Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
— Из Колиной партии… — машинально повторила Евгения Богдановна и добавила: — Только прошу вас… тато, не называйте меня «барышней» или даже «дивчиной» — ведь у меня уже две дочурки…
— И большие? — полюбопытствовал старик, ставя на стол кастрюлю с дымящейся кашей.
— Не большие и не малые, а тоже уже… в Колиной партии, и даже в одной с мамой партийной организации.
— Да что вы говорите?! — Старик Тарногродский глянул с сомненьем на молодое еще лицо женщины.
Очевидно, он прочитал в чертах лица что–то такое, что его полностью удовлетворило. Он сразу отвернулся и начал громко звенеть чайными стаканами и ложечками.
Спустя минуту
— Мой Микола тоже целый год отсидел в Лукьяновке…
— Ну, тато, не стоит об этом! — запротестовал молодой Тарногродский.
— И… и так и не закончил медицинский факультет. А теперь… революция… вождь винницких большевиков в двадцать три года… мировой пожар… Где уж там до лекций или государственных экзаменов!..
— Вот Евгению Богдановну, — заговорил Коля, чтобы переменить тему, совершенно очевидно неприятную для него, — сегодня едва не растерзали юнкера, а сам комиссар фронта собирался арестовать ее и отвезти в ставку! Еле отбили!
— А что такое? — живо заинтересовался старик и возвратился к столу со стаканами, наполненными морковным чаем. Глаза его покраснели.
Коля рассказал, заканчивая кашу и приступая к чаю.
3
Дело было так. Как только Пятнадцатый полк дал согласие взять оружие и двинуться на Киев, а в «Мурах» был избран ревком, в ставку фронта понеслась депеша от начальника гарнизона: тревога! Ведь в сорокатысячном Винницком гарнизоне кроме украинизированных частей Центральной рады из корпуса генерала Скоропадского были еще части, которые поддерживали большевиков. В ответ на депешу — уже под вечер — из Бердичева, из ставки фронта, прибыл экстренный поезд: сам помощник комиссара фронта меньшевика Иорданского — полковник Костицын с батальоном юнкеров — «ударников». Поезд эскортировали два бронепоезда, — спереди и сзади. Оставив бронепоезда на железной дороге, с пушками, наведенными на город и казармы Пятнадцатого полка, комиссар Костицын явился прямо на пленум Совета, проходивший в Народном доме. Костицын вышел на эстраду с бумажкой в руках, а юнкера–пулеметчики заняли все выходы из театра. Комиссар фронта зачитал приказ ставки:
«1. Немедленно отправить Пятнадцатый полк на фронт.
2. Выдать все оружие со складов фронтового оружейного запаса.
3. Арестовать руководителя Киевского областного комитета большевиков большевичку Бош и передать ее в распоряжение ставки».
С ответом Костицыну выступил только что избранный председателем ревкома, руководитель винницких большевиков, тихий и застенчивый Коля Тарногродский.
Коля бросил взгляд на пулеметы юнкеров у входных дверей, у выходов на случай пожара и в проходе за кулисы. Потом посмотрел в зал. В зале сидело свыше тысячи человек — членов Совета и делегатов от заводов «Прогресс», «Молот», суперфосфатного и от большевизированных воинских частей. Какое–то мгновение Коля еще прислушивался к звукам, доносившимся с улицы: на площади перед Народным домом и по набережной над Бугом, до самого моста, бурлила толпа солдат, рабочих и горожан, для которых не хватило уже места в просторном помещении театрального зала.
— Что же, — сказал председатель ревкома и руководитель винницких большевиков, — давайте, товарищи, проголосуем? Не предложение комиссара фронта, — широко улыбнулся Коля, — ибо его предложение сформулировано в форме приказа, а приказы военных властей не подлежат, как известно, ни обсуждению, ни тем более голосованию. Я предлагаю во внеочередном порядке проголосовать мои предложения. Прошу выслушать их внимательно — их тоже будет три, и от приказа штаба они будут отличаться лишь двумя–тремя словами. Кто будет «за», прошу поднять руку. И так…
Выдержав короткую паузу, посматривая то на нахохлившегося комиссара фронта, то на юнкеров с пулеметами, то на зал перед ним, — Тарногродский огласил три своих предложения:
— Кто за то, чтобы не отправлять Пятнадцатый полк на фронт?
Поднялся лес рук.
— Кто против?
Тарногродский насчитал четыре руки.
— Кто воздержался?
Зал зашевелился, все оглядывались, но рук поднято не было.
— Странно, — сказал Коля, — по моим сведениям, в зале самое малое несколько десятков эсеров и меньшевиков, членов пленума Совета. Следовательно, нужно считать, что они либо проголосовали «за», либо… воздержались от того, чтобы воздержаться.
Зал ответил смехом, раздались аплодисменты. Тогда Коля сказал еще:
— Кто за то, чтобы не выдавать оружие комиссару фронта из складов фронтового оружейного запаса?
Результат был точно такой же. И снова его приветствовали громкие аплодисменты.
— Кто за то, чтобы не арестовывать товарища Бош и не отправлять ее в ставку?
Тысяча рук снова взметнулась вверх, но только на миг — руки сразу опустились вниз, чтобы сотрясти зал бурной овацией. И тысячная аудитория — солдаты и рабочие вскочили со своих мест:
— Ура! Ура Коле Тарногродскому! Ура большевикам! Власть Советам!
Костицын стоял бледный, нервно пощипывая усы.
Когда овации утихли, Тарногродский, отвесив учтивый поклон, — и кто бы мог подумать, что застенчивый студент Тарногродский умел быть таким галантным! — Тарногродский обратился к комиссару фронта:
— Прошу прощения, полковник; сочувствую, но ничем помочь не могу: демократия! Раз мы так проголосовали, то вы же понимаете, что не можем выполнить приказ, который противоречит нашему единодушному решению? — Все так же учтиво Коля добавил: — И вы, конечно, понимаете, что если бы вам пришла в голову нелепая мысль — пустить в ход ваших «ударников», то ни один из них, ни тем более вы лично, не вернетесь на фронт… живым, чтобы сложить там свою голову за веру, царя и… прошу прощения — за Временное, но постоянно предательское правительство Керенского!..
Комиссар Костицын отбыл со своими юнкерами на вокзал и засел на телеграфе у прямого провода в ставку. Эскадра воздушных кораблей, самокатчики и пулеметная рота своими вооруженными дозорами окружили территорию железнодорожного узла. Пятнадцатый полк сыграл сигнал к походу и начал выводить обоз. Грозные бронепоезда Костицына отвели пушки от цели, но чехлов на стволы не натянули.
Утром нужно было ожидать новых событий или… открыть семафор для возвращения поезда комиссара фронта назад в Бердичев, в ставку, ни с чем.
4
Коля смеялся, рассказывая теперь отцу, но старик неодобрительно качал головой и встревоженно посматривал на сына.
Евгения Богдановна тоже улыбалась — теперь, здесь, в тихой домашней обстановке, тревожные события минувшего вечера казались более смешными, чем опасными. И Евгении Богдановне сейчас было так хорошо: от еды и горячего чая она даже как бы опьянела — хотелось спать, только спать, но усталость, еда и домашний уют разморили до предела, и не было силы пошевелиться. Вот так сидеть, слушать разговор отца с сыном словно сквозь туман, откуда–то будто бы издалека и блаженно улыбаться. Так бывало в детстве: устанешь за день, тебя клонит ко сну, но взрослые за столом ведут беседу — и ни за что на свете не хочется идти в постель.