Ревизия командора Беринга
Шрифт:
Узнав об этом, Беринг немедленно послал рапорт в Адмиралтейств-коллегию.
«При Якуцком определено-де помянутым Шпанбергом строить дубель-шлюпку да бот, как и строятся, и то учинено Шпанбергом без совету его, Беринга, и без согласия с прочими офицерами, и ежели от того, что учинится, дабы на нём, Беринге, не взыскалось».
Проявив эту необходимую предусмотрительность, Беринг вызвал к себе капитана Чирикова.
— Надо тебе, господин капитан, доставку грузов на себя взять! — распорядился он. — Капитан Шпанберг не справился с сиим поручением.
Приказы не обсуждаются. Эту истину Чириков давно постиг. Но сейчас и он не выдержал.
— Ежели б
Обиженно помаргивая, смотрел на него Беринг.
И про шпанберговские виселицы он слышал, и сам огорчался необузданной жестокости Мартына. Но... Добрым и мягким человеком был Беринг, и без нужды не хотелось ему ни на кого сердиться.
— Ссыльных и мужиков ещё дадут... — примиряюще сказал он. — Для нас ссыльные выгоднее. Не по шесть копеек в день придётся платить, а по полторы...
И уже позабыв о неприятном, начал рассказывать Чирикову о своих стараниях и смотрениях, которые решил посвятить заведению в Якутске железоделательного завода и канатной мастерской. Смолу для кораблей тоже в Якутске будем заготавливать.
Своим ушам не мог поверить Чириков. Смолу за тысячу вёрст от верфи заготавливать! И какая эта тысяча вёрст! Весь груз через перевалы надо на плечах перетаскивать. Сколько же времени будут эту смолу доставлять?!
Тяжело вздохнул Чириков, пытаясь унять раздражение. Начал объяснять капитан-командору, что за год экспедиция съедает больше пятидесяти тысяч пудов муки да ещё три тысячи пудов разных круп, не считая других продуктов. Чириков принял в Тобольске под команду двести солдат и более полутора тысяч ссыльных, которых потом почти всех Шпанберг перевешал. Невероятными усилиями доставлено было в Якутск летом 1735 года сорок тысяч пудов муки и круп. Около десяти тысяч человек работают сейчас на экспедицию, но ведь их кормить надо! Можно, конечно, наладить бесперебойную доставку грузов в Охотск. Он, Чириков, уже послал людей, чтобы через каждые пятнадцать вёрст были поставлены на этой дороге не виселицы, а тёплые избы, в которых могли бы отогреться замерзшие люди... Но ведь какие ни проводи улучшения, тысяча вёрст не станет меньше. И каждый день задержки со строительством кораблей для плавания к Японии и Америке оборачивается огромными затратами и бесчисленными жизнями людей... Экспедиция поедает саму себя, ничего не совершая...
Прямо и бесстрашно говорил это Чириков, а капитан-командор кивал его словам.
Он понимал Чирикова. Да-да... Многие недовольны его медлительностью. И Анна Матвеевна шибко широко живёт... Ежедневные увеселительные катания на санях, а летом — на барках, слишком частые фейерверки — всё это в соседстве со столь бесчисленными виселицами смущает людей... Поэтому и жалуются на него, Беринга. Жалуются все... Жалуются местные бедолаги-чиновники и жалуются подначальные Берингу люди. Чириков пока не жалуется, но и он тоже начнёт писать доносы... Только что же поделаешь? Даст Бог, в Петербурге не придадут значения этим жалобам...
А жене, жене надобно сказать, чтобы поаккуратнее лазала в ящик с казёнными деньгами. И капитану Чирикову тоже надо объяснить все. Так Берингу бытие здешнее мило, что легче бы он три или даже и более морских кампаний совершил... Но не стал ничего говорить Беринг ни Анне Матвеевне, ни Чирикову. Чего говорить? Авось обойдётся как-нибудь... Небось, устроится всё, и с Божией помощью удастся совершить назначенное.
Зимой 1736 года, когда Чирикову удалось наладить бесперебойную доставку грузов в Охотск, Беринг поручил ему строительство кораблей для плавания к берегам Америки...
Сам Беринг остался в Якутске. У него были ещё и северные отряды, и дожидаться известий от них в Якутске было ближе.
Терпеливо ждал Беринг рапортов от своих лейтенантов и коротал вечера в беседах с давним приятелем, академиком Миллером, работавшим сейчас в якутских архивах. Попыхивая трубочкой, слушал рассказы Миллера об истории Сибири и старался не замечать, как скупает неутомимая Анна Матвеевна на казённые деньги меха у якутов.
В Охотск Чириков добирался с казаками и приписанным к экспедиции иеромонахом верхом.
Звучно щёлкали по льду копыта. Снежная пыль обжигала лица. Не успев разгореться, кончался короткий день. Тускнело небо, только над сопками, за которые ушло солнце, ещё долго переливалось светлое пятно. Но вот погасло и оно. Выбравшись на берег, Чириков придержал лошадь, поджидая своего спутника.
Иеромонах устал. Лицо посипело от холода. С трудом взобрался он на лошадь.
— Поторапливайся, отче! — сказал Чириков. — След заметает. Как бы с пути не сбиться...
— С такого пути если и собьёшься, чего жалеть? — ответил иеромонах.
— Может, и так... — вздохнул Чириков. — Только не положено нам с пути сбиваться, отче... Иеромонах ничего не ответил. Клубился у его заиндевевшей бороды белый пар. Снова погрузился в беззвучную молитву инок упразднённого монастыря...
9
Уже десятый год в Сибири Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев жил. Пять лёг в Жиганске провёл, пять лет — в Охотске, исправляя должность командира порта.
Задумано добро было. Как только решили вторую экспедицию снарядить, сразу о Григории Григорьевиче вспомнили. К чему же кандидатуру подыскивать, если там, на месте, человек подходящий имеется. Как-никак Писарев и каналы прокладывал, и фортификации разные строил, и Морскую академию налаживал... Нешто такой человек в Охотске не справится? Нешто верфь не сумеет устроить? Послан в Сибирь указ был, дескать, ступай ты, Скорняков-Писарев, и займись делом. Нечего бока в Жиганске на печи пролёживать. «Быть тебе, Писареву, в Охоцке и иметь тебе над оным местом команду, и чтоб то место людьми умножить, и хлеб завесть и пристань с малою судовою верфью».
И всё хорошо, всё ладно придумали, только генерал-лейтенантского чина не вернули, только и знаменем Писарева, кнутом обесчещенного, прикрыть позабыли, чтоб бесчестье то снять. Солдат под команду дали, да одними солдатами много ли сделаешь?
Как был для всех Скорняков-Писарев ссыльным, так и остался. А ссыльному свои права доказывать не полагается. Можешь, конечно, просить о воспомоществоваиии, но уж уважат твою просьбу или нет — и спрашивать не смей. Сиди и дожидайся, пока ответ дадут. Или не дадут... Кто ты такой, чтобы перед тобой отчитывались?
Опять же и то понимать надо, что хоть и разжалован был Григорий Григорьевич, хоть и отняли у него звания, ордена и имения, хоть и кнутом его били, а только гордости и гонору лишения эти в Скорнякове-Писареве не убавили. Не переломали ему кнутами хребет, чтобы он, генерал, в лицо смерти смотревший бестрепетно, перед воеводами да подьячими гнуться стал.
Уехал Григорий Григорьевич в Охотск, как и было указано, оттуда рапорты в Адмиралтейств-коллегию посылал, что и того не дают, и этого тоже. Пущай Адмиралтейств-коллегия думает, как воздействовать на ослушников.