — неуверенно спросил Иван Брыль, — найдется у нас в кармане… на полштофа?
— А у вас?
— На полштофа наскребу, на целый — нет.
— На половинчика наскребу и я…
Они вместе отправились к пани Капитолине.