Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
Мария поставила на стол заветные шесть бутылок калинкинского пива «Ласточка», припасенные специально для этого случая, и сказала, призывая всю свою, тоже заранее заготовленную, непринужденность:
— Пожалуйста, дорогие гости, прошу вас — наливайте, чтобы вместе с нами поднять эти… — она с вызовом посмотрела на шесть выщербленных чайных чашек, — эти бокалы за то, чтобы…
— Э, нет! — сразу прервал Гамарник. — Так не годится! Где же это видано, чтобы невеста распоряжалась за свадебным столом? Это уж когда станете хозяйкой — тогда! — Из–под его орлиных бровей
Он отобрал у Марии бутылку и принялся разливать.
— А вам, молодая царевна или королевна — как там в народе определяют ваше теперешнее звание? — надлежит сидеть скромно рядом с молодым мужем, теребить кончик скатерти и краснеть. Потому что сейчас будет вам горько! Ну, прошу краснеть!
Мария зарделась как маков цвет. Из–под опущенных ресниц она перепуганно и как–то зачарованно поглядывала на товарищей и особенно на страшную черную бороду Гамарника — ее, оказывается, посаженого отца.
— Так встанем же, товарищи, — сказал Ян, поднимаясь первым, — и осушим до дна наши бокалы за новобрачных: чтобы пошли от них дети — большевики, чтобы все трудящиеся нашей страны стали большевиками — были бы им детьми! — Он выпил, а за ним и все остальные. — А пиво и впрямь горьковатое. Горько!.. Целуйтесь же, молодые, чтоб вам вовек не нацеловаться, чтобы нашему большевистскому роду да не было переводу! — И пока все допивали, а молодые стыдливо целовались, Ян успел еще добавить: — А резолюцию, Андрей, я предлагаю не размазывать — дать всего четыре пункта: переизбрание Советов, власть Советам, восстание, если…
— Первым пунктом в резолюции, — сразу же откликнулся жених, — нужно записать о созыве Всеукраинского съезда Советов!
— Первым пунктом, — немедленно подхватила Бош, единственная здесь женщина, следовательно — посаженая мать, — нужно записать требование немедленного мира! А вторым…
— Товарищи! — с притворным возмущением воскликнул Чудновский. — Мы ведь, кажется, договорились, что первым пунктом пойдет свадьба, а резолюция — вторым! — И тут же как бы заключил — уже без смеха, а действительно возмущенно: — Хотя, конечно, первым делом нужно было сесть именно за резолюцию!
Резолюция и в самом деле должна была быть очень важной: она должна была ориентировать большевиков Юго–запада Украины, как правильнее осуществить предначертания Шестого съезда партии в прифронтовых условиях. Ведь партийные организации по всей Украине действовали без прочной связи между собой: правобережные, прифронтовые, тяготели к Юго–западному областному, левобережные — к Донецкому; иные и вовсе были оторваны, а то и существовали совместно с меньшевистскими.
Мария, стесняясь и за бедный свадебный ужин, и за то, что, как выясняется, свадьба стала помехой важнейшим партийным делам, потчевала, как бы извиняясь:
— Будьте же любезны, дорогие гости, чем богаты, тем и рады: горячей картошечки, колбасы…
Все охотно потянулись к картофелю и конской колбасе. Посыпались и соответствующие реплики:
— О! Что может быть лучше картошки в мундире! А колбаса? Ну и колбаса! Не иначе как с жеребца из–под самого генерала Корнилова!
Упоминание о Корнилове тотчас же снова отвлекло разговор от свадебных шуток.
— Говорите что хотите, — крикнул Чудновский, — я мы на фронте, пожалуй, должны быть благодарны Корнилову за его путч: за одну только неделю фронт сплошь большевизировался! Никакой агитацией мы не достигли бы таких результатов даже за полгода!
— А у нас, в тылу? — сразу же откликнулся Иванов. — Благодарить не благодарить, но всюду на заводах отзывают меньшевиков и эсеров из Советов и избирают большевиков! И Красная гвардия выросла уже до двух тысяч! Да и в партию вступило несколько сот именно в корниловские дни…
— У нас, в Виннице, за одну неделю из пятисот стала тысяча большевиков! — сказал и Тарногродский. Это были его первые слова с момента прихода.
— Ну, ты, жених! — махнул рукой на Иванова Гамарник, другой рукой при этом доставая себе картофелину. — Или как там тебя, — молодой! Сейчас, брат, твое дело — семья, а не генерал Корнилов! Куда ты смотришь, почему молодую жену не прибрал к рукам? Вот картошка — горькая!
— Горькая, горькая! Горько! — закричал и Чудновский.
— Ну, товарищи, мы ведь уже поцеловались… — попытался возразить Иванов. — Да и обычаи это старые, а вы…
— Целуйтесь, раз сказано «горько»! — требовал Ян. — Старые обычаи тоже нужно уважать, ежели они неплохие! Или ты за партийными делами не найдешь времени приголубить жену? Целуй, целуй, пока еще нет вооруженного восстания! А ну, добавь–ка огневого довольствия!
Пиво еще раз разлили по чашкам, и Андрей с Марией снова должны были целоваться.
3
Евгения Богдановна поглядывала на Андрея с Марией. Как это хорошо! Полюбили друг друга и поженились — душа в душу начинают совместную жизнь, чтобы быть вместе и в труде и в борьбе, в радостях и горе. Не в этом ли и заключается высшее человеческое счастье — неотделимость общего и личного.
Во взгляде Евгении Богдановны была грусть.
В эту минуту она, в самом деле, всматривалась в нечто невидимое для всех и прислушивалась к собственным мыслям. Тяжкие воспоминания нахлынули на нее — история ее замужества.
Как печально сложилась ее жизнь с самого детства.
С тех пор как помнит себя, в богатой семье отчима она была какой–то… Золушкой: лишняя, постылая, гонимая. И вечный протест в оскорбленной детской душе — протест… малолетнего раба.
Как плакала она, девчонка, читая свою первую детскую книжку — «Хижина дяди Тома» Бичер–Стоу: свою собственную детскую долю она мерила тогда по тяжкой участи негритянского мальчика–бедняка…
А позже — уже подростком, — когда отчим, наконец, избавился от нее и подбросил родному дяде? Неровня среди других детей, вечные обиды, попреки куском хлеба.