Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
Они тронулись вдоль забора к калитке, и Иванов спросил:
— А кто же это такой? Кого вы задержали?
— Да ваш же, — сразу ответил Харитон. — Из города в царский дворец пробирался. Крюк дал от самого Подола: по Набережной не пройти — кирасиры там или еще какая контра, видимо–невидимо!
— А кто же это?
— Да говорю же — комитетчик, Горовиц.
— Саша? — обрадовался Иванов. — Слышишь, Владимир, Саша Горовиц тут! Здрово! Теперь нас будет уже трое! Вот тебе и ревком!
В самом деле, три депутата Совета рабочих депутатов и три
7
Встреча с Горовицем в садике Брылей была волнующей и трогательной: Саша бросился Иванову и Затонскому на грудь. Об аресте ревкома Горовиц уже знал и был уверен, что вместе с ревкомом арестован и весь комитет. Вообще у него создалось такое впечатление, что в городе, да и в целом мире он остался один. Саша за эти два часа обегал все уголки и нигде никого не мог найти: в университете, в комнате городского Комитета ни души; Совет профсоюзов на Думской разгромлен; перед редакцией «Голос социал–демократа» костер из свежих номеров газеты и только что отпечатанных листовок.
До сих пор Саша придерживался позиции, близкой к позиции Юрия Пятакова: за восстание в Петрограде, но воздерживаться от восстания и Киеве. Ибо силы уж слишком неравные, поражение неминуемо, и вообще — первыми кровопролития не начинать. За это он и голосовал. Ведь была же еще Центральная рада, и хотя руководили ею сепаратистские партии, однако за лозунгами национального освобождения шло много и крестьян и рабочих: оторвать крестьян и рабочих от Центральной рады, а если нет — договориться тем временем с Центральной радой и выступить единым фронтом против керенщины! Такова была Сашина позиции. Но вот ревком арестован — контрреволюция начала действовать Первой. И Саша отправился в «Арсенал». В решительную минуту он должен быть с пролетариатом, непременно с пролетариатом!
И шел Саша не с пустыми руками. Еще днем его командировали на Подол, чтобы ознакомиться с обстановкой и доложить ревкому. Теперь Саша докладывал Иванову и Затонскому, сидя на ворохе собранных для сожжения сухих осенних листьев в садике Брылей. Ливер и Сивцов располагали незаурядными силами на Подоле: полтысячи красногвардейцев, полтысячи матросов Днепровской флотилии и воронежская ополченская дружина — целая тысяча штыков при десяти пулеметах! Готовы к восстанию хоть сейчас, ждут в районе Контрактовой площади и Братского монастыря. Предполагают удар по двум направлениям: Набережно–Крещатицкой — на Александровскую площадь и по Андреевскому спуску — на присутственные места с выходом в центр города. Ждут лишь приказа. Необходимо только установить связь и сообщить, когда и какой будет сигнал.
— Чудесно! — радостно констатировал Иванов. — Связь сейчас будет: пошли хлопцы из «Третьего Интернационала» — дружки этих вот воинов. — Он весело кивнул в сторону калитки, где с винтовками в руках стояли на страже Данила с Харитоном. — Сейчас пробьемся в авиапарк, свяжемся с нашим «Арсеналом» объявим новый ревком — будет центр, решим: когда и как дать сигнал к восстанию. Но времени терять не будем, давайте сразу составим дислокацию. Карта у меня с собой… Только к свету нужно. Хлопцы! — крикнул он приглушенно к калитке. — Нет еще Тоськи? Проводите нас в хату, нам присветить нужно…
Данила подбежал и умоляюще сложил руки на груди:
— Андрей Васильевич? В хату никак нельзя…
— А что такое?
— Ну, я нас прошу… ну, понимаете…
— Ничего не понимаю! Ну, когда ты такой уж негостеприимный…
— Черт с ним! — прервал Затонский. — Обойдемся и без карты. Я твои узоры хорошо запомнил. Но вот здесь, где мы сейчас, на твоей карте пунктир был, а тут вместо пунктира, оказывается, богдановцы с двумя пулеметами стоят. И потом — центр: ревком же должен действовать в масштабе всего города, в не только Печерска. Центр должен быть в городе, и непременно в университете, в комнате городского комитета: этот пункт известен всем, туда в поисках связи непременно будут пробиваться посланцы.
— Верно ты говоришь, — откликнулся Иванов, — прямо–таки мои мысли читаешь: именно об этом я и хочу сказать. И ты должен взять центр на себя. Я на Печерске, Саша в новом ревкоме будет в один узел все нитки вязать, а центр города за тобой.
— Ну вот! — вспыхнул и вскочил с вороха листьев Горовиц. — Опять то же самое: меня поставляете сидеть на связи! Это черт знает что! Я буду с пролетариатом! Я пойду в «Арсенал»…
— В «Арсенал» достаточно одного меня.
— Тогда в авиапарк!
— Там и своих героев хоть отбавляй!
Горовиц сгоряча еще кипятился бы, но Иванов потянул его за рукав и посадил на место:
— Помолчи, Саша, ей–богу! Не обидим тебя! Дел у тебя будет больше, чем у всех остальных! И с твоим возлюбленным пролетариатом будешь неразлучно… Владимир пойдет в город, засядет в университете или где–то поблизости, ежели там юнкерня, и будет связывать нас со Смирновым, Горбачевым, с Довнаром на Шулявке, с Боженко на железной дороге или на Демиевке, с Ливером и Сивцовым на Подоле, словом — со всеми.
— Ну! — сердито фыркнул Затонский. — Считаю, что все это решит все–таки новый ревком ин корпоре, а не мы одни!
— Правильно! — охотно согласился Иванов. — Сразу и решит, как только мы его создадим. Но мы должны прийти с готовыми уже предложениями… Восстание предложим поднимать сразу же, утром, как только забрезжит рассвет.
— Это рано, — сказал Горовиц. — Не раньше семи–восьми утра.
— Почему?
— После утреннего гудка. Пускай все рабочие выйдут на работу и будут по своим предприятиям. Это умножит наши, силы: вооружим всех рабочих…